Четыре часа утра. Время, когда мир принадлежит не живым, а машинам и призракам. Здесь, в стеклянном аквариуме Центра Геомониторинга, нависающем над чёрной, рукотворной бездной карьера, не было ни того, ни другого. Была только стерильная, гудящая пустота.

Кирилл Неволин совершал свой ночной ритуал. Он насыпал в старую кружку с выцветшей эмблемой «Сибирского Алмаза» две ложки растворимого кофе, залил почти кипящей водой из кулера и, не размешивая, сделал первый, обжигающий глоток. Горечь была привычной, как горечь этой работы, этого города, всей его жизни.

Он медленно двинулся вдоль рядов мониторов, которые светились в полумраке, как иконостас в храме мёртвого бога. Зелёные цифры сейсмодатчиков, ровные линии графиков давления, спокойные показатели температуры породы — всё было в норме. Всё было как всегда. Это был его мир, его царство порядка, где хаос был заперт в миллионах тонн породы под землёй, а он был его ночным стражем, его тюремщиком.

— Всё спит, — пробормотал он в пустоту, и гул серверов, казалось, согласно кивнул в ответ.

Он вернулся к своему главному терминалу, похожему на капитанский мостик, и тяжело опустился в кресло. Оставался последний, самый главный ритуал перед сдачей смены — запустить комплексную сверку данных за сутки. Рутина. Он нажал на клавишу, и на экране побежали столбцы цифр. Можно было откинуться на спинку, закрыть глаза на десять минут. Он думал о том, что нужно не забыть зайти в аптеку после смены, купить матери её лекарства. Что напарник, Семён, опять оставил на столе жирное пятно от пирожка. Обычные, мелкие, спасительные мысли, которые держали его на плаву в этом море бессмысленной тишины.

***

Программа закончила работу с тихим, почти вежливым звуковым сигналом. На экране возникла привычная трёхмерная модель карьера и примыкающего к нему города. Голограмма, сотканная из миллионов точек данных. Идеальная, предсказуемая, мёртвая.

Но сегодня она была другой.

В секторе 7Г, прямо под фундаментами микрорайона «Новая Слобода», мигала аномалия. Уродливый, нелогичный пик напряжения породы, красный, как кровоизлияние на рентгеновском снимке.

Первой реакцией Кирилла было глухое, въевшееся в плоть раздражение.

— Проклятая железяка, — пробормотал он. — Опять датчик сбоит.

Он был уверен, что это ошибка. Глюк в коде, отказ оборудования. Он запустил удалённую диагностику системы датчиков в секторе 7Г, отхлебнул остывший кофе и стал ждать. На экране висела надпись «ИДЁТ ПРОВЕРКА».

Он уронил ложку. Она ударилась о кафельный пол, и короткий, резкий звон разорвал гудящую тишину зала. Кирилл вздрогнул. Впервые за эту ночь, за сотни таких же ночей, его ритуал был нарушен. Что-то пошло не так.

На экране появился ответ. Зелёные, безжалостные буквы на чёрном фоне.

`СИСТЕМА В НОРМЕ. ОТКЛОНЕНИЙ НЕ ВЫЯВЛЕНО.`

***

Раздражение ушло. На его место пришла холодная, звенящая концентрация. Кирилл отключил красивую, но бесполезную программу визуализации и нырнул вглубь. В «сырые» данные. В голые, бесконечные, честные столбцы цифр, которые не умели лгать.

Он поднял из архива данные за последние пять лет. Запустил сравнительный анализ. И увидел.

Аномалия не была ошибкой. Она была динамикой. Она росла. Медленно, как раковая опухоль, по миллиметру в год, но неумолимо.

Он вскочил с кресла. Его работа перестала быть виртуальной. Он подошёл к огромным металлическим стеллажам в дальнем конце зала, где хранились бумажные архивы — то, что все давно списали за ненадобностью. Он вытащил пыльный, тяжёлый тубус с пометкой «Георазведка. 1978».

На большом световом столе он расстелил старую, пожелтевшую карту. Она пахла пылью и забвением. Он водил пальцем по выцветшим линиям, сравнивая их с цифровой моделью на планшете. Искал несоответствия, ошибки, человеческий фактор.

И нашёл.

Маленькая, вычерченная от руки пометка карандашом, сделанная каким-то безымянным геологом сорок лет назад. «Возможна карстовая полость. Требуется доп. бурение». В более поздних, цифровых версиях, которые утверждались в Москве, этой пометки уже не было. Её «упростили». Проигнорировали. Забыли.

Он больше не был оператором. Он стал детективом. И он только что нашёл первое доказательство в деле об убийстве, которое ещё не было совершено.

***

Кирилл вернулся к компьютеру. Его руки двигались быстро, точно. Он вручную вбивал в программу расчёта старые данные с бумажной карты. Координаты забытой полости. Новые данные о растущем напряжении. Он запускал прогнозный симулятор.

Процесс занял несколько мучительных минут. Он стоял, не отрываясь, и смотрел на медленно ползущую полосу загрузки. Он не дышал.

Программа выдала результат.

На экране не было ни графиков, ни моделей. Только одно слово, выведенное огромными красными буквами на весь экран.

КОЛЛАПС.

А ниже, более мелкими, но не менее страшными цифрами: Расчётное время до события: 10-14 месяцев.

Он не закричал. Не выругался. Он просто медленно, как старик, опустился на стул. Воздух в лёгких кончился. В голове наступила абсолютная, звенящая тишина.

И тут же его тело взбунтовалось. Резкий спазм подкатил к горлу. Он едва успел оттолкнуться от стола и добежать до мусорного ведра в углу. Его вырвало. Желчью и горьким, дешёвым кофе. Его тело, его животная суть, осознала ужас раньше, чем его парализованный разум.

***

Шатаясь, он подошёл к огромному панорамному окну, которое было и его гордостью, и его проклятием.

Шесть тридцать утра. Начинался рассвет.

Внизу, под ним, лежала «Глубина». Гигантская, рукотворная рана в теле планеты, уходящая в темноту. А дальше, на самом краю этой раны, цепляясь за мёрзлую землю, просыпался город. Его город.

Он смотрел на микрорайон «Новая Слобода». На уродливые, но родные панельные девятиэтажки. В их окнах, одно за другим, зажигались жёлтые огни. Люди вставали. Ставили чайник. Будили детей в школу. Собирались на работу. В этот самый карьер.

Он смотрел на них не как на дома. Он смотрел на них как на надгробия. Он видел не тысячи живых, сонных людей. Он видел тысячи жертв, которые ещё не знали, что приговорены.

Он прижался лбом к холодному, почти ледяному стеклу. Он был единственным, кто знал. Единственным зрячим в этом спящем городе слепых. Его одиночество в этот момент было абсолютным, как холод космоса.

Взгляд зацепился за одно конкретное окно на седьмом этаже. Там горел тусклый, синеватый свет ночника в виде звезды. Детская.

И эта маленькая, конкретная деталь, этот далёкий огонёк чужой, мирной жизни, превратил для него абстрактный ужас расчётов в личную, невыносимую боль.

Он стоял и смотрел, как город просыпается, чтобы умереть. И он не мог издать ни звука.