Воздух в Священной Роще был густым, как мед, и пах вечностью — смесью хвои, озона и сладковатого аромата звездной пыли, оседающей на листьях. Для любого другого эльфа это место было бы источником покоя. Для Мириэль оно было напоминанием о том, чего она никогда не сможет коснуться.

Она стояла на коленях перед старым, потрескавшимся алтарем, скрытым в тени гигантских корней Эланорного дуба. Сюда редко заглядывали «чистые». Слишком темно, слишком сыро. Идеально для такой, как она.

Перед ней, в кучке серой, безжизненной земли, чах крошечный росток — последний побег священного кустарника, который садовники сочли мертвым и выбросили. Мириэль протянула к нему руки. Ее пальцы, длинные и изящные, как у матери-эльфийки, дрожали.

— Дыши, — прошептала она, закрывая глаза. — Пожалуйста, просто дыши.

Она потянулась к магии — к тому светлому источнику, что пел в крови каждого эльфа. Она хотела представить чистый, золотистый поток, дарующий жизнь. Но, как и всегда, ее собственная кровь отозвалась иначе.

Вместо прохладного света внутри вспыхнул жар. Тяжелый, гулкий, похожий на удары боевого барабана. Это было наследие отца — орочья ярость, переплетенная с эльфийской грацией, дикая смесь, которую все называли проклятием.

Мириэль стиснула зубы, пытаясь отфильтровать тьму, пытаясь выпустить только жизнь. С кончиков ее пальцев сорвались искры. Но они не были золотыми. Они были багровыми, как запекшаяся кровь, с дымчатыми серыми прожилками.

Магия ударила в росток. Земля вокруг него зашипела.

Мириэль распахнула глаза. Побег выпрямился, наливаясь силой с пугающей скоростью. Стебель утолщился, стал жестким и темным, почти черным. Листья развернулись, но их края были острыми, как бритвы, и отливали металлическим блеском. На стебле вздулись шипы, хищные и изогнутые. Растение жило, оно пульсировало энергией, но это была жизнь, готовая убивать, чтобы выжить.

— Нет... — выдохнула Мириэль, отдергивая руки, словно обожглась. — Не так... Я не хотела...

— Впечатляюще уродливо. Как и всё, к чему ты прикасаешься, полукровка.

Голос прозвучал как удар хлыста. Мириэль вздрогнула и медленно поднялась с колен, пряча обожженные магией ладони в складках старого плаща.

За её спиной стоял Эландер, капитан Стражей Рощи. Его серебристые доспехи сияли в полумраке, а волосы, светлые до белизны, были уложены в безупречную косу. Он смотрел на нее не с гневом, нет. Гнев предполагает хоть какое-то уважение к противнику. В его глазах было лишь холодное, брезгливое отвращение, с каким смотрят на раздавленного слизняка.

Рядом с ним двое стражей сжимали копья, хотя Мириэль не давала повода для угрозы.

— Я пыталась спасти его, — тихо сказала она. Голос предательски дрогнул, но она заставила себя поднять подбородок.

Эландер шагнул к алтарю. Он посмотрел на хищный, шипастый цветок, пульсирующий темной аурой.

— Спасти? — он усмехнулся, и эта улыбка не коснулась его ледяных глаз. — Ты не спасаешь, Мириэль. Ты искажаешь. Ты берешь чистое творение природы и превращаешь его в подобие себя. В ошибку.

Он лениво поднял руку в перчатке. С его ладони сорвался луч ослепительно белого пламени. Чистый, стерильный огонь.

Искаженный цветок даже не успел сжаться. Он вспыхнул мгновенно, обратившись в горстку серого пепла, который тут же развеял ветер.

В груди Мириэль что-то оборвалось. Она чувствовала боль растения как свою собственную. Внутри, в самом низу живота, заворочался горячий ком ярости — орочья кровь требовала ответа. Ударь его. Разорви эту идеальную улыбку. Покажи ему настоящую силу.

Но годы унижений выковали в ней другую броню. Броню покорности.

Она медленно выдохнула, гася внутренний огонь, и опустила взгляд.

— Прошу прощения, капитан. Этого не повторится.

— Разумеется, — Эландер вытер руку о плащ, словно даже магия, уничтожившая её творение, могла его запачкать. — Совет терпит твоё присутствие в городе только из уважения к памяти твоей матери. Не заставляй их жалеть об этом милосердии. Убирайся отсюда. Твоя вонь заглушает аромат цветов.

Мириэль прошла мимо них, чувствуя спиной их взгляды. Каждый шаг давался с трудом, словно к ногам привязали камни.

*

Путь домой лежал через центр Серебряного Города. Это была изощренная пытка, которой она подвергала себя каждый день.

Город сиял. Здания, выращенные из живого кристалла и белого мрамора, тянулись к небу тонкими шпилями. Воздух был наполнен перезвоном колокольчиков и тихим смехом. Эльфы в одеждах из тончайшего шелка прогуливались по мостовым, обсуждая поэзию, магию и вечность.

Но стоило появиться Мириэль, как вокруг неё образовывалась зона отчуждения.

Смех стихал. Разговоры обрывались на полуслове. Матери притягивали к себе детей, закрывая им глаза ладонями, словно вид полукровки мог заразить их какой-то болезнью.

Она шла, глядя прямо перед собой, но периферийным зрением видела всё. Вздернутые носы. Брезгливо поджатые губы. Шепот, похожий на змеиное шипение:

«...пятно на роду...»

«...дикарская кровь...»

«...почему её не изгнали при рождении?..»

На площади Молодых Магов она замедлила шаг. Группа юношей и девушек упражнялась в создании световых сфер. Их магия была легкой, послушной, невесомой. Они смеялись, когда сферы сталкивались и рассыпались золотыми искрами.

Мириэль остановилась в тени арки, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. Ей хотелось быть одной из них. До боли, до скрежета зубовного. Просто стоять в кругу, смеяться и не чувствовать внутри себя эту вечную, грызущую тьму, этот привкус пепла и крови.

Один из юношей заметил её. Его улыбка погасла. Он толкнул локтем соседа. Через мгновение вся группа смотрела на неё. В их взглядах не было ненависти Эландера, там было кое-что похуже — жалость, смешанная с брезгливостью. Как смотрят на трехногую собаку.

Мириэль натянула капюшон поглубже и ускорила шаг, почти переходя на бег. Прочь. Туда, где нет зеркал, отражающих чужое совершенство.

*

Её жилище прилепилось к самой границе защитного купола города, там, где ухоженные сады сменялись дикой пустошью. Это была ветхая хижина, сложенная из старого камня, — всё, что осталось от поместья её матери после конфискации имущества.

Мириэль захлопнула дверь и привалилась к ней спиной, жадно глотая воздух. Здесь пахло сушеными травами, старым деревом и одиночеством.

Она сбросила плащ на пол и подошла к тазу с водой. Отражение в мутной глади воды смотрело на неё с укоризной.

Высокие скулы, заостренные уши — дар матери. Но нижняя челюсть была чуть тяжелее, чем полагалось эльфийке, губы — полнее и чувственнее, а в разрезе глаз читалась хищная раскосость. И сами глаза... Не небесно-голубые и не изумрудные. Они были цвета янтаря, в котором застыл огонь. Глаза орка.

Она плеснула ледяную воду в лицо, пытаясь смыть ощущение чужих взглядов, липкое чувство своей неправильности. Вода стекала по шее, забираясь под тунику.

И вдруг мир содрогнулся.

Это не было землетрясением. Стены хижины не дрогнули, вода в тазу осталась спокойной. Удар пришелся изнутри.

Мириэль ахнула и согнулась пополам, хватаясь за край стола. Вены словно наполнили расплавленным свинцом. В ушах нарастал гул — низкий, вибрирующий, отвратительный звук, похожий на скрежет камня о кости.

Ее магия — та самая «грязная» магия, которую она так ненавидела — взвыла, откликаясь на зов.

— Что... что это?.. — прохрипела она, сползая на пол.

Её тело горело. Это не была болезнь. Это был резонанс. Где-то там, за пределами защитных барьеров, за пределами понимания мудрых эльфов, что-то проснулось. Что-то невероятно древнее, голодное и бесконечно злое.

Мириэль чувствовала этот голод. Она чувствовала, как где-то далеко рвется ткань реальности, как в мир просачивается холодная пустота.

Чистокровные эльфы в городе продолжали пить нектар и играть на арфах. Их чистая магия была слепа к такой тьме. Но кровь Мириэль, кровь, смешавшая свет и тень, послужила мостом.

Она подняла голову, глядя невидящим взором в стену. Пот катился по её вискам, дыхание вырывалось со свистом.

«Оно здесь, — пронеслось в её сознании с ужасающей ясностью. — Безмолвный Пожиратель открыл глаза».

И она знала, с пугающей уверенностью проклятой, что её жизнь — её жалкая, одинокая жизнь на обочине — только что закончилась. Началось что-то иное. Что-то, что окрасит этот мир в цвет её «неправильной» магии.