Безмолвие было первым, что он познал.
Не тишина, что приходит после бури, и не покой уснувшего дома. Это было абсолютное, первородное безмолвие, какое бывает лишь там, куда не долетает даже эхо сотворения миров. Оно не давило; оно было им самим. В нём не было ни мыслей, ни образов, лишь стылая, всеобъемлющая пустота, в которой когда-то билось сердце.
Сколько он пролежал так - мгновение или тысячу лет - времени больше не существовало. Оно обратилось в пыль вместе с его плотью. Первым ощущением, прорвавшимся сквозь эту завесу небытия, было прикосновение. Холодное, твёрдое, оно давило на спину, лопатки, затылок. Каменное ложе.
Он попытался вздохнуть, но лёгких не было. Попытался моргнуть - не было век. Паника, древний инстинкт живых, попыталась всколыхнуться в нём, но наткнулась на ледяную гладь. Не было ни крови, чтобы вскипеть, ни жил, чтобы напрячься. Осталась лишь чистая мысль, запертая в костяной клетке.
Он пошевелил пальцами.
Сухой, резкий стук кости о камень расколол безмолвие. Звук был чужим, мёртвым. Он поднял руку перед собой, вернее, перед тем местом, где когда-то были глаза. Пять тонких, изящных костей, соединённых суставами, что двигались без скрипа, плавно и неестественно. Фаланги, которые когда-то держали перо, сжимали эфес меча и касались тёплой руки друга, теперь были лишь отполированным кальцием. Сквозь них он видел мрак.
Он сел. Движение было лишено мышечного усилия; оно подчинялось одной лишь воле, словно он был марионеткой, а нити дёргал кто-то внутри. Позвонки тихо щелкнули, входя в пазы.
И тут пришло знание. Не мысль, не воспоминание, а нечто иное. Оно текло в него из самого камня, из застоявшегося воздуха, из пыли, лежавшей на рёбрах. Древнее, как сама смерть. Он назвал это про себя Костяным Эхоном. Это была физика его нового существования.
Ты - сосуд, - шептал Эхон беззвучно, прямо в его сознание. - Ты - - не-мертвый. Твоя кровь - это тишина между мирами. Твоя сила - в отсутствии жизни. Ты слышишь не ушами, а вибрацией небытия. Ты видишь не глазами, а потоками угасающей магии.
Он провёл рукой по своему черепу. Гладкая, прохладная кость. Пустые глазницы, зияющие чернотой, которая, как он теперь понимал, была не отсутствием света, а присутствием чего-то иного. Пустоты.
Внезапно тонкая струйка воздуха, едва заметное движение в склепе, донесла до него запах. Призрачный, почти стёртый временем, но до боли знакомый. Запах гари. Пепел.
И память обрушилась на него.
…Огонь. Небо цвета запекшейся крови. Крики, сливающиеся в единый вой умирающего мира. Они с Эреном стояли на последнем бастионе, на вершине Белой Башни, а под ними город горел, как погребальный костёр. Разлом в реальности рвал ткань бытия, и из него сочилась тьма - живая, мыслящая, голодная.
«Ещё один удар, Дейрон! Всего один!» - кричал Эрен, и его голос, обычно ровный и спокойный, срывался от напряжения. Его светлый клинок, Пламя Араниона, оставлял в воздухе золотые росчерки, отсекая щупальца твари из Пустоты.
Дейрон в это время сплетал заклинание - последнее, самое страшное из тех, что хранил Орден. Оно требовало не просто маны, а жизненной силы, частицы души. Он чувствовал, как истончается его собственная суть, как холод подбирается к сердцу.
«Держись!» — прошептал он, и его слова утонули в грохоте рушащейся стены.
Тварь взревела, и звуковая волна швырнула их назад. Эрен ударился о парапет, его клинок выпал из ослабевшей руки. На мгновение их взгляды встретились. В глазах друга Дейрон увидел не страх, а яростное, упрямое смирение. Они всегда знали, что этот день может настать. Они поклялись встретить его вместе.
«Мы сделали всё, что могли», — одними губами произнёс Эрен.
«Нет», — ответил Дейрон, поднимаясь на ноги. Он шагнул вперёд, высвобождая заклинание. Мир взорвался слепящим белым светом. Последнее, что он помнил — тепло руки Эрена на своём плече и ощущение, будто их обоих разрывает на атомы…
Память отхлынула, оставив после себя оглушающую пустоту. Он, Дейрон, теперь сидел в тёмном склепе, скелет, облачённый в истлевшие остатки мантии мага. А Эрен…
Что стало с Эреном?
Эта мысль была единственным, что осталось от его прежней души. Она была якорем, не дававшим ему окончательно раствориться в холодном величии небытия. Если он здесь, если какая-то сила вернула его из забвения в этой чудовищной форме, то она не могла обойти и Эрена. Не могла. Они погибли вместе, в одном всполохе магии. Значит, Эрен тоже где-то здесь. Может, в соседнем склепе. Может, в другом теле, но он жив. Или не-жив. Он существует.
Эта вера была иррациональной, отчаянной, но она стала его целью. Его единственной мечтой в мире, где мечтать было нечем.
Он встал. Кости привычно, словно тысячу раз репетировали это движение, приняли вертикальное положение. Он был выше, чем при жизни — без груза плоти и крови его фигура казалась вытянутой, хищной. Костяной Эхон подсказал ему, как черпать силу. Он протянул руку к массивной каменной плите, закрывавшей выход из склепа. Он не коснулся её, лишь сосредоточил свою волю.
Вокруг его пальцев заклубился едва заметный сероватый туман — пыль веков, повиновавшаяся его приказу. Он почувствовал, как магия Пустоты, спящая в камне, отзывается ему. Плита, весившая не одну тонну, покрылась сетью трещин. С сухим, похожим на вздох, треском она рассыпалась в мелкую крошку, открывая проход.
За ним был не солнечный свет. За ним был сумрак.
Он шагнул наружу. Он стоял на вершине холма, среди руин древнего некрополя. Небо было затянуто пепельной дымкой, сквозь которую пробивался тусклый, неживой свет. Мёртвое солнце. Мир вокруг был тих и неподвижен. Ветра не было. Лишь прах лениво кружился в воздухе.
Он огляделся, пытаясь узнать местность, но всё изменилось. Горы сменили очертания, леса превратились в обугленные пустоши. Сколько же времени прошло? Десятилетия? Века?
И тогда он услышал её.
Это была не музыка. Это была одна-единственная, кристально чистая нота. Она не летела по воздуху, она родилась прямо внутри его черепа, заставив каждую косточку вибрировать в унисон. Она была печальной, как прощание, и вечной, как река. Нота текла, не умолкая, и в ней слышалось эхо всех нерассказанных историй, всех забытых имён.
Он не знал, кто или что издавало этот звук, но Костяной Эхон внутри него затрепетал, узнав его. Это была песнь, которую живые не могли услышать. Песнь на границе миров.
Дейрон стоял на холме, одинокая фигура из кости и тени, и слушал. В этой мелодии была тоска по чему-то утраченному. По теплу. По другу.
«Я найду тебя, Эрен», — эта мысль не была произнесена, но она прозвучала громче любого крика. — «Даже если для этого придётся заставить замолчать весь этот мир».
Он сделал первый шаг по мёртвой земле. Путь начался.
