Старик тяжело вздохнул, помолчал, будто собираясь с силами.

— Не все я вам, детки мои, прошлый раз рассказал. Как собрался я на Родину из Тибета возвращаться, уговаривали меня монахи там остаться. Да тоска напала по родной земле такая, что сил нет, волком выть готов был. И в ночь, как мне уходить, пришел ко мне в келью, тот просветленный, к которому меня барон прислал. Так, мол, и так, службу ты сослужил честно, и положен тебе от меня дар. Но, прежде чем желание свое сказать, крепко подумай, надо ли тебе это. Я и пожелал. И стыдно мне за глупость и дурь свою так, что и сейчас готов сквозь пол провалиться. Я ведь что подумал, раз мне жить чуть ли не вечно, нужно для жизни материального пожелать. Что, мол, мыкать Мусафуилов век нищебродом. Нет в том радости. Денег просить или иного богатства не стал, сегодня оно есть, а завтра лихие люди отберут. Деньги кончатся, и опять ты беден. И сказал я ему, что хочу клады видеть. Где закопаны и кем. Думал, что уж это мне в жизни сгодится. Выслушал меня святой человек, только головой покачал. Три раза переспросил, точно ли этого желаю. А я, дурень, пустой башкой киваю, да, да, этого хочу! Вздохнул он, ну будь по-твоему. Руку мне на голову положил, я и упал где сидел, уснул замертво. Более я его не видел. Утром проводили меня монахи. Долго ли, коротко, добрался я до расеи, которая стала уже и не расея, а СССР… И с той поры, где бы ни шел, где бы ни был, чуял клады зарытые. И ведал, кем тот клад укрыт. Саженей со ста точно могу место указать, чем дальше, тем хуже ужо, как в тумане. Нужда если была, я себе из земли-то и брал, сколько нужно. Меру-то знал, пелена золотая мне никогда глаз не застилала. Да и клад, кладу рознь. Люди разные сокровенное свое прятали. Некоторые не просто так закапывали, а слово тайное говорили, да защиту накладывали. Так что иной клад лучше и не трогать — себе дороже. Пусть себе в земле лежит. Мне так богатства эти и не принесли пользы. Я говорил, что на обратном пути в Ярославле обокрали меня на рынке. Говорил, да не все. Я дурень, как раз золотых монет откопал горшок. Хотел на рынке поменять, одежду справить да едой запастись. Время-то, сами знаете, было дикое. Бандиты да беспризорники… а на рынке-то и вовсе: на одного торгаша два вора и три разбойника. Заприметили у меня золото, выпасли дурака старого и зарезали в подворотне.

— Как так зарезали? — переспросил аж протрезвевший Горохов.

— Как, как… ножом. Со спины раза три в печень. Да еще под сердце разок. Обобрали, как липку, и оставили валяться в луже крови. Так-то получается, убили. Да помереть мне с той поры уже было не судьба. Но, скажу вам, боль самая настоящая была. Не дай вам такого… Нашли меня там, в проулке, люди. Думали — мертвый. Милицию вызвали, те на телегу закинули и в мертвецкую при больнице свезли. А я ночью поднялся, отряхнулся да ушел оттуда. Доктор тамошний в возрасте уже был. Как увидел, что покойник со стола встает да к дверям идет, так без чувств и грохнулся. Но да не о том речь… Не было мне, соколики, счастья от того золота, да и только первое время оно интересно. Потом, что есть оно, что нет. При новой власти богатым быть нельзя стало. Она, Советская власть, с буржуями да кулаками боролась. Куда мне было золотишком-то светить? И так хлебнул от голодранцев этих по самое горло. А сейчас-то и вовсе без надобности. Вам оставляю…

— Да… ну, дед Архип, удивил, слов нет, как удивил! — Лопатин запустил руку в кучку драгоценностей. Браслеты, кольца, перстни, цепи с подвесами. Почти все инструктированы самоцветными камнями, сияющие в тусклом свете ламп. Под ладонью они перекатывались как речные голыши, казались теплыми на ощупь. Но сердце Андреича хоть и билось, как бешенное, скорее от удивительного рассказа старика, чем от вида этих богатств.

Головкин, не сводивший глаз с пасечника, усмехнулся:

— Знаю, кому оставлять. Ваш Лопатинский род к этим побрякушкам всегда спокоен был. Я знаю, тебе золото голову не вскружит, и тебе, милиционер, чую, верить можно, глупостей не наделаете.

— И вот это заберите, — старик протянул пасечнику маленький кожный мешочек, — тут камни, что мне барон дал. Так и не судьба была их продать. Да и не мог я. Непростой подарок. Сколько меня судьба не трепала, он всегда при мне был. На шее открыто висел, не иначе заговор на нем сильный, всем глаза отводил. Чтобы со мной ни случалось, никто его и пальцем не тронул, будто и нет его при мне.

Архип распустил завязки маленького кожаного мешочка, но не стал высыпать его содержимое на стол, рядом с украшениями, а чуть отогнул кожаный край. В неровном свете керосиновой лампы звездным светом блеснули ограненные драгоценные камни.