Ми-8 трясло так, словно вертолёт пытался стряхнуть с себя обшивку. Грохот винтов не просто давил на уши — он вибрировал в диафрагме, перемалывал внутренности, превращая завтрак в ком тошноты. Внутри пахло сгоревшим керосином, старым дерматином и той специфической, кисловатой тревогой, которая всегда сопровождает полёты над пустотой.
Зоя Климова плотнее вжала наушники в голову, пытаясь отгородиться от этого механического ада. На коленях у неё лежал планшет. Экран светился успокаивающим голубым светом рендеров: стекло, хром, тёплое дерево, счастливые люди в кашемировых свитерах с бокалами шампанского на фоне северного сияния. Проект «Арктика-Люкс». Её детище. Её билет в высшую лигу, где бюджеты не обсуждают, а утверждают кивком головы.
Она перевела взгляд на иллюминатор. За двойным стеклом проносилась бесконечная, слепящая белизна. Ни деревьев, ни ориентиров. Только хаос из торосов и свинцовых прожилок открытой воды. Это было похоже не на пейзаж, а на ошибку загрузки текстур.
Напротив сидел Артём Соколов.
Зоя изучала его украдкой, скрывая интерес за темными стеклами очков. Он не смотрел в окно. Он сидел, широко расставив ноги в тяжелых ботинках, скрестив руки на груди, и, казалось, спал. Но это был обман. Его глаза были закрыты, но челюсти сжаты так, что на скулах ходили желваки. Он слушал двигатель.
Его спокойствие раздражало. В нём было что-то животное, пугающе эффективное. В Москве такие мужчины — редкость. Там мужчины носят узкие пиджаки, пахнут сандалом и говорят о KPI. Артём пах табаком, оружейной смазкой и холодом, который, казалось, въелся в поры его куртки. Шрам над бровью — белесая, рваная линия — делал его лицо асимметричным и оттого неприятно притягательным.
Вертолёт резко провалился в воздушную яму. Зоя судорожно вцепилась в поручень, планшет съехал на пол. Артём открыл глаза. Мгновенно. В них не было страха, только сухая, безэмоциональная оценка. Он наклонился, поднял гаджет и протянул ей. Его пальцы были грубыми, с въевшейся в кожу чернотой, которую не берет ни одно мыло.
— Держите крепче, — его голос в интеркоме прозвучал глухо, без интонаций. — Скоро сядем. Ветер боковой, будет жестко.
— Я в курсе, — огрызнулась Зоя, забирая планшет. Её пальцы на секунду коснулись его ладони. Кожа у него была сухая и горячая, как нагретый камень. Она тут же отдернула руку. — Пилот сказал, что площадка расчищена.
Артём лишь хмыкнул и снова прикрыл глаза, всем видом показывая, что спорить с туристами — пустая трата калорий.
***
Посадка действительно вышла жесткой. Вертолёт ударился колесами о наст, подпрыгнул, завис на секунду, выравниваясь, и со скрежетом рухнул вниз окончательно.
Дальше всё смешалось в хаос. Откинутая аппарель, вихрь снежной пыли, секущий лицо, крики пилота, пытающегося переорать рев турбин. Они выгружали ящики с провизией, канистры с топливом, генератор, личные сумки Зои (три баула, которые Артём провожал презрительным взглядом). Двигатели не глушили — пилот торопился уйти до того, как фронт накроет архипелаг.
— Удачи, смертники! — проорал бортмеханик, захлопывая люк.
Ми-8 тяжело оторвался от земли, накренился и ушел в сторону, быстро превращаясь в грязную точку на фоне серого неба.
И тут мир выключили.
Тишина обрушилась на Зою физическим весом. Это была не та тишина, что в спа-салоне или загородном доме. Это было полное, абсолютное отсутствие звука. Вакуум. Ни птиц, ни шелеста листвы, ни гула машин. Только звон в собственных ушах и сухой хруст снега под ногами.
Зоя поправила кашемировый шарф под воротником парки Canada Goose. Ей вдруг стало неуютно в этой дорогой, технологичной одежде. Здесь, на краю света, бренды казались смешными.
— Ну что, — она повернулась к Артёму, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, по-хозяйски. — Добро пожаловать в «Хейса-1». Согласно плану, мы должны...
— Стоять, — Артём не смотрел на неё. Он обходил периметр площадки, проверяя ящики. — Не двигаться.
— Простите? — Зоя вскинула бровь. Этот тон она слышала последний раз от гаишника, когда проехала на красный пять лет назад.
Артём выпрямился, отряхнул перчатки и посмотрел на неё в упор. Его глаза были цвета льда в тени тороса — серо-голубые, мутные, непроницаемые.
— Зоя Александровна, давайте сразу проясним, — он говорил тихо, но в этой тишине его голос звучал как приговор. — В Москве вы — босс, архитектор, визионер. Здесь вы — единица, потребляющая кислород и тепло. Моя задача — вернуть эту единицу на материк в целости. Поэтому демократии не будет. За периметр станции — ни шагу. Без команды ничего не трогать. Если я говорю «лечь» — вы падаете мордой в снег, а потом спрашиваете «зачем». Ясно?
Зоя почувствовала, как к щекам приливает жар. Гнев смешался с унижением.
— Я наняла вашу фирму для оценки рисков, Артём, а не для конвоирования. Я знаю технику безопасности.
— Вы знаете теорию, — он подхватил два тяжелых ящика с консервами, словно они были набиты ватой. — А я знаю, как выглядит человек, который думал, что знает. Берите личные вещи. Идем в жилой модуль. Температура падает.
Он развернулся и пошел к строениям, не оглядываясь. Его спина была широкой, движения — экономными и текучими. Зоя сжала зубы, подхватила свой рюкзак (он оказался тяжелее, чем она помнила) и поплелась следом, проваливаясь в снег.
***
Станция «Хейса-1» напоминала кладбище гигантских животных.
Скелеты антенн, перекошенные мачты, ряды ржавых бочек из-под солярки, уходящие за горизонт. Краска на стенах модулей облупилась, обнажая серый металл, похожий на гнилую кожу. Ветер и соль десятилетиями разъедали советское наследие, превращая его в сюрреалистические декорации.
Зоя, несмотря на злость, профессионально сканировала пространство. Она видела не ржавчину, она видела текстуру.
«Вот этот ангар — обшить кортеновской сталью, оставить старые надписи... Барная стойка из авиационного алюминия... Панорамное окно в сторону ледника... Господи, да за ночь здесь московские хипстеры душу продадут».
Она достала телефон (связи не было, но камера работала) и сделала пару снимков.
— Осторожно! — окрик Артёма хлестнул как кнут.
Зоя замерла. Она стояла на краю небольшой, припорошенной снегом ямы. Еще шаг — и нога ушла бы вниз, прямо в сплетение арматуры.
— Смотреть под ноги, а не в экран, — Артём подошел, но руку не подал. Он просто стоял рядом, массивный и неподвижный, как скала. — Тут везде пустоты. Станцию строили на сваях, грунт плывёт.
— Это поправимо, — Зоя обошла яму, стараясь сохранить достоинство. — Современные композиты позволяют укрепить грунт без бетонирования. Мы планировали использовать вон тот бункер как фундамент для главного корпуса.
Она указала рукой в варежке на приземистое бетонное сооружение, наполовину ушедшее в сугроб. Массивная стальная дверь, казалось, вросла в косяк навечно.
Артём подошел к бункеру. Достал из петли на поясе ледоруб и с размаху ударил по бетонному козырьку. Звук удара был глухим, неприятным. Откололся кусок наледи и... кусок бетона. Под ним открылась глубокая, черная трещина.
— Видите? — он ткнул ледорубом в расщелину. — Это не фундамент. Это могильник. Советский бетон марки 500, но даже он сдался. Под ним линза мерзлоты. Она тает. Если вы поставите сюда свой стеклянный куб, он лопнет при первом же шторме. Вместе с гостями.
— Мы сделаем стяжку, — упрямо возразила Зоя. — Это бункер связи, стены — метр толщиной. Это история! Люди хотят прикасаться к истории.
Артём повернулся к ней. На его лице появилась кривая ухмылка.
— Люди хотят жить, Зоя. А вы хотите продавать им красивые гробы. Этот бункер фонит сыростью и, возможно, химией. Вы читали отчеты 90-х? Тут, возможно, сливали отработку прямо в грунт.
— У нас есть заключение экологов! — Зоя повысила голос. Ветер подхватил её слова и унес в тундру.
— Бумажные экологи, — отрезал Артём. — Которые Арктику видели только на карте. Ладно. Разбираться будем завтра. Сейчас — заселение.
***
Жилой модуль №2, который в документах значился как «пригодный для временного проживания», встретил их запахом, от которого у Зои свело скулы. Пахло старым, залежалым тряпьем, плесенью и мышиным пометом.
Внутри было темно. Узкие окна-иллюминаторы, затянутые мутным пластиком, почти не пропускали свет. В углу стояла печка-буржуйка, обложенная кирпичом. Два деревянных настила с панцирными сетками у стен. Стол, привинченный к полу.
— Это... атмосферно, — выдавила Зоя, стараясь не касаться стен.
— Это тепло, — Артём сбросил рюкзак на один из настилов. — Стены двойные, утеплитель еще держит. В первом модуле крыша течет, там жить нельзя.
Он тут же занялся делом. Движения отточенные, быстрые. Открыл заслонку печи, проверил тягу, начал укладывать принесенные с собой брикеты. Чиркнула спичка. Огонь загудел, жадно пожирая топливо.
Зоя стояла посреди комнаты со своим дорогим чемоданом на колесиках, который здесь выглядел как инопланетный артефакт. Ей вдруг стало страшно. По-настоящему. Не от холода, а от осознания своей чужеродности. В Москве она могла решить любую проблему звонком. Здесь её телефон — кусок бесполезного пластика. А её жизнь зависит от этого угрюмого мужика, который даже не смотрит в её сторону.
Она начала распаковывать вещи. Достала шелковый спальник-вкладыш, надувную подушку, влажные салфетки, санитайзер. Начала протирать стол, с остервенением стирая слой вековой пыли. Ей нужно было действие. Нужно было отвоевать у этого грязного, дикого мира хоть кусочек чистоты.
— Я пойду проверю генератор и мастерскую, — сказал Артём, поднимаясь. — Дверь закрывайте на засов. Если услышите шум — не выходить. Медведи любопытны.
— А у нас есть оружие? — спросила она, замирев с салфеткой в руке.
— У меня есть ракетница и фальшфейер. У вас — здравый смысл. Надеюсь.
Он вышел, плотно прикрыв за собой тяжелую дверь.
Зоя осталась одна.
Тишина модуля отличалась от уличной. Здесь она была живой. Стены скрипели. Где-то капала вода. Ветер начал усиливаться, и модуль отозвался гулким стоном, словно огромный пустой желудок.
Зоя подошла к окну. Сквозь мутный пластик она видела силуэт Артёма, удаляющийся к мастерской. Он шел уверенно, в своей стихии. А она была здесь чужой. Пленницей собственных амбиций.
Внезапно снаружи раздался грохот. Резкий, металлический удар — будто кто-то с силой ударил ломом по пустой бочке.
Зоя вздрогнула, выронив салфетку. Сердце прыгнуло к горлу.
Она бросилась к окну, прижалась лицом к холодному пластику, пытаясь разглядеть источник звука. Но в сгущающихся сумерках белого безмолвия не было ничего, кроме пляшущих снежинок.
Артёма видно не было. И он не возвращался.
