— Можно я уйду? — подхожу к матери, что наконец-то отлипает от отчима. — Я выполнила свой долг перед семьей. Засветилась перед камерами, теперь хочу уйти отсюда.
— Даже не думай! — с натянутой улыбкой говорит она. — У твоего отца юбилей!
Морщусь в очередной раз от этого лицемерия. Никакой он мне не отец. И никогда им не станет. Особенно после всего, что происходило под его крышей. Вряд ли он и дальше будет считать меня своей дочкой, когда все вскроется.
— К тому же Тимур сказал, вы подготовили совместный подарок для папы, — говорит она все с той же натянутой улыбкой.
— Что? Какой подарок? — позвоночник обжигает ледяной волной, которая скапливается покалывающим очагом на загривке, а страх оседает комом в животе.
— Инга! — зовет ее отчим.
— Ой, да ладно! Не притворяйся, будто не в курсе, — улыбается она теперь более искренне мне. — В общем, не дури и будь хорошей девочкой, — отворачивается от меня. — Иду, милый!
“Будь хорошей девочкой, Стефа. Веди себя прилично, Стефа. Не позорь меня, Стефа”, — все это я слышу на протяжении всей жизни.
Я стою, окаменев на месте, окидывая взором сад, украшенный под торжество, стараясь отыскать того, чье присутствие отчаянно игнорирую весь вечер.
Красивые люди в красивой дорогой одежде лавируют между столиками, разговаривая и смеясь. Часть гостей танцует перед сценой под аккомпанемент популярной группы.
Именинник счастлив. Все перед ним пытаются выслужиться и подлизать, чтобы не остаться без роли в следующем крупномасштабном проекте. Куда ни глянь, сплошь медийные лица, от которых тошнит.
Всматриваюсь в высокие фигуры мужчин, стараясь найти того самого, чьи игры особенно опасны. И похоже, что он решил использовать меня в своей игре.
В отдалении замечаю группу парней, иду в их сторону, надеясь пресечь то, что он задумал.
В этом саду сотни людей, и кажется, никто из них меня даже не замечает. Потому что я здесь никто. Лишь антураж для фото и заполненная строка в анкете: “Дочь известного кинопродюсера”.
Сердце колотится как обезумевшее, предчувствуя катастрофу.
Слышу смех парней, которых, как и его, ненавижу каждой частичкой своей души.
— Где Тимур? — дергаю за руку главного шута, Гарика, что снова притворяется идиотом, лишь бы рассмешить своих тупых дружков-мажоров.
— Оу, кажется, кому-то понравилось и кто-то хочет еще, — ржет придурок. — Так не терпится получить новую порцию крепкого…
— Просто скажи, где он, — обрываю поток похабщины, игнорируя тупые шуточки, что, похоже, будут преследовать меня до конца моих дней. Или до того момента, когда я наконец-то смогу уехать из этого проклятого дома.
— Сорри, бейба, свечку не держу. Но похоже, что ты не одна такая, кто жаждет Тимура-младшего. Тина весь вечер его обрабатывает. Но если хочешь, могу подменить его, — подмигивает.
— Меня сейчас вырвет.
— Как хочешь, — он отворачивается от меня обратно к своим дружкам.
— Куда они пошли? — снова дергаю его за рукав пиджака.
— Оу, — оборачивается он. — А ты что, хочешь к ним присоединиться?
— Да можешь ты просто указать, в какой стороне они скрылись?! — перехожу на крик, и как раз в это мгновение музыка стихает, и мой голос разносится по саду вместе с порывами ветра.
— Так вон он! — Гарик кивает в ту сторону, откуда я только что ускользнула.
Оборачиваюсь и вижу чудовище, с которым я живу под одной крышей. Монстра, ставшего моим ожившим ночным кошмаром.
Он держит в руках бокал шампанского и микрофон.
— Секундочку внимания! — говорит громко, приковывая взгляды всех присутствующих.
А я непроизвольно отмечаю, как он хорош, особенно в этом костюме и со стильной укладкой темных волос. С такими данными он сам мог бы сниматься в кино. И почему природа наделила опасных хищников самой притягательной внешностью? Нельзя быть настолько привлекательным снаружи и таким гнилым внутри.
— Хотел бы сказать пару слов в честь дня рождения папы, — меня передергивает от его ласкового обращения к отчиму, потому что оно совершенно точно никогда не было произнесено вслух по отношению к нему.
Среди гостей прокатывается гул умиления.
О да! Этот подонок умеет очаровывать.
— Сегодня особенный день, особенная дата, — говорит чудовище. — Тебе всего пятьдесят, но за твоими плечами столько достижений, сколько большей части присутствующих не увидеть даже за несколько прожитых жизней. Признаюсь, непросто жить в семье, где изначально задана такая высокая планка, — усмехается сводный, и гости смеются следом.
Позер.
Фу!
— Но я рад, что у меня есть подобный пример для подражания перед глазами, и знаю, до какого уровня мне следует расти. А так как все с чего-то когда-то начинают, то и мы с моей любимой сестрицей Стефанией решили не отставать от тебя и подготовили подарок, — он мгновенно находит взглядом меня, смотря прямо в глаза. Будто он изначально знал, где я нахожусь. — С днём рождения, папа! — отворачивается. — Внимание на экран, — обращается к отцу. А затем снова сосредотачивает внимание на мне и салютует, подмигивая.
Пульс ускоряется, и грудную клетку сжимает невидимым обручем.
Нет, нет, нет!
Чувствую, как от лица отливает кровь и кишки в животе стягиваются в узел .
Он же не мог?
Основное освещение в саду гаснет, оставляя горящими лишь экраны, находящиеся на сцене и по бокам от нее.
“Залесский-прайд представляет”, — появляется на экране под чувственную музыку, и я знаю, что этот подонок собирается показать.
Мне нужно бежать к виджею и потребовать немедленно вырубить это видео. Но я врастаю каблуками в землю, не в силах двинуться с места.
Все тело наливается свинцом, и я понимаю, что это конец всего.
Текст титров сливается в размытое пятно из-за подкативших к глазам слез, пока не появляются кадры нашего особняка, снятые с квадрокоптера, а затем идет погружение в сам особняк, объятый ночной тьмой, и лишь в одной спальне горит тусклый свет.
За кадром звучит скрип двери, и камера выхватывает женские ноги.
Меня мутит, я закрываю рот, чтобы не закричать, потому что не хочу, чтобы все видели это. Я и сама не хочу это видеть.
Тимур сидит на кровати, листая ленту смартфона.
— Что ты тут делаешь? — слышу его голос, и волоски на коже встают дыбом. Потому что я в мельчайших подробностях знаю, что последует дальше. — Тебе запрещено появляться в моей спальне.
— Я… — звучит мой голос. — Я пришла отдать долг.
— Да? — вскидывает он бровь. — И как ты его будешь отдавать?
— Сделаю то, что ты хочешь.
— А именно?
Не вижу, потому что слезы застилают глаза.
— Возьму у тебя в рот.
В саду абсолютная тишина. Никто будто не верит, что все происходящее реально, до тех пор, пока на экране я не скидываю с себя халат и не опускаюсь перед сводным на колени.
Подгоняемая невидимой силой, я наконец-то дергаюсь с места и убегаю в дом, зная, что единственное, что может меня спасти, — это побег.
— Обхвати его рукой, — слышу позади себя низкий голос Тимура. — И проведи вверх-вниз по всей длине. А теперь оближи.
Вбегаю в особняк через кухню, но меня дергают за руку, и в следующее мгновение щеку обжигает от боли, и я накрываю ее ладонью.
— Маленькая шлюха! — шипит мать. — Ты опозорила Алекса и меня. Теперь все будут тыкать в нас пальцами и говорить, какую шлюху вырастили. Не удивлюсь, если и на Алекса ты тоже залезла.
— Что ты говоришь? — мне больно от ее слов даже больше, чем от пощечины. Больно от происходящего. Ведь она моя мама и должна быть на моей стороне, но не будет. Именно поэтому я захотела довериться ему — Тимуру — и поверить, что нужна ему по-настоящему и что наши чувства взаимны. А в итоге он растоптал меня, как сорняк. — Я бы никогда…
— Пошла вон! И больше никогда не попадайся мне на глаза, — морщится от отвращения мать, но у меня нет сил спорить.
Отшатываюсь от нее и убегаю в гостиную, через мгновение оказавшись на лестнице. До моей спальни всего пара шагов, но путь до нее мне преграждает самый ненавистный человек в мире.
— Зачем? — говорю едва слышно.
— Ты здесь лишняя, как и твоя мать. И теперь она уйдет следом за тобой, — ухмыляется он надменно. — Я сразу говорил, что ненавижу шлюх.
— Ты же сам… — хочу обвинить его, но понимаю, как глупо это будет выглядеть. Потому что я влюбилась в этого монстра и сама позволила всему случиться. — Зачем ты все это снял? И показал всем этим людям?
— А ты забыла про спор, мышка? Одно из условий — показать, что все действительно было. Все вы одинаковые, — лениво отвечает он, сверля меня синими глазами.
— Гори в аду, ублюдок. Ты говорил, что любишь, и сам все разрушил. А теперь, даже если приползешь на коленях, я тебя не прощу. И когда ты сдохнешь от одиночества, я приду станцевать на твоей могиле, — огибаю его, чтобы уйти навсегда и больше никогда не пересекаться с этой семьей и сводным братом, ставшим для меня первым всем и преподавшим мне два самых главных и жестоких урока: никому нельзя доверять, и любви не существует.
