Телестудия была похожа на операционную, где подготавливали к публичной вивисекции. Три камеры, как три безглазых хищника, бесшумно скользили по рельсам, выискивая идеальный ракурс для удара. Воздух, густой от запаха пыли и дорогого парфюма ведущего, казался слишком тяжелым, чтобы дышать. Галина сидела в дизайнерском кресле, которое было произведением искусства и орудием пытки одновременно. Напротив нее, в таком же кресле, расположился Лев Волков, главный литературный критик страны, человек с лицом скучающего патологоанатома.

На Галине был строгий брючный костюм цвета мокрого асфальта, идеально отглаженный, без единой складки. Это была ее броня. Она пришла сюда на интеллектуальное фехтование, готовая отстаивать каждую метафору, каждую аллюзию в своем новом, выстраданном романе «Геометрия тишины». Она чувствовала себя умной, собранной и лишь самую малость — смертельно напуганной.

В полумраке зрительской зоны, вне безжалостного света софитов, сидела ее агент Света. Она не смотрела на сцену. Она смотрела в телефон, и ее лицо, освещенное синеватым светом экрана, было барометром надвигающейся катастрофы.

«Галина, вы невероятно умный автор», — начал Волков, и его голос, тихий и ленивый, был страшнее любого крика. «Вы препарируете чувства с точностью энтомолога. Ваши герои — безупречные, красивые бабочки, наколотые на булавку. Проблема в том, что они мертвы».

Галина попыталась улыбнуться. Мышцы лица не подчинились.

Волков взял ее книгу, ее дитя, ее сердце, обернутое в суперобложку. Открыл на заложенной странице и начал читать. Это была сцена признания в любви, которую Галина считала своим триумфом. Но в его монотонном, безэмоциональном исполнении ее тщательно выстроенные, многослойные фразы рассыпались в пыль, обнажая под собой холодную, безжизненную схему.

Он закончил, закрыл книгу с тихим, окончательным хлопком.

«Вы пишете о любви с точностью инженера, собирающего швейцарские часы. Каждая деталь на месте, каждая шестеренка идеально подогнана. Но часы не идут. В них нет жизни».

Приговор был вынесен. Галина открыла рот, чтобы возразить, чтобы защититься, чтобы бросить в него цитатой из Дерриды. Но в голове была только оглушающая, звенящая тишина. Белый шум. Ее мозг, ее главный инструмент, ее единственное оружие, предал ее. Все аргументы, все умные слова были стерты. Она смотрела на Волкова, на хищные объективы камер, на слепящий свет, и не понимала, где она и кто она. Это был ее личный синий экран смерти. Критическая ошибка. Система зависла.

Краем глаза она увидела экран в студии, где бежал чат прямого эфира. Хештег #ГеометрияМолчания. Гифка с горящим дирижаблем. Комментарий: «Волков только что совершил убийство в прямом эфире».

После, в зеленой комнате без окон, пахнущей поражением и растворимым кофе, она сидела на диване и смотрела в стену. Шок был анестезией, не дававшей боли прорваться наружу.

Вошла Света. Никаких слов утешения. Она была бизнесменом, а их совместное предприятие только что эффектно взорвалось. Она молча села рядом и протянула Гале свой телефон. На экране разверзся ад. Разгромные заголовки. Мемы. Ядовитые твиты. Света безжалостно прокручивала ленту, заставляя ее смотреть.

«Он не просто убил книгу, Галя. Он убил тебя. Бренд "Галина-интеллектуальный-автор" мертв».

Каждое слово было гвоздем, вбиваемым в крышку ее карьерного гроба. Света убрала телефон. Галина закрыла глаза, готовясь наконец заплакать.

«Твоя карьера мертва», — констатировала Света, и в ее голосе не было ни капли жалости.

Галина почувствовала, как первая слеза готова сорваться с ресниц. Но агент наклонилась ближе, и в ее глазах вспыхнул безумный, азартный блеск. Голос ее перешел на заговорщицкий, почти непристойный шепот.

«Но мы можем сделать из нее зомби».

Галина открыла глаза. Слезы застыли. Она смотрела на своего агента, выдернутая из ступора не надеждой, а чистым, абсолютным абсурдом этого предложения. Что, черт возьми, она имела в виду?