Мир стремился к хаосу. Это был его естественный закон, его физическая константа. Вещи стремились потеряться, пыль — осесть на поверхностях, планы — разрушиться, а человеческие эмоции — выйти из берегов.

Вероника Строгова существовала для того, чтобы с этим бороться.

Она стояла в центре гардеробной комнаты, которая по площади могла бы поспорить с хорошей однокомнатной квартирой в центре. Воздух здесь пах дорогим кондиционером и едва уловимым ароматом сандаловых саше.

Вероника прищурилась, сканируя пространство своим фирменным взглядом-рентгеном.

Секция с блузками. Градация цвета идеальна: от снежно-белого через слоновую кость к нежному бежу, затем в пудровую розу и, наконец, в глубокий графит. Но что-то было не так.

Вероника сделала шаг вперед и достала из кармана жакета небольшую металлическую линейку. Она приложила ее к штанге.

— Два с половиной сантиметра, — прошептала она. — А здесь — три.

Она аккуратно, двумя пальцами, сдвинула плечики с шелковой блузкой на пять миллиметров вправо.

Щелк.

Теперь идеально. Равные промежутки. Воздух между вещами. Симметрия, от которой по позвоночнику пробежала приятная дрожь удовлетворения. Это была не просто уборка. Это была симфония, где каждая вешалка была нотой, стоящей на своем месте в партитуре.

— Вероника Викторовна? — в дверях появилась хозяйка гардеробной, владелица сети салонов красоты. Она смотрела на результат работы бюро «Порядок» с благоговейным трепетом. — Господи, это… это как в бутике. Даже лучше. У меня ощущение, что я могу дышать свободнее.

Вероника повернулась, дежурно улыбнувшись. Улыбка номер четыре: профессиональная, сдержанная, уверенная.

— Внешний порядок создает внутреннюю тишину, Елена, — произнесла она свой главный слоган. — Теперь каждая вещь работает на вас, а не вы на нее. Инструкция по поддержанию системы отправлена вам на почту. Моя ассистентка продублирует ее в мессенджер.

— Спасибо! Вы волшебница!

«Я не волшебница, — подумала Вероника, выходя из особняка и садясь в свой безупречно чистый белый Volvo. — Я инженер реальности. Я строю дамбы, чтобы вашу жизнь не смыло потоком бытового мусора».

Она положила телефон в специальный слот, проверила время. 13:40. Она опережает график на семь минут. Это было приятно, но требовало корректировки следующего слота.

Офис бюро «Порядок» встретил ее прохладой и тишиной.

Здесь не было ничего лишнего. Белые стены, стеклянные перегородки, мебель цвета натурального дуба. Никаких стикеров на мониторах, никаких кружек с дурацкими надписями, никаких забытых свитеров на спинках стульев. Пространство было стерильным, как операционная.

Майя, ее ассистентка, молодая девушка с вечно испуганными глазами, вскочила при виде начальницы.

— Добрый день, Вероника Викторовна. Отчеты по объекту «Сити» у вас на столе. Клининг-команда выехала на Тверскую. А, и еще… курьер привез образцы новых органайзеров из переработанного пластика.

Вероника кивнула, проходя в свой кабинет.

Она села в кресло, положила сумочку в нижний ящик (сумкам не место на столе) и окинула взглядом свою территорию.

Взгляд споткнулся.

Папка с отчетами, о которой говорила Майя, лежала не параллельно краю стола, а под небольшим углом. Градусов пятнадцать, не больше.

Вероника почувствовала, как внутри сжалась тугая пружина раздражения. Это была мелочь. Пылинка во вселенной. Но именно с таких мелочей начинается распад. Сначала криво лежащая папка, потом пропущенный дедлайн, потом банкротство.

Она вытянула руку и одним движением поправила папку.

Мир снова стал безопасным.

— Майя, — нажала она кнопку селектора. — В следующий раз, пожалуйста, используйте разметку на бюваре, когда кладете документы.

— Д-да, конечно, извините, — донеслось из динамика.

Вероника посмотрела на часы. 14:15. Время ланча.

Она открыла нижний отсек своего стола, где стоял мини-холодильник, и достала контейнер. Киноа, авокадо, куриная грудка на пару. Никаких соусов, никаких сюрпризов. Топливо для организма, сбалансированное по БЖУ.

Она только успела снять крышку, как телефон на столе ожил.

Вероника нахмурилась.

С 14:15 до 14:45 у нее стоял блок «Личное время / Обед». Все сотрудники и ключевые клиенты знали: звонить в это время можно только если офис горит.

Номер был незнакомый. Городской.

Вероника могла бы не ответить. Это было бы правильно. Но нарушение правил уже произошло — телефон звонил, вторгаясь в ее тишину.

Она нажала «Принять».

— Вероника Строгова? — голос в трубке был женским, казенным и уставшим.

— Слушаю.

— Это старшая медсестра хосписа №4. Касательно вашей бабушки, Аглаи Викторовны Бельской.

Вероника выпрямила спину. Она не видела бабушку полгода. Аглая Викторовна, эксцентричная художница, доживавшая свой век в окружении холстов и пустых бутылок из-под вина, наотрез отказалась переезжать в приличный пансионат, который Вероника оплатила.

— Что с ней? Ей нужны лекарства?

— Нет, — голос медсестры стал глуше. — Примите мои соболезнования. Аглая Викторовна скончалась сегодня утром. В 10:20. Остановка сердца во сне.

В кабинете повисла тишина.

Вероника ждала. Ждала, что ее накроет волна горя, что потекут слезы, что рука выронит телефон. Так, наверное, должно быть, когда умирает единственный кровный родственник, пусть даже такой… сложный.

Но ничего не произошло. Сердце продолжало биться ровно, 70 ударов в минуту.

Вместо скорби пришло раздражение. Холодное, колючее.

Бабушка умерла во вторник. В самый загруженный день недели. У Вероники сегодня встреча с поставщиками, а завтра — запуск нового курса по организации пространства.

— Я поняла, — сказала Вероника. Ее голос не дрогнул. — Где сейчас тело? В морге при хосписе?

— Да. Вам нужно подъехать сегодня до семнадцати часов с документами, чтобы оформить свидетельство и забрать вещи.

— До семнадцати я не успею, — машинально ответила Вероника, сверяясь с открытым на мониторе календарем. — У меня встреча. Я пришлю юриста с доверенностью. Похороны… когда ближайшая свободная дата на кладбище?

Медсестра на том конце провода замолчала на секунду. Видимо, ее шокировал этот деловой тон.

— Это вам нужно решать с ритуальным агентом. Я передам ваши контакты.

— Хорошо. Передайте. И пришлите мне список необходимых справок на почту. Спасибо.

Вероника нажала «Отбой».

Она отложила телефон и посмотрела на свой обед. Аппетит не пропал, но есть расхотелось.

Смерть. Финальная точка энтропии. Бабушка Аглая всегда была воплощением хаоса при жизни, и теперь, умерев, она оставила после себя последний, самый грандиозный беспорядок, который Веронике предстояло разгребать.

Перед глазами на долю секунды вспыхнуло воспоминание.

Ей пять лет. Она сидит на полу в огромной, холодной мастерской. Пахнет скипидаром, старой пылью и дешевым вином. Бабушка, в перепачканном краской халате, громко смеется, запрокинув голову, и машет кистью, с которой летят алые брызги. Брызги попадают Веронике на чистое платьице. Девочка плачет, потому что пятно не оттирается, а бабушка хохочет: «Глупая, это же искусство! Жизнь должна быть цветной, Ника! А ты у нас какая-то серая мышка».

Вероника мотнула головой, прогоняя наваждение.

Серый — это отличный цвет. Практичный. Базовый.

Она придвинула к себе ежедневник в кожаном переплете. Раскрыла его на развороте текущей недели.

Там не было места для похорон. Каждый слот был занят.

Вероника взяла свою любимую черную гелевую ручку.

На четверг, на 11:00, была запланирована «Ревизия склада». Вероника поджала губы. Склад подождет. Мертвые ждать не любят.

Она зачеркнула «Ревизию» одной ровной линией под линейку. И начала писать сверху:

Организация похорон А.В.

Рука, которая никогда ее не подводила, вдруг дрогнула.

Кончик пера зацепился за шероховатость бумаги. Чернила брызнули, оставив маленькую, уродливую, жирную кляксу прямо посередине идеально белой страницы. Черное пятно с рваными краями, похожее на паука.

Вероника замерла.

Она смотрела на эту кляксу, и в груди начал нарастать панический холод.

Эта клякса была неправильной. Она была ошибкой. Грязью. Хаосом, который прорвался через ее защиту.

Вероника попыталась стереть ее корректором, но только размазала грязь серым пятном.

— Черт, — прошептала она.

У нее умерла бабушка. А она сидела в своем стерильном кабинете и с ужасом смотрела на испорченную страницу ежедневника, чувствуя, как идеально выстроенная конструкция ее жизни дает первую, пока еще тонкую, но уже необратимую трещину.