В мастерской Ли Шань пахло расплавленным металлом, горькой полынью и чужим страхом. Этот запах въелся в деревянные панели стен, в тяжелые бархатные портьеры, закрывающие окна от любопытного солнца столицы, и даже в её собственные волосы.

— Не дергайся, — тихо произнесла она, удерживая запястье пациента. — Если золото прольется мимо трещины, оно прожжет твою плоть до кости. И это уже не исправить.

Юноша, лежащий на высокой кушетке, судорожно сглотнул. Ему было не больше двадцати. Адепт клана «Лазурного Ветра», гордый, талантливый и глупый. Он пытался прорваться на уровень Зарождения Души, используя нестабильный эликсир иллюзий. Результат был предсказуем: его дух оказался сильнее тела, и оболочка не выдержала.

Он треснул. Буквально.

Тонкая, светящаяся фиолетовым светом трещина бежала от его левого виска, пересекала щеку, спускалась по шее и исчезала под воротом распахнутой рубахи, уходя к сердцу. Из трещины сочилась не кровь, а ци — его жизненная сила, испаряющаяся в воздух сизым дымком.

— Больно... — прошептал он, стискивая зубы. Его глаза, затуманенные болью, бегали по комнате, не в силах сфокусироваться. — Мастер Ли... я умру?

— Все умирают, — спокойно ответила Шань.

Она стояла над ним, одетая в рабочее одеяние цвета темной охры с закатанными рукавами. Её руки были обнажены до локтей — изящные, но сильные руки ремесленника. На левой ладони лежала маленькая фарфоровая чаша. В ней, светясь внутренним жаром, перекатывалось жидкое золото.

Это было не простое золото. Это был сплав небесного металла и её собственной духовной энергии. Единственный состав, способный склеить то, что раскололи боги или собственная гордыня.

— Смотри на меня, — приказала она. Её голос был мягким, но в нем звучала сталь. — Не закрывай глаза. Ты должен видеть, как я запечатываю твою глупость.

Она макнула тонкую кисть из шерсти белой лисицы в горячее золото.

Юноша вздрогнул, когда кисть приблизилась к его лицу. Жар от металла ощущался даже на расстоянии.

— Дыши, — сказала Шань.

Она коснулась кистью начала трещины у виска.

Пшшш.

Звук был тихим, как шипение капли воды на раскаленной сковороде.

Юноша выгнулся дугой, его пальцы впились в обивку кушетки. Крик застрял у него в горле, превратившись в задушенный хрип.

Это была не просто физическая боль от ожога. Это была боль души, которую насильно запихивали обратно в тесные рамки тела. Золото проникало в разлом, сплавляя края ауры и плоти, заполняя пустоту раскаленной тяжестью.

Ли Шань не остановилась. Её рука не дрогнула. Она вела кистью вниз, по щеке, по шее. Её движения были плавными, текучими, похожими на каллиграфию. Она не лечила в привычном смысле слова. Она не убирала шрам. Она делала его драгоценным.

Философия её мастерства была проста: то, что сломано, не должно быть скрыто. Разлом — это часть истории. И если залить его золотом, изъян станет достоинством.

— Тише, тише... — шептала она, склоняясь ниже.

Её лицо оказалось совсем рядом с лицом пациента. Он чувствовал её дыхание, пахнущее мятой. Эта близость была пугающе интимной. Шань должна была чувствовать его боль, чтобы контролировать поток золота. Она впитывала его агонию через кисть, через свою ауру.

На мгновение перед её внутренним взором вспыхнули чужие воспоминания: темная пещера... вкус горького эликсира... чувство всемогущества, когда мир распадается на цветные осколки... а потом ужас, когда собственное тело начинает трещать по швам, как пересохшая глина.

Шань поморщилась, отсекая чужие видения.

— Не пускай меня в голову, — жестко сказала она. — Держи барьер. Я здесь, чтобы чинить сосуд, а не пробовать содержимое.

Она дошла до ключицы. Самое опасное место. Здесь трещина пульсировала в такт сердцу, грозя разорвать главную артерию.

— Сейчас будет... неприятно.

Она отложила кисть. Теперь требовался прямой контакт.

Шань вылила каплю золота прямо себе на указательный палец. Кожу обожгло привычной, почти родной болью, но её защита поглотила жар.

Она прижала палец к трещине на груди юноши. Вдавила золото в плоть.

Он закричал.

Это был крик животного ужаса. Его тело дернулось, пытаясь сбросить её руку, но Шань была готова. Она навалилась на него сверху, прижимая второй рукой его плечо к кушетке.

— Терпи! — скомандовала она, глядя ему прямо в расширенные зрачки. — Прими эту боль! Сделай её частью себя! Если ты отвергнешь золото, оно убьет тебя!

Они замерли в этой странной борьбе. Женщина, вдавливающая расплавленный металл в грудь мужчины, и мужчина, бьющийся под ней в конвульсиях. Это было похоже на акт любви и насилия одновременно.

Постепенно дрожь утихла.

Свечение из трещины исчезло. Вместо уродливого, сочащегося энергией разлома, на коже юноши осталась тонкая, извилистая линия чистого золота. Она выглядела как молния, застывшая в теле. Как драгоценная инкрустация на дорогой вазе.

Ли Шань медленно отняла руку. На кончике её пальца дымилась кожа, но она даже не посмотрела на ожог.

Юноша лежал неподвижно, тяжело дыша. Его лицо было мокрым от пота и слез, но взгляд прояснился. Безумие ушло. Его душа снова была целой, запечатанной в золотую клетку.

— Всё, — выдохнула Шань, выпрямляясь. Она чувствовала слабость в коленях — каждый сеанс забирал часть её собственной ци.

Юноша поднял руку и дрожащими пальцами коснулся золотого шва на своей щеке. Металл уже остыл, став частью его кожи.

— Я... я чувствую его, — прошептал он. — Оно тяжелое.

— Золото всегда тяжелое, — Шань отошла к рабочему столу и начала вытирать кисть промасленной тряпкой. — Это цена за жизнь. Этот шрам будет напоминать тебе о твоей глупости каждый раз, когда ты посмотришь в зеркало. И каждый раз, когда ты попытаешься использовать магию иллюзий, шов будет нагреваться. Считай это предохранителем.

Юноша сел. Он посмотрел на неё с благоговением и страхом.

В столице ходили легенды о «Золотой Швее». Говорили, что она ведьма. Что она продала душу богу металла. Что она может склеить даже разбитое сердце, но цена будет непомерной.

— Сколько я должен вам, мастер Ли? — спросил он, запахивая рубаху. Золотая молния на шее все равно была видна. Теперь он был меченым. Одним из «исправленных».

— Пятьсот золотых монет, — равнодушно бросила Шань. — И клятву. Ты никогда не расскажешь, что именно ты видел, пока я работала.

— У меня нет таких денег с собой... Клан заплатит.

— Клан заплатит, — кивнула она. — Адепты «Лазурного Ветра» всегда платят. Иди.

Когда юноша ушел, кланяясь ей в пояс так низко, словно она была императрицей, Шань заперла дверь на тяжелый засов.

Тишина вернулась в мастерскую.

Ли Шань подошла к умывальнику. Налила ледяной воды в таз. Опустила туда руки. Вода зашипела, соприкасаясь с её разгоряченной кожей.

Она посмотрела на свое отражение в бронзовом зеркале. Бледное лицо, собранные в пучок волосы, темные круги под глазами. И ни одного золотого шрама снаружи.

Все её трещины были внутри.

Она достала из шкатулки маленькую пилюлю, восстанавливающую энергию, и проглотила её без воды. Горький вкус осел на языке.

— Еще один, — сказала она тишине. — Еще одна душа залатана. Надолго ли?

В этот момент в дверь постучали.

Не робко, как клиенты.

Стук был властным. Громким. Удар, от которого задрожала пыль на полках. Три удара. Пауза. Три удара.

Императорский стук.

Шань замерла, не вынимая рук из воды. Холод сковал её сердце быстрее, чем остывающая вода в тазу.

Она знала этот ритм.

За ней пришли. И судя по тому, как сгустились тени в углах мастерской, на этот раз речь шла не о сломанном мальчишке-адепте.

Речь шла о чем-то, что может сломать её саму.