Кофемашина устало выдохнула в чашку струю почти черной жидкости. Лида Рассветова смотрела на ритуал невидящим взглядом — автоматизм движений был ее спасением от тишины в голове.

— Мам, смотри! — тонкий голосок Ани вырвал ее из оцепенения.

На столе лежал рисунок восковыми мелками: кривой домик, солнце и три фигурки. Папа, мама, Аня. Все улыбались так широко, что головы казались треснувшими.

— Очень красиво, зайчик, — ответила Лида, и слова легли на язык, как сухие листья. Она видела не семью, а геометрию. Форму без содержания.

Улыбка Ани померкла. Телефон завибрировал. «Игорь». Бывший муж.

— Да, — ее голос был ровным, как кардиограмма покойника.

— Ты опять не отвечала. Аня в порядке?

— Мы в порядке.

— Я не о ней, Лида. Я о тебе. Она все чувствует.

— Я справляюсь, — отрезала она.

В трубке повисла пауза. Игорь знал — не пробиться.

— Ты не выгорела, Лида. Ты потухла, — сказал он тихо. — Твой «холодный взгляд», которым ты гордилась, ты приносишь домой.

Он повесил трубку. Лида не ощутила ни гнева, ни обиды. Просто пустоту. «Холодный взгляд» когда-то был ее инструментом, позволявшим видеть логику в кровавом хаосе. Теперь он препарировал ее собственную жизнь.

Через час позвонил генерал Воронов, ее бывший начальник.

— Рассветова, надеюсь, не от дел отрываю?

— Смотря каких, товарищ генерал.

— Есть дело. Неофициальное. Тихое.

Они встретились в почти пустом кафе. Воронов положил на стол тонкую папку.

— Академия Искусств «Вертье». Элита из элит. Месяц назад у них пропал студент. Матвей Орлов.

— Пропал? — Лида подняла бровь. — Подростковый бунт?

— Ничего из этого. Парень — гений. Сирота, стипендиат, тихий. Просто исчез. Официальное следствие зашло в тупик, а опекуны не хотят шума.

Воронов подался вперед.

— Я хочу, чтобы этим занялась ты. Не как следователь. Как наблюдатель. В «Вертье» есть вакансия в библиотеке, я договорился. А для твоей дочки — место в их элитном детском саду. Мне нужен твой холодный взгляд, Лида. Ты увидишь то, что пропустили наши ребята.

Лида молча листала папку, пока не дошла до репродукции картины.

— Это его последняя работа, — сказал Воронов. — «Хранитель Истины». Признана шедевром за день до его исчезновения.

С холста на нее смотрел директор Академии, Арсений Альбиновский: благородное лицо, мудрая улыбка. Но свет на картине был поставлен гениально и жутко, как в операционной. А тень за его спиной жила своей жизнью, в ее очертаниях угадывался силуэт палача с топором. Мазки были яростными, точными, словно художник писал скальпелем, сдирая с портрета кожу до истинной сути.

Впервые за долгие месяцы Лида почувствовала укол интереса. Не эмоцию. Профессиональный азарт. Это было обвинение. Предсмертная записка.

— Детский сад, вы говорите?

Он кивнул. Может, Игорь был прав. Она потухла. Но даже у угля может остаться искра.

— Я согласна, — сказала Лида.

Она еще не знала, что искусство не лгало. Оно просто выбирало, чью кровь превратить в краску.