Глава 1. Заброшенный сад

Нельзя было спорить с Эвой.
Эва привыкла носить корону первой ученицы и не смирилась с тем, что та с треском слетела с ее головы.
Нельзя было подмигивать Борну.
За его ответной улыбкой не крылось ничего, кроме радости и участия, но в Академии о многолетней дружбе с первым красавцем и похитителем девичьих сердец ничего не знали, поэтому Рейна все поняла неверно и мстительно прищурилась.
Нельзя было позволить себе ослепнуть, оглохнуть и поглупеть от собственных успехов.
Ревность и зависть к тем, кого не замечали раньше, но с кем с недавнего времени приходится делиться драгоценным вниманием, придумана не вчера и не исчезнет завтра. И вот зачем тогда было горделиво выставлять на всеобщее обозрение крылья, ослепительный блеск которых кричал о громких победах?
Нельзя-нельзя-нельзя!
Зато теперь стучи не стучи от холода зубами, ничего не изменишь.
Выскочку Эсме заманили в ловушку: Эва, Рейна и тихоня Мила позвали с собой, но вместо тайной вечеринки наивная Эсме угодила в последний Вихрь, который обрывает сообщение между миром пестрокрылых и Землей до следующей весны.
Зима – не время для тех, кого люди называют феями.
Эсме зябко повела плечами и прижала крылья к спине. Они у нее были широкие, переливались розовым и малиновым, а когда ее переполняло счастье – искрили изумрудным. Но как у всех пестрокрылых – тонкие, почти прозрачные и совершенно не защищали от холода. Разве что совсем чуть-чуть – от ветра. Пыльцы на них еще хватало.
И в саду, где очутилась Эсме, пока цвело много роз.
Только скоро все закончится.
Будут падать листья с деревьев и кустов, облетать лепестки с бутонов. Будет осыпаться использованная Эсме пыльца. Но если растения заснут до весны, Эсме заснет навсегда.
Обидно.
До зуда в крыльях обидно!
В Эльгере наверняка думают, что она попала на зуб летучей мыши – такое случается с самыми беспечными и глупыми пестрокрылыми. Без ума и почти без дара.
На самом деле Эсме превратится в разноцветную льдинку и растает весной.
Наверное, это даже будет красиво.
Жаль, никто не увидит.
Избавившись от соперницы, Эва, Рейна и Мила выставили Эсме недостойной света пестрых крыльев и самой жизни.
Жестоко?
Но Эльгер, как и Земля, не сказочный мир. И даже сказки бывают страшными.
Полными опасностей для тех, кто слишком беспечен.
Даже сказки не прощают наивной глупости.

Эсме перелетела в недавно раскрывшийся бутон, нашла внутри капельку росы, присыпанную крошками свежей пыльцы, и умылась, осматривая свой новый домик. Через пару дней лепестки пожухнут, и настанет время перебираться в другой.
Из всех растений сада она выбрала куст дикой розы. Его мелкие, нежно-розовые цветки облетали быстро, зато раскрывались по очереди и почти всю зиму. Если не случится сильных морозов и свирепые вьюги не оборвут все бутоны, быть может, Эсме дождется весны?
Вряд ли. Еще ни одному пестрокрылому этого не удавалось.
И вернуться в Эльгер без помощи Вихря ей не под силу.
Впору пожалеть, что никогда не прислушивалась к своей тетке Рессе. Даже наедине с ней не оставалась, лишь бы не услышать того, чего не хотела знать.
Рессе владела магией, слишком черной и тяжелой для хрупких крыльев. Про таких, как она, говорили, что они оплачивают свой дар частицами себя и заполняют дыры, отрывая у других кусочки души, так что их собственные превращаются в лоскутные покрывала.
В Эльгере бескрылых опасались и называли Шагающими за грань. Но без их колдовства невозможно было защититься от множества опасностей и настраивать Вихри, соединяющие с Землей.
Вот Рессе наверняка знает, как выжить зимой! Еще лучше – вернуться домой до наступления холодов. Шагающая давно звала племянницу в ученицы. Только Эсме отказывалась.
Цветочная магия была светлой и переливалась в крыльях разноцветными бликами, сверкая на солнце. Она несла счастье. Надежду. Радость. Но в отличие от темного дара – зависела от пыльцы, которую пестрокрылые собирали с земных цветков. Необъяснимыми законами мироздания родные эльгерейские растения не обладали чудодейственными свойствами.
Уговаривая племянницу, Рессе всегда восхваляла ее способности, а потом насмешливо добавляла:
– С твоим талантом, неужели ты согласна подбирать лишь крохи магии? Зависеть от вещества, родом из чужого мира? Настоящая сила не нуждается в цветочной пыли. Она сама переносит по воздуху и на любые расстояния. Искрящиеся крылья, которыми так дорожишь, на самом деле - всего лишь жалкое свидетельство ничтожности дара.
Пусть.
Пусть Рессе права, Эсме выбрала цветочную магию, следуя за своими бабушкой, мамой и старшей сестрой, и очень ценила свои крылья. А чтобы тетка не провернула какую-нибудь хитрость, стараясь заполучить племянницу в преемницы, никогда не оставалась с ней наедине.
Вот-вот.
От тетки скрывалась успешно, зато угодила в последний Вихрь.
На Землю.
И единственное, что помогло бы ей сейчас – это дар бескрылой!
Да если бы о родстве с Шагающей за грань стало известно в Академии, Эсме бы боялись!
К ней не смели бы лишний раз приблизиться, не то что замышлять против нее зло.
Теперь оставалось только жалеть о не случившемся и произошедшем.
Стучать зубами от холода и страха. И продолжать надеяться.
На чудо.

Хорошо еще, что Эсме попала в заброшенный сад. Пестрокрылые любили такие, где не надо тратить лишних сил и времени, скрываясь от людей. Летом вместе с другими студентами она прилетала в похожий на практику. Уже во время первого занятия стало очевидно, насколько сильный у Эсме дар. И началось кружение от побед: от маленьких до все более значительных.
Вот и закружило.
В последний Вихрь. В заброшенный сад.
Очень даже символично.
Дар Эсме легко подпитывался от цветочной пыльцы, но сохраняя силы, она теперь почти не летала и осторожно перебиралась по стеблям из одного бутона в другой.
Куст дикой розы был очень красивым – будто кудрявые розовые облачка плыли в зеленом небе.
Он рос у каменной стены, там, где сад взбирался на холм, и откуда открывались прекрасные виды на долину внизу, извилистую реку и лес, начинавшийся на противоположном берегу.
По крайней мере, Эсме не заскучает. Она будет наслаждаться природой, и собственными глазами увидит то, о чем в Эльгере слагают легенды и поэмы: дивное очарование Осени и пугающую, как магия Рессе, красоту Зимы.

***
Осень оказалась талантливой художницей.
Ничуть не хуже весны и лета. Просто она выбирала иные краски. И не любила зеленый, меняя его на желтый, оранжевый, коричневый. В синеву она плеснула серого, отчего небеса выглядели прохладными даже в солнечный день. Но этот оттенок удивительно подходил все время меняющейся картине. И острые штрихи птичьих стай подходили беспокойному нраву речки, спешившей на юг вслед за птицами.
Нарисовавшись, художница Осень играла в саду, взлетая на отяжелевших солнечных лучах, как на веревочных качелях. Солнце больше не грело, лишь рассеивало повсюду жидкий янтарь и золото. Прохладные ночи делали его червонным, добавляя гранатовую и рубиновую пыль. Эсме забывала о своем незавидном положении и с восторгом смотрела на сад и долину внизу.
Еще далекая Зима предупреждала о своем приближении ночным холодом и проникала во сны пугающей бесформенной тенью.
Даже во сне пестрокрылая зажмуривала посильней глаза и отворачивалась.

Однажды, когда стайка перелетных птиц курлыкала в небе, прощаясь с рекой и лесом, ей вдруг ответил треск мотора. Мотоцикл пророкотал за глухим забором, скрипуче отворились железные ворота, впуская еще рычащую машину и ее облаченного в темную кожу хозяина. Мужчина снял шлем, и тонкие русые локоны рассыпались по плечам плечам оголившимися виноградными лозами. Оставив мотоцикл под навесом, он повозился с замком и скрылся в доме.
Отвыкший от людей дом, ворчливо скрипел половицами и несмазанными дверными петлями, плевался гарью из каминной трубы и устало мигал дрожавшими от напряжения лампочками.
Испугавшись неожиданной компании, Эсме быстро успокоилась, напомнив себе, что ее не заметить в большом саду. Зато добавится еще одно развлечение – кроме природы, наблюдать за человеком.

Глава 2. Артем

Если это вернулся хозяин дома, он не был заботливым. Не спешил очистить усыпанное листвой крыльцо, открыть выцветшие ставни. Даже печку не всегда топил и редко включал в комнатах свет, будто его устраивали холод и темнота. Через несколько дней дом все еще выглядел необжитым. Скорее потревоженным. И раздраженным тем, что кто-то нарушил его скудный покой.
Мужчина появился на улице лишь раз, разбудил огрызающуюся машину и исчез на ней. Вскоре он вернулся с раздутыми пакетами, в которых гремели бутылки и выглядывал длинный белый батон.
С бутылкой и батоном в руках человек впервые вздумал прогуляться по саду.
На всякий случай Эсме приготовила щепотку пыльцы – тратить ее на заклинания невидимости не хотелось, но что, если придется? – и притаилась в своем цветке, сложив поплотнее крылья.
Мужчина медленно ходил по дорожкам, часто останавливался, выравнивая тяжелое дыхание. Лениво осматриваясь, он делал несколько глотков прямо из горлышка бутылки и шел дальше. Пока не забрался в дальнюю часть сада, на самое высокое место – у глухого забора и куста дикой розы.
Из своего убежища Эсме не видела лица мужчины. Только кожаную куртку и штаны. Грубые ботинки с толстой подошвой. Узкие, покрытые татуировками ладони с длинными нервными пальцами, сжимавшими бутылку и батон.
Мужчина все стоял и стоял. Молчал.
Смотрел на долину?
Пестрокрылая прекрасно знала, какая картина открывается его глазам. Могла описать ее во всех деталях – когда немного успокоилась и перестала бояться, что ее заметят.
Беспокойная речка спешила прочь, подхватывая опавшие листья-кораблики и длинные ветви – ленивые баржи. Лес тоже спешил. Оставаясь при этом на месте. Он примерял наряды – день ото дня ярче - и заигрывал с облаками.
Это было очень…
– … красиво, – проговорил мужчина. Тихий голос проскрипел половицами старого дома. Только раскатистая «рррр» прозвучала резко, заставив Эсме замереть и прислушаться.
Человек постоял еще недолго и пошел прочь.
С пустой бутылкой в одной руке и нетронутым батоном в другой.

На следующее утро он снова забрался на холм к кусту дикой розы и долго смотрел на долину.
Снова с бутылкой, из которой отхлебывал темную жидкость, и с яблоком вместо хлеба, тоже ненадкусанным.
Эсме пряталась в цветке, держа наготове пыльцу, но пестрокрылую не заметили.
Человек стал возвращаться каждый день.
У забора и розового куста появился пластмассовый стул. Стол. Небольшой мангал.
Мужчина теперь не только смотрел на сад и долину, он говорил.
Странные вещи.
Вроде: «Устал», «Этой зимой я, наконец, уйду».
«Надоело просыпаться, ничего не чувствуя, и смотреть в пустоту».
В саду, в долине, на волнах беспокойной реки, даже в сером небе Эсме видела множество, в том числе прекрасных, вещей и не понимала, что имеет в виду этот неулыбчивый человек? Почему ведет себя, словно изношенный жизнью старик, хотя выглядит еще совсем не старо? Зачем взбирается на холм и жалуется: «Нет радости». «Забыл, как это, смеяться из сердца, а не натягивая на рот лживую улыбку». Жалуется…
Но кому?!
Себе? Осени? Безразличным облакам?
Или чувствует, что его слышат?
Наверное, человек что-то почувствовал, если вдруг встрепенулся, всклокоченный, как после тяжелой ночи, капельки пота блестели на висках и на лбу. Выпрямился на стуле и проговорил, поясняя:
– Пустота – это не отсутствие красок, предметов или людей вокруг. Это когда ничего не испытываешь – кто бы или что ни находилось рядом.
Помолчал и…представился:
– Тэм. Меня зовут Артэм.
Представился кому?
Долине? Ветру? Замершему от изумления саду?
Уходя, мужчина попрощался:
– До завтра, пузатая Мелочь.
Эсме едва не вывалилась из цветка - это она-то – пузатая?!
Всему остальному пестрокрылая удивилась позже.

***
После ветреной ночи ей пришлось поменять цветок и перенести в новый несколько горошин пыльцы, чудом сохранившейся в еще одном почти облетевшем бутоне. Эсме была так занята, что не сразу заметила Артэма, а увидев, первым вспомнила оскорбительное: «Пузатая».
Да она была стройней и изящней многих своих подруг! И завистниц.
Неуместная глупая обида вползла в душу, завладела мыслями и заправляла ими, пока человек носил к мангалу сухие ветви, разводил огонь. Скормив первым искрам горсть опавшей листы, он укутался серым дымом. Раскашлялся. А когда ветер рассеял удушливую пелену, опустился на стул.
– Ну ладно, Мелочь. Если так хочешь, будешь беспузой.
Эсме, забыв об обиде, широко распахнула глаза. Ее надежно скрывали розовые лепестки, мужчина сидел к кусту почти спиной и глядел на долину. К кому обращался?
– Я не вижу тебя, – проговорил он. – Зато могу представить светлым пятнышком, болотным огоньком... А что? Ведь я и есть болото – топкое, вонючее, – по которому ты танцуешь. Я слышу, как бьется твое сердце. И что ты думаешь или говоришь.
Впору испугаться. Вместо этого Эсме охватило любопытство. Артем не оглядывался, не искал ее, продолжая смотреть вперед, и говорил сам с собой.
– Тебя ведь нет на самом деле? Ты плод моего воображения? Моя шизофрения или какое иное расстройство личности? Но знаешь, ты лучшее, что случилось со мной за много лет.
Эсме невольно улыбнулась – гораздо приятней стать чьим-то забавным бредом, чем ничем.
– Я-то думал, от меня уже ничего не осталось. Но есть ты – крошечка, песчинка, которую я не спустил в канаву собственных заблуждений. Завалилась в дальний угол моей души, спряталась, пока я ее чернил, чем не попадя, и объявилась сейчас, когда мне больше всего нужна. Проводишь меня?
«А ты – меня», – грустно вздохнула пестрокрылая, вспомнив, сколько лепестков облетело этим утром с куста.
Мужчина раздраженно рявкнул.
Думал – на себя. Посмеялся.
Уверенный - что над собой.
И продолжил спор.
Странный такой спор – кто заснет первым: он или Болотный огонек.
Эсме возражала перечила, испытывая странное удовлетворение от того, что Артэм сердится.
Что он ее слышит.

Ночью, во сне, порыв ветра подтолкнул уродливую зимнюю тень поближе, и она проскрипела:
– Эсме… Эсме…
Эсме вдруг узнала голос бескрылой Рессе, и будто вода нашла щель в непроницаемой раньше стене, полилось:
– Наконец-то! Ты подпустила меня и теперь слышишь. Я помогу. Научу.
Недоумение Эсме сменилось радостью. Надеждой!
– Я привела тебе человека. Я знаю, какая ты. Поэтому он – это он.
Надежда сменилась тревогой.
– Твой путь домой…
Эсме отвернулась от бескрылой тени. И провалилась в глубокий сон.

***
Расположившись у куста, человек по обыкновению отхлебнул из бутылки, и выдал очередное признание:
– Я болен. Давно. Болен душой и телом.
Эсме на миг задумалась и поняла, что не удивлена. Она уже видела недуг в бледном лице Артэма, в лужах теней под его глазами, слышала в неровном, сбивчивом дыхании мужчины, просто раньше не подумала о болезни…
– Я болен не-любовью, – продолжил он.
Пестрокрылая никогда не слышала о подобном недуге и тут же получила пояснение.
– Эта болезнь начинается в детстве и никогда потом не покидает сердца. В лучшем случае – спрячется за чувством долга или вины. А если их нет, то проделает дыру в сердце и выпустит из него все тепло. И закончится все вот этим, - человек развел широко руками, – пустотой.
Эсме слегка пошевелила затекшими крыльями, недоумевая, была ли у Тэма семья?
– А как же, – тут же сообщил он. – И мама, и папа. Только я им не был нужен.
Так не бывает, возмутилась Эсме.
В осеннем саду, далеко от дома, в другом мире, ей как никогда не хватало родных. Ворчания отца, если дочь задерживалась допоздна у подруг, пения мамы. Ее умелые руки порхали, когда она суетилась по хозяйству. Мамин дар был слабым, крылья тусклыми, зато легкое сияние исходило от ее лица и улыбки, от ласковых глаз. Разве могут мамины глаза смотреть холодно?
– Бери сразу «равнодушно». Как на пустое место. Отец и вовсе редко бывал дома. Рядом с ним я чувствовал себя тараканом, который залез в чужие вещи. Быстроногим – легко не придавишь, любопытным - так просто не прогонишь, но от которого всегда пытаются отделаться.
Эсме недоверчиво хмыкнула.
Тэм упрямо настаивал:
– От них я и заразился не-любовью. И сам никого не любил. Ни одну из моих женщин. Не верил им. Не верил себе. Боялся быть обманутым или обмануться. Провалиться в пустоту… А на самом деле я сам создавал ее вокруг себя и хранил, как самое дорогое.
«Дети?»
Артэм насупил брови, и в темных глазах сверкнула злость.
– Сын. И еще сын. Но мы совсем чужие.
Пестрокрылая изумленно помотала головой.
– Когда они были маленькими, я считал их говорящими растениями.
Оторопела от подобного признания.
– Да. Именно так я и считал. Все искал себе оправданий: вот вырастут, вот начнут говорить что-то стоящее и интересное, тогда придет мое время.
«Но почему?!»
Тэм пожал плечами.
– Меня заботили совсем иные вещи. Я мечтал стать заметным, выделиться, доказать всем, что не пустое место и достоин любви. Молчи! – приказал он воздуху перед собой. – Сам знаю, что был не прав и бежал от тех, кто любил меня просто так, какой я есть. Любил безусловно. Ни черта я этого не понимал! – Он набрал побольше воздуха и выдохнул, закашлявшись: – И... сам… ничего… к ним не чувствовал... Ни-че-го.
«Да как же так?»– Эсме больше не пыталась говорить вслух – зачем? – и возмущалась сразу в мыслях.
– Да вот так. Потом они привыкли жить без отца... Чудесного прощения, годы спустя, тоже не случилось.
«А ты пытался что-то изменить?»
– Еще бы. Разочарованные жизнью седеющие мальчики вдруг вспоминают про сказки. И неожиданно начинают думать, что чудеса еще произойдут в их жизни.
Услышав о чудесах, Эсме помахала крыльями. Но Тэм смотрел на долину, а не на розовый куст, и ничего не заметил.
– Мы совсем чужие. Моя фамилия стоит в их документах. У нас одинаковой формы носы. Глаза похожи со старшим. Младший, как и я, грызет ногти. Но ни один из нас не захотел тратить время и вкладывать усилия, чтобы заново узнать друг друга. Найти место другому в своей жизни. Понимаешь… Бывает поздно, Мелочь. Первая сказка, от которой следует отделаться как можно раньше – что все можно исправить. Нет. Бывает слишком поздно. Особенно прощать и просить прощения.
Разве могла Эсме возразить? Ей самой было поздно сетовать на собственную беспечность.
Зато не поздно радоваться, что не одна в осеннем саду.
Что Артэм не все время ноет и жалуется. Иногда он приносил из дома гитару, играл и пел. Вернее, рычал и бил струны – Эсме все ждала, когда они порвутся и провиснут безжизненными лозами, как его волосы. Но струны выдерживали нападение.
Рассказывая о прошлом, человек сердился.
Улыбался, когда подшучивал над Эсме, которую считал голосом в своей голове.
То вдруг его взгляд наливался тоской, унынием, сутулилась спина. И пестрокрылая понимала, что вот она – пустота – в его глазах, в его душе.

Глава 3. Мелочь

Однажды, когда Тэм рассказывал о музыке и концертах, о жизни на колесах в погоне за славой, о поклонницах и завистниках, Эсме вдруг чихнула. Вот незадача!
«Апчхи».
Мужчина встрепенулся, воровато оглядываясь. Приподнял брови, естественно, никого не увидев. Потянулся за бутылкой… Тут Эсме чихнула еще раз – наверное, простудилась прошлой ночью, когда уронила лепесток, которым прикрывалась, но в темноте не решилась искать новое убежище. Мерзла до самого рассвета, жалея пыльцу. Придется теперь ей воспользоваться, чтобы остаться незамеченной. Или? Чего Эсме терять, кроме осенних дней?
Пестрокрылая вылетела из цветка и села на веточке, откуда ее хорошо видно, помахала крыльями, привлекая внимание.
Мужчина выронил из рук бутылку:
– Что такое! – выдохнул он. Как растревоженная собака помотал головой. – Фея?!
– Так вы нас называете! – прокричала Эсме, срывая голос.
Тэм замахал руками у себя перед лицом, будто отгонял муху или навязчивую мысль, или дым от мангала. Тяжело поднялся со стульчика – лохматый и неухоженный. Шерстяной плед стек с его колен на землю лужицей болотной грязи. Мужчина дернулся, глухо выдохнув:
– Сгинь! – и пошел прочь, бормоча себе что-то под нос.

«Знакомство не состоялось», – не без разочарования заключила Эсме.
Но оказалась не права. Потому что мужчина вскоре вернулся и, нависнув над розовым кустом, грозно приказал:
– Вылезай!
Пестрокрылая обреченно вздохнула – а что, сама напросилась - и выбралась из цветка. Расправила легкое платье и тонкие крылья, позволив золотистым волосам свободно струиться вдоль плеч.
Артэм поморщился как от боли:
– Хорошо, – начал он обвиняющим тоном. – Я, конечно, могу спорить сам с собой – мне не впервой. Но допустим, только допустим, что ты не бред моего мозга, а чудесное существо.
– Так и есть.
– Фея?
Эсме кивнула, сопроводив ответ движением крыльев.
– Это те, что живут в цветах и заботятся о растениях?
– Не совсем. – Она не видела причин скрывать правду. – Мы живем не в цветах, а в домах. И не на Земле, а в Эльгере.
– Где? – Артэм побледнел еще сильнее, отчего заострившиеся скулы стали совсем белесыми, но в остальном не проявлял волнения.
– Так мы называем свой мир – Эльгер.
– А что вы ищите в нашем?
– В вашем – мы собираем цветочную пыльцу.
– Зачем?
– Она нужна нам для магии.
– Вот это да! – присвистнул мужчина и заметно расслабился, будто наконец поверил, что Эсме ему не привиделась, а стоит напротив на веточке розового куста. – Люди, значит, верят, что феи заботятся о цветах, а на самом деле – вы бесстыжие воришки?
– Что делать? В вашем мире это обычная пыльца, а для нас – все самое ценное. Без нее невозможно никакое колдовство.
– В нашем это тоже не обычная пыль, – сварливо возразил Артэм, падая на стул. – Опыление, зарождение семени, и так далее по жизнеродящему кругу. Сама должна знать.
– Ну да, – вынуждена была согласиться Эсме. – Но мы никогда не забираем слишком много.
– И для чего она вам?
– Почти для всего: мы используем ее чтобы летать, лечить болезни, защищаться от опасностей. В нашем мире живут зубастые летучие мыши. И бывают дожди, которые порой не прерываются неделями. Тогда пыльца превращается для нас в источник жизненной силы. Вместо еды.
– А почему ты сейчас здесь? Осень, кажется, не время для фей?
– Не время, – вздохнула Эсме. – Надо мной неудачно пошутили. – Она поделилась некоторыми подробностями – про Эву, Рейну и Милу. – И вот… Я случайно попала в Вихрь.
– Жестоко у вас, – вдруг обрадовался мужчина.
Как-то совсем не к месту. Обидно.
– У вас тут тоже не сказочный мир, – насупилась пестрокрылая. И принялась оправдываться, что девчонки не желали ей смерти. Унижения, неприятностей – да, но на Землю она угодила случайно.
– Правда так считаешь? – с сомнением протянул Артэм. – Или просто не хочешь думать иначе?
– Не хочу, – призналась Эсме, недоумевая, как же ей теперь хранить секреты?
Ведь если сжать челюсти, можно удержать слова. А что делать с мыслями?
Рассеять их в воздухе? Утопить в осенней палитре - во всех этих новых для Эсме оттенках и сочетаниях цветов?
Так она и сделает. Заодно поучится иногда не думать. Лишь смотреть вокруг и впитывать – зрением, слухом, обонянием – окружающий ее мир. Заменять мысли эмоциями и чувствами и находить их отражение в красках и ароматах. Например… грусть…
Она серая или бледно-розовая? С горчинкой полыни или сладостью поздней ягоды?
Она в прикосновениях ветра или в россыпи увядающих лепестков?
В дрожании хрупких крыльев? Неторопливом дыхании?
Ведь можно наверное думать без слов? Телом, душой, всем своим существом?
– И как ты теперь? – Артэм спрашивал ее уже во второй раз.
– Перебираюсь с цветка на цветок и храню пыльцу. Дикие розы могут цвести всю зиму.
Мужчина придирчиво осмотрел куст, презрительно изогнув рот.
– Думаешь, хватит до весны?
Она не думала.
Ничего не думала.
Он ничего не услышал.
Потому что был занят собой – откинулся на спинку пластмассового стула и хитро прищурил воспаленные глаза.
– Знаешь, что случается с теми, кто вырастает во лжи? Когда-то я был златокудрым наивным мальчиком и верил в добрых фей. А вы оказались воришками! – Тэм приподнял бутылку, как перед важным тостом. – Смотри, в какого урода я превратился.
Эсме надула губы и съязвила:
– Я думала, это случилось от не-любви. - Улыбка Артэма тут же прокисла. – Вместе с вашими пчелами и бабочками мы опыляем цветы. А сады, куда прилетают пестрокрылые, становятся ярче и пышнее.
Тэм по-новому осмотрел сад.
Посуровевший ветер оголил за последние дни много ветвей, но вокруг еще хватало золота листвы и зелени вечнозеленых кустарников и кипарисов. Сад выглядел диким, потому что за ним не ухаживали годами, но не заброшенным, как дом.
Или как нахмурившийся мужчина, который качнул головой, соглашаясь.

***
Долгими ночами Эсме все чаще видела Рессе.
Хриплый голос тетки превратился в привычный, бархатный выговор бескрылой. Из бесформенной тени она стала собой и подходила все ближе.
– Пустой человек послужит добру. Я научу.
Эсме сжималась, дрожа от холода. Даже во сне.
– Он болен. Болен давно. Душой и телом, – бескрылая в точности повторяла слова Артэма. – О нем никто не заплачет. Нужна его жизнь. Я научу, Эсме. Эсме?
Даже во сне по-прежнему получалось отвернуться и больше не слышать.

***
Быстро холодавшие дни пестрокрылая проводила теперь вместе с Тэмом.
Он сменил кожанку на теплое пальто, и еще сильнее стало заметно, насколько острые у него плечи. Пальто висело на мужчине, как на вешалке.
Тэм обматывал горло вязаным шарфом, от которого пахло затхлостью, и приносил засиженное молью одеяло – укутывать ноги.
Он жег в мангале сухие ветви и листья и все равно часто мерз - руки тряслись. Порой Эсме слышала стук его зубов. Но иногда он скидывал с себя одеяло и шарф, и даже если ветер был студеным, мужское лицо покрывалось соленой росой пота, и из глаз катились ручейки слез. Эсме пряталась в цветок. Сжимала ладонями уши, и все равно вздрагивала от рычащего кашля.
Но бывали и другие дни.
– Мелочь, иди ко мне. Будем наблюдать за Осенью, – бодро звал ее Тэм.
Она выпархивала из бутона прямо на раскрытую мужскую ладонь, подбиралась к острой звёздочке, вычерненной среди других знаков на внутренней стороне запястья, и устраивалась возле нее, прикрываясь крыльями. От ладони шло тепло.
Тэм почти не двигался, сжимая бутылку в левой руке.
– За нас, – поднимал он тост и отпивал большой глоток.
Пестрокрылая слушала биение его сердца, торопливое, как упрямая река, уже отправившая на юг целую флотилию из опавших листьев и веток-барж. Лес устал от своих нарядов и спешно сбрасывал их. Глядя на оголявшиеся деревья, Эсме чувствовала незнакомую усталость - будто принимала на себя часть чужого возраста. Порой ей казалось, что человек больше не выглядит захлебнувшимся пустотой. В его глазах светится понимание. Еще бы!
Он всегда знал, о чем думает пестрокрылая.
«Сегодня буду молчать», – объявила она, устраиваясь поудобнее.
– Вот и молчи, – обрадовался Артэм.
Тут же полюбопытствовал:
– Я могу себе представить: «замолчать». А как это – «занедумать»? У меня бы не вышло.
У Эсме – тоже не выходило.
Особенно когда она сидела на руке Тэма.
«Как все-таки неудобно, что ты все слышишь».
– А мне нравится, Мелочь, – дернулся мужчина, и Эсме взмахнула крыльями, удерживая равновесие. Он откинулся назад, поднимая голову к небу. Оно ложилось на его разгоряченное лицо прохладным покрывалом. Саваном. «Ой!» – пестрокрылая замотала головой, отгоняя последнее сравнение. Зажмурилась – а вдруг поможет?
Когда опасливо открыла глаза, мужчина по-прежнему подставлял щеки облакам и довольно улыбался.
– Мне нравится, – повторил он. – Впервые я не думаю, что мне врут. Подбирают слова полуправды, что-то утаивают…
«А вот мне бы хотелось хоть что-нибудь хранить и иметь только своим».
– Понимаю, – согласился Тэм. – Но и ты пойми, какой это кайф – не сомневаться… Волшебно.
Эсме вздохнула и посмотрела на сад. На облака, небрежно размазанные ветром. Вновь на мужчину в старом пальто и в малиновом вязаном шарфе. Артэм нахмурился, напряглась ладонь, на которой Эсме сидела, и пестрокрылая приготовилась к новой порции признаний.
– Время дано нам забывать. А я помню все. Каждую нанесенную мне обиду. Теперь к ним добавляются еще и те, которые нанес я другим. Зачем мне вся эта срань, а, Мелочь?
Она не знала. Потому молчала.
– Были бы у меня крылья, давно бы сгнили и отвались от того мусора, в который я превратил свою жизнь.
«Отвалились», – согласилась Эсме.
Тэм замер.
Неужели ждал от нее жалости или сочувствия?
– Даже если и так, – проворчал он недовольным стариком и отвернулся.
А Эсме вдруг захлестнуло досадой – человек слышал ее мысли, будто она кричала их вслух. Тогда как она не могла даже представить, о чем он думает. Что вспоминает? Нечестно!
Как же это все-таки нечестно.
Обидеться, что ли?
– Обрадоваться, – хмыкнул Артэм. – Если бы ты услышала, что творится в моей голове, тогда бы сгнили и отвалились твои крылья, Мелочь. Так что радуйся.
«О-о-о!» – Она попыталась больше ни о чем, ни о чем не думать. Только смотреть.
День был волшебный.
Острый ветер поднимал пожухлые листья с земли, заставляя их пританцовывать вдоль дорожек. Он срывал последние с деревьев, наполняя воздух палено-багряным конфетти.
Эсме тоже захотелось расправить крылья и ненадолго забыть, что лучше не двигаться лишний раз, храня силы и пыльцу. Вспомнить аккорды бодрой мелодии, открывавшей все балы в Академии. Эсме всегда любила танцевать. Музыка становилась продолжением крыльев. Переливами бликов на их чешуйках, волнением острых вершин, движениями рук и ног - всего ее гибкого, легкого тела. Золотистых локонов, подхватывавших общий ритм. Эсме очень любила танцевать…
– Вот же… муха, – оценил ее короткий танец Тэм.
Понятное дело, что она оскорбилась.
И подумала об этом. По-гром-че!
Мужчина рассмеялся – искренне и непривычно звонко.
– Это было очень красиво… – улыбнулся он, глядя в серые небеса. – Как искорка. Только не золотая, а изумрудная.
«Ой», – вдруг смутилась, почти испугалась Эсме.
Зеленым ее крылья сияли от счастья. Разве такое возможно? Испытывать счастье, будучи пленницей в чужом мире? В предзимнем саду? От изумления пестрокрылая растеряла все мысли. Они рассыпались танцем сожженных осенью листьев.
Облака в небе тоже напоминали танцоров.
Только никуда не спешили, наслаждаясь каждым своим движением.
– Знаешь, что мне помогло, Мелочь? – вдруг очень серьезно проговорил Тэм. – Ну, принять эту дрянь. С детьми. Я ведь сам никогда не простил своих родителей… Они вспомнили обо мне, когда мать проиграла возрасту сражение за красоту, когда инсульт усадил отца в инвалидную коляску. Они вдруг потребовали к себе внимания. Мать принялась устраивать сцены, в чем-то там обвиняя. Отец просил прощения. А я… Я даже не сделал вид, что их простил. Почему же мои сыновья должны были повести себя иначе?
Тэм выпрямился, пристально изучая знакомую долину и надолго замолчал.
Эсме стало скучно, и она загадала, на что он смотрит?
На реку? Мерзнущий лес?
Где могли бы встретиться их взгляды?
– У извилины реки, – хмыкнул Тэм. – На вершине самой высокой сосны.
Эсме подпрыгнула от неожиданности и перелетела на ветку дикой розы, ругая себя – ну как могла забыть, что человек слышит ее мысли? Раздосадовано она покачала головой и нашла глазами извилину реки, старую сосну почти без ветвей.
– Ме-ло-чь….
Ветер подхватил мужской голос и понес к тому месту, где встречались взгляды.
«А?»
– Посмотри на меня. Я зеленый?
«Почему?»
Тэм тяжело поднялся и посмеиваясь пошел прочь.
– Глупая, глупая Мелочь.

Эсме вернулась в свой домик-цветок.
Лепесток, которым она прикрывалась прошлой ночью, оторвался и камнем полетел вниз, едва не утянув за собой. Пестрокрылая проводила взглядом его ленивое падение и пристроилась на другом, складывая крылья. Они еще долго искрили изумрудом, перемигиваясь с ранними звездами.
Вот так…
Вопреки холодным прикосновениям наступающей ночи.
Вопреки стальному дыханию приближавшейся зимы.

Глава 4. Зима

Которая все равно случилась неожиданно – пришла в предрассветной тьме, прозвенев ставнями окон и ветвями замерзших деревьев.
Голосом Рессе, прозвучавшем во сне:
– Возьми любой шип с куста, на котором живёшь, он давно пропитался твоей магией и твоим отчаянием.
Эсме хотела возразить, но сдержалась, а ее мыслей бескрылая не слышала.
– Одной царапинки будет достаточно. Постарайся нанести ее рядом с кровеносным сосудом. Еще лучше – вколоть шип в вену. Тогда все случится быстро и безболезненно для вас обоих.
На запястье, рядом со звездочкой, у которой Эсме укладывалась иногда отдохнуть, билась маленькая венка, мешая спокойно лежать, если Тэм нервничал. Убаюкивая, когда человек был спокоен. Однажды Эсме даже заснула под мерную пульсацию. Тум-тум-тум… сердцебиением засыпающей на зиму природы. Под желтоватой кожей текла река, перенося кораблики-воспоминания и ветви разочарований и короткой радости. Проткнуть вену?
Нет-нет-нет-нет. Нет!
– Я боюсь.
– Не ври, – лицо Рессе скрывала тень, лишь сверкали глаза: бездонные, завораживающие.
– Я не хочу… Остаться без крыльев. Как ты.
– А заснуть навечно? Хочешь?
Нет. Этого Эсме тоже не хотела. Ни на волосок, ни на краткое сияние крыльев. Провалиться в черноту? Ничего не видеть? Ни родных, ни прекрасного мира? Не узнать того, что навсегда останется неизведанным? Она очень многому мечтала научиться….
Бррр. Наверное, это страшнее, чем остаться без крыльев. Или нет?
Пестрокрылая запуталась и отчаянно помотала головой.
Проснувшись в новый день.

***
Морозная ночь обломала три бутона, и Эсме пришлось колдовать, чтобы не замерзнуть.
А пыльца! В только что открывшемся цветке пыльца оказалась едва живой. Но осмотрев куст дикой розы и посеребренный сад, пестрокрылая призналась, что все вокруг стало очень красивым.
Изморозь окружила тонким ободком вечнозеленые листья, превратив их в крупные изумруды в оправе из белого золота и серебра. Голые ветви напоминали кружево, длинную фату, в которой притихший лес венчался с бездонным небом.
Артэм пришел к кусту с огромным букетом роз.
– Смотри, Мелочь. Это тебе. Чувствую себя романтиком. – Человек и впрямь казался непривычно оживленным. Более ухоженным: стянул волосы в тугой хвост, вместо пальто снова надел кожаную куртку, обмотав шею длинным малиновым шарфом. – Правда, у тебя совершенно потребительское отношение к цветам.
Эсме разглядывала огромные темно-бордовые бутоны.
Такие в садах не увидеть. Их выращивают в специальных парниках. Каждый цветок – точное отражение другого. Ровный стебель к ровному стеблю, лепесток к лепестку. Идеальные розы. В бутонах почти не найти пыльцы, и она не волшебная. А в срезанных цветах становилась… пылью.
Зачем?!
Ну вот зачем она об этом подумала?
Ей хотелось бы обмануть, но Тэм читал ее мысли. Розы улетели сначала на землю.
Неповинные в том, что не сотворили чуда.
Идеально-красивые.
Чуть позже они выстроились неровным кольцом в ведре с водой. Ведро сверкало металлическими боками между розовым кустом и пластмассовым стулом. Наутро бордовые бутоны поникли, не выдержав предрассветного мороза, и снова оказались на земле. Далеко за домом, так что Эсме не видела их увядания.

– Он умирает, – злилась в ночи Рессе. – Человек пришел в этот сад, чтобы заснуть навсегда, одинокий и никому не нужный. Днем раньше, днем позже, какая разница? Ты освободишь его лишних страданий.
Эсме молчала.
Рессе сердилась еще больше.
– Не хочешь воспользоваться его кровью, используй свою! – недовольно прорычала она. – Всего каплю смешай с пыльцой, используй один из последних шариков, не тяни! Оставь под открытым небом, чтобы зимние звезды довершили колдовство, превратив смесь в крошечный кристалл. Наутро брось его в стакан человека.
С некоторых пор вместо того, чтобы пить из горлышка бутылки, Тэм наливал виски или пиво в стакан, который оставлял на столе, не забирая в дом.
– Я потратила почти все свои силы, пытаясь спасти тебя. Твоя жизнь, полная чудес и магии, против двух-трех дней мучений уставшего от жизни человека. Который, уходя, оставляет после себя неубранный дом. Ты жестока к нам троим, Эсме…

***
Тэм принес из дома особенно длинный плед.
– Мелочь, иди ко мне, – проговорил он, укутавшись в него, как старик.
Или неправильная куколка.
Которой не превратиться в бабочку.
– Ну почему же. В огромную такую моль. Или в этого… с мертвой головой на спине и острыми серыми крыльями… – Тэм повернулся к кусту и оскалился фальшивой улыбкой.
Эсме отметила, как сильно он похудел, кожа обтянула скулы, приобретя землистый оттенок – и вот так, с разинутым ртом, мужчина выглядел пугающе.
– Да ладно тебе… Красавцем я никогда не был. Или сюда, – вытянул он руку, открывая ладонь. – Будем смотреть на зиму.

У зимы были хрустальные крылья.
Они звенели в пустом и не замутненным влагой воздухе и оттого сами были ничем не замутненными. Подчиняясь неведомому зову, вслед за ними дрожала душа: от восторга и очищающей простоты Зимы.
Зима укрыла белоснежным покрывалом темные рытвины и овраги, горы мусора - все то, что не успели вымести, вымыть, выбросить. Все то, что испачкано: ненадолго или навсегда.
Зима заморозила и обезболила раны.
Как передышка. Как сон, без которого не бывает продолжения.
Как прощение…

Артэма трясло, руки пустились в пляс, он даже не брал стакан или бутылку. Не произносил ни слова. Эсме переползла с ладони на рукав пальто и добралась до горячего лба. Легла, расправляя крылья, чтобы прикрыть ими веки мужчины.
Жар влажной кожи передавался телу пестрокрылой. Давно ей не было так тепло. Уютно.
В то время, как Артэму…
– Мне уже лучше, – услышала она шепот. И поняла, что волны дрожи затихают. – Спасибо.
Вскоре человек заснул. С улыбкой на губах.
А Эсме думала о холодном цветке, в который придется скоро возвращаться, и так пригрелась, что тоже задремала. Проснулась от возбужденной мужской речи.
– Искорка, Мелочь беспузая. Зачем-то ведь ты со мной случилась?
От внезапного порыва и рваного хрипа Тэма, Эсме испугалась и упорхнула на розовый куст.
– …как глоток живой воды, чтобы я смог увидеть вот эту всю красоту?
Мужчина смотрел не на нее, а на долину, как в самом начале, когда думал, что Эсме – голос в его голове.
– Может, все-таки не поздно?
«О чем ты?»
– Не поздно попросить прощения? Если не у другого, так у себя? И простить самого себя – тоже никогда не поздно? Не поздно для чувств, на которые не был способен раньше?
Эсме нервно расхохоталась.
Странная это была реакция. Вызванная силой чужих эмоций…
– Тепло! – усмехнулся Тэм. - Почувствовать тепло. Не знаю, что ты там себе надумала, но я имел в виду тепло.
Эсме надула губы.
А что она такого подумала? Ни-че-го.
– Мелочь, может, все-таки ты – мой бред?
«С чего это вдруг? После всех проведённых вместе дней?»
– Феи – воры! Такое, наверное, только я способен выдумать.
«Или подслушать».
Тэм гоготал, не сдерживаясь – кого пугать в застывшем саду? Если только зиму.
Но она не из пугливых. И пришла в долину, чтобы остаться надолго.
В складках своих одежд она принесла много северных ветров и колючих морозов.
– Ты же не собираешься заснуть раньше меня?
Мол-ча-ла!
Эсме не думала, не думала, не думала…
Но человек вдруг зарычал растревоженным зверем и быстро ушел прочь.

***
– Сейчас, Эсме! Сделай это сейчас. Иначе для тебя все закончится. Ты меня слышишь?
Бескрылая подобралась очень близко. И плохо выглядела. Босая, волосы рассыпались по плечам, касаясь бедер. С ладоней капала черная кровь – на запястьях тетки вместо браслетов были сочащиеся надрезы. Рессе качалась степным ковылем, закатывала вверх глаза, пока ее голос шелестел, превращаясь в свист: «Все, все, все – только чтобы дотянуться до тебя… Спасти…»
Эсме дернулась, просыпаясь.
Огляделась. В эту морозную и такую чуждую ей ночь очень хотелось жить.
Бескрылая права, сколько ни отворачивайся – Артэм болен и пришел в этот сад, чтобы заснуть.
Поэтому Эсме сделала все, как научила Рессе. Капля крови смешалась с крошкой пыльцы. Кристальные звезды превратили ее в крохотный бриллиант. Переливаясь алым в обманчивых лучах нового дня, кристалл упал в пустой и не очень чистый стакан.
У пестрокрылой вдруг совсем не осталось сил.
Только страх, что опоздала.
Потому что Тэм не покидал дома вчера.
Потому что сегодня рано утром он сел на мотоцикл и уехал.
Солнце выкатилось на середину блюдца-неба, а шум мотора до сих пор не раздавался.
Лежа на лепестке, пестрокрылая глядела на редкие облака и думала, что человек больше не вернется. Куда он направился?
Искать чудесного исцеления?
Тетка предупреждала, что для Эсме будет поздно.
Но для надежды?

Артэм появился, когда пестрокрылая уже успела вкусить отчаяния. Он долго возился у дома, а потом толкал впереди себя тележку, взбираясь на холм. Колеса скользили по обледенелой дорожке, кусты мелких роз, сгрудившихся в тележке, норовили вывалиться мужчине под ноги.
– Мелочь, смотри, что я тебе принес, – проговорил он, останавливаясь у пластмассового стула. – Я поставлю горшки тут рядышком и укутаю их одеялами и целлофаном. – Мужчина выдохся и достал бутылку. Подвинул поближе бокал.
Эсме следила за каждым его движением. Замерла.
Не дышала. Не думала. Смотрела, как янтарная жидкость заполняет стакан.
– Если что случится со мной… Сосед будет поливать. И новые купит. Я договорился. – Стакан дрогнул в мужской ладони. – До самой весны. Будешь переползать из одного цветка в другой.
Поздно. У Эсме не было на это больше сил.
– Неправда! Не поздно, – рассердился Тэм, прорычав свое раскатистое «р-р-р». – Непррррравда.
«Хорошо, не поздно».
– Врррешь.
«Обещаю».
Тэм сник, опуская плечи..
– Подумаешь, Мелочь, пыльца. Может, набрать тебе моих слез? Это, конечно, не слезы дракона. Но все-таки. – Он, что, плакал?! – Мои очень чистые слезы. Представляешь, я – и чистота. А все твои крылья… Такие крохотные и пронзительно-красивые, острой спицей пробили нарывы и толстые корки, выпустив из моей души всю грязь. Научи, как еще тебе помочь?
«Стакан».
Думать нужно было четко и ясно.
«Возьми. Свой. Стакан».
Одно слово – одна короткая мысль.
Взял.
«Выплесни. Под мой куст».
Сделал. Растерянно спросил:
– Зачем?
Эсме слабо улыбнулась.
«Так надо».
– Для кого?
Она замолчала. Даже в мыслях.
– Говори!
Ох как рассердился Тэм.
– Думай, Мелочь!
«Напугал почти…»
– Мелочь?!
Умирать оказалось не страшно.
Эсме успела привыкнуть к холоду. В этот раз он всего лишь подобрался к самому сердцу и пронзил его стальным когтем. Стало вдруг горячо. Вместо того чтобы испугаться, пестрокрылая обрадовалась, что все сделала правильно. По-другому не хотела. Не смогла. Потому и не стала ученицей Рессе. Эсме слишком дорожила своими крыльями.
Жаль, не будет больше прохладных дней и холодных вечеров. Куста дикой розы, больного телом и душой мужчины, которого пожирала изнутри пустота, но Эсме нашлось в ней место, и она стала искоркой, огоньком. Но…Может… Может, и не было ничего?
Только сон в заброшенном саду?

Глава 5. Пробуждение

– Эсме! Эсме! Очнулась!
Голоса оглушали. Открыв глаза, она уставилась в знакомые лица – мама, сестра, младшие братья, отец. Знакомый потолок и стены спальни. У двери чернела неровная тень. Рессе. Тетка прищурилась, будто вцарапывалась взглядом внутрь Эсме, удовлетворенно выдохнула и молча вышла в коридор.
– Мы так волновались!
– Во всей Эльгерии был переполох.
– В Академии работала целая комиссия из лучших магов.
– Глупые девчонки сразу во всем признались. Какая беда случилась из-за их глупой затеи.
– Никто не может отправить зимой Вихрь.
– Только Рессе верила, что сможет вернуть тебя.
Эсме искупалась в искрящемся счастье родных и ответила на него робкой радостью, рождавшейся из недоумения.
– Мы так волновались!

Когда Эсме осмотрели целители, мама накормила ее любимым черничным пирогом, и наконец оставила в комнате одну.
Пестрокрылая была жива. Здорова. Перед ней снова лежало будущее, о котором она мечтала. Нужно радоваться. Но светлые эмоции поглощала пустота. Незнакомая тоска съедала изнутри. Как если бы Эсме лишилась важного органа и теперь испытывала призрачные боли. Все вызывало настойчивые воспоминания. Куда от них спрячешься?!
От мыслей, которые не рассеять в уютной тишине.
Если Эсме вернулась домой, то какой ценой?
Почему за ее спиной дрожат крылья?
Хрустальные, как крылья зимы? А внутри – пустота, она высасывает все тепло.

– Это все ты. Ты! – Разгневанная племянница набросилась на Рессе, как только вырвалась из-под опеки родителей и нашла тетку в саду ее дома. – Девчонки не виноваты. Вернее, виноваты. Но не они отправили меня в последний Вихрь. Ты! – Эсме долго обо всем думала, по крупинкам перебирая воспоминания, раскладывая и выстраивая их в более понятную картинку. Вот только не получалось.
Поэтому она пришла к бескрылой обвинять и требовать объяснений.
Рессе молчала.
Эсме закричала вновь:
– Ты хотела вынудить меня использовать темный дар. Мне ничего не осталось бы потом, кроме как стать твоей преемницей. Признавайся! Ты все подстроила, отправив меня в заброшенный сад, привела в него подходящую жертву. Чтобы, когда смерть дохнет мне в лицо, я испугалась и взяла чужую жизнь. Признавайся!
– В том, что ты сама поняла?
Пустота, которую Эсме теперь носила с собой, заклокотала чернью, забурлила, выплескивая ярость и боль. Пестрокрылой захотелось превратить их в тысячу осколков и царапать, колоть, резать спокойствие, в который спряталась Рессе.
Тетка шагнула из тени под водопад дневного света, и стало видно, насколько она постарела за пару месяцев – будто на десятки лет. Лицо исчертили морщины – изломанные ветви, усеяли пигментные пятна – выгоревшие листья. Перед Эсме стояла поздняя осень с волосами, обеленными дыханием зимы.
Пестрокрылая задержала дыхание, растеряв всю злость. Нашла взглядом запястья тетки, скрытые длинными рукавами. И дернула крыльями, убедиться, что они все еще при ней, за спиной, послушные каждому желанию.
– Мои крылья…. Как это возможно? – прошептала Эсме, пристально вглядываясь в постаревшее лицо в поиске эмоций. Напрасно. Бескрылая показывала другим только то, что сама считала нужным, а сейчас спрятала все за снисходительной улыбкой.
– Что случилось там, в саду? Объясни.
Вместо ответа Рессе развернулась и пошла прочь.
– Человек слышал мои мысли…
Бескрылая ступала осторожно, один шаг выходил дольше, чем другой. Короче.
– Слышал мысли не только мои?
Рессе уходила медленно, как старуха, но кто бы отважился ее остановить!
– Ты снова здесь. Это главное.
– Скажи мне, – взмолилась Эсме.
Рессе не повернулась, не прервала шаг.
– Я не стану твоей ученицей!
– Ты не смогла… Больше не надо…
Но, может, Эсме только показалось, потому что бескрылая уже растаяла – так осенний туман исчезает на реке от морозного ветра.

– Да оторви ты голову от учебника и посмотри вокруг! – шептала соседка по парте.
С начала нового семестра Эсме погрузилась в учебу, сузив свой мир до профессоров у кафедр и домашних заданий, бесконечного повторения заклинаний и тренировок.
Уставшей, она меньше чувствовала пустоту.
И не сожалела, что нагрубила Рессе. Тетка многое отдала, чтобы спасти племянницу. Магия Шагающих пугала, но без них в Эльгере не было бы пестрокрылых.
– На новенького! Новенького посмотри.
О переводе ученика из провинциальной Академии только все и говорили. О том, что парень спас целую семью от нападения летучей мыши, но сам едва не умер и потерял крылья, когда пришел в себя в больнице, потому что у него открылся темный дар. Новому бескрылому нашли место в лучшей Академии Эльгерии, где обучали самых сильных одаренных.
– Смотри, смотри, вот и он.
В привычной суете короткой перемены вдруг наступила преждевременная тишина. Нестройные голоса, звуки торопливых шагов и скрип стульев не исчезли, но потеряли значение, став фоном, аккомпанементом к ее, Эсме, дыханию.
Отчего-то стало страшно.
Прямо в сердце кольнуло.
Остро. Больно. Так же, как в последний миг на Земле.
Эсме подняла голову. В проходе в окружении других студентов стоял высокий парень с копной непослушных светлых волос – локоны выбивались из положенного школьным уставом низкого хвоста. Длинные руки сжимали лямки школьной сумки.
Он выглядел... немного нелепым. Без крыльев. Нескладным. Не отвести глаз. Не мигая смотрел на Эсме. Внимательно и жадно. Впился взглядом, словно разглядывал после долгой разлуки. И все стало на свои места. Вернее, собралось вместе. Лоскутки сложились в ровное полотно, закрывая пустоту внутри Эсме. Отвернулся. Задорная улыбка плясала на губах парня, пока он шел по классу, увлеченно разговаривая со своими спутниками.
Задержался у парты Эсме.
– Хорошее место. Я сяду рядом? – в юношеском голосе отозвалась низкими тонами взрослая глубина. И «р» прозвучало раскатисто – «ррррр», как если бы сильные пальцы дернули гитарные струны.
На стол полетели учебники и тетради из школьной сумки.
Эсме запоздала кивнула, а сама глядела на родимое пятнышко - звездочку на запястье новенького. Как такое могло случиться?
Она спросит потом у Рессе. Нет.
Только не у нее.
Разузнает сама.
Нет.
Просто поверит в сказку. В чудо.
Ведь для него не бывает слишком поздно.