Даминиани (Дэм) Нравид

— Дэм! Дэм! Дэм! — громко скандировал пятидесятитысячный зал моё имя.

Я, стоя на сцене и часто дыша, смотрел на восторженные морды, лица, головы с фасеточными глазами или головы словно без глаз. Я купался в обожании всех этих существ, что пришли на моё первое шоу моего самого первого в жизни межгалактического тура.

На такие яркие эмоции быстро подсаживаешься. Хочется ещё, хочется снова и снова, хочется больше! Как можно больше эмоций от этих существ, что обожают мои песни, мою музыку! Сегодня мой триумф. Триумф мальчика-раба, похищенного наёмниками с родной колонии на Равэре.

Это всё благодаря Ллайли. Моя любимая, мой продюсер, моя звезда — эта женщина побуждала меня к изнурительным прослушиваниям, репетициям, съёмкам, выполнению рекламных контрактов. Перед началом выступления она подбадривала меня:

— Даминиани. — Она никогда не сокращала мое имя: ей нравилось перекатывать его на языке, нравилось кричать его, когда она кончала в моих объятиях. Она взяла с гримировочного стола ватную палочку и чуть поправила блёстки под правым глазом, наложенные поверх чёрных татуировок, подчеркивающих мои карие глаза — сценический образ, на котором она же и настояла. — Не нервничай. Ты готов. Уже сегодня вечером нам поступят предложения о съёмках в рекламе. Уверена, за то, чтобы ты выступил в их мирах, губернаторы, президенты, князья и императоры будут вставать в очередь. Спорим, даже император этих странных навигаторов пригласит тебя на Франгаг?

Она поцеловала меня. Сначала нежно, а когда я сжал руками её упругие ягодицы — со всей страстью. Ллайли вжималась в меня, покусывала кожу шеи (знала, что это дико меня заводит), поглаживала меня между ног. Я потянулся к замку её красного обтягивающего комбинезона, чтобы обнажить красивую упругую грудь, которую сейчас удерживала ткань. Хотелось увидеть её торчащие соски, слегка прихватить один зубами, чуть потянуть и насладиться протяжным сладким стоном любимой.

— Даминиани, стоп, — прервала она меня с мягкой улыбкой, которую я так люблю, и посмотрела на бугор, натянувший концертные брюки между ног. — Теперь ты окончательно готов. — Её глаза сверкали, она хотела меня так же сильно, как и я её. — Иди, взбудоражь их всех. Пора. Пусть сегодня все хотят тебя!

Теперь и я понял её задумку: через минуту я выйду на сцену, и вся эта многотысячная толпа увидит, как я возбуждён предстоящим. Именно за это меня любят пресса и все эти музыкальные обозреватели — за искренность. Я люблю то, что делаю, люблю свою музыку, обожаю песни. Многие из них я написал, лёжа в постели с Ллайли. О том, как мне нравится, когда она танцует со мной обнажённая, как я собираю поцелуями её слёзы, когда она расстроена, как мы нежно предаёмся любви и грубо занимаемся сексом.

Мне доставалось из-за простенького, по словам журналистов, смысла песен и неоригинальной, по мнению музыкальных критиков, музыки. Но пошли они все! Пусть засунут ключ «соль» себе в зад. Я не для них делаю свою музыку. Я делаю её для Ллайли, которая поверила в меня и вложила в меня кредиты. Как бы ни прошёл сегодняшний вечер, как бы ни восприняли зрители сегодняшнее шоу — в номер уже доставили подарок для любимой.

После нашей первой я ночи написал:

В её делах давно получено признанье,

Сияет ум её, как яркая звезда.

Но наступает ночь, и в звёздном платье

Она танцует только для меня.

Платье-паутинка, платье из звёзд, созданное из драгоценных камней дизайнером моих самых лучших образов (теперь я мог позволить себе сделать такой подарок девушке, которая стала для меня смыслом жизни), изготовили втайне от Ллайли. Воображение уже нарисовало, как самые крупные камни прикроют её темные соски, а многочисленная плотная россыпь сверкающих камней скроет тёмные короткие завитки между ног. Я умолял Ллайли оставить их, вопреки моде. Мне нравилось именно так. В этом было что-то звериное, мощное, дико возбуждающее на уровне инстинктов.

Всё это за долю секунды мелькнуло в голове, совершенно не оторвав меня от наслаждения происходящим в зале. Толпа продолжала скандировать:

—  Дэм! Дэм! Дэм!

Среди этих криков слышались признания в любви — мои поклонницы заплатили, чтобы их голоса были слышны на сцене. От этого всего волосы дыбом вставали на затылке. Я отдал приказ встроенному в мозг чипу.

Звук на все динамики зала.

— Вы все о-о-офигенные-э-э-э! — завопил я, усилив в голосе хрипотцу, которая так нравилась поклонницам, так нравилась Ллайли. Многочисленные динамики тут же разнесли голос по залу.

Эту фразу я не раз репетировал с Ллайли, то изменяя тембр и диапазон, то понижая или повышая регистр. В какой-то момент Ллайли запрыгнула на меня, обхватила стройными ножками за талию, её тонкий гибкий хвост обвил мою ногу от бедра до лодыжки, и она выдохнула:

— Вот так! Не знаю, как ты это делаешь, но если крикнешь после шоу что-то вроде этого, то трусы каждой девчонки станут мокрыми от желания. От твоего голоса, Даминиани, сносит голову!

Она впилась в мои губы жалящим поцелуем, будто оставляя на них клеймо. А я… я… желал этого рабства, желал быть использованным ей. Только ей. Всегда ей. Я хотел быть её куклой, её марионеткой. Хотел быть её рабом, но то же время и её хозяином. Она давно стала моей хозяйкой. Эта женщина пробуждала во мне множество чувств, я хотел обладать ей и хотел, чтобы она обладала мной. Хотел быть монстром, стерегущим самую большую драгоценность, хотел быть её игрушкой. Я хотел управлять её мыслями, так же как она управляла моими. Я до сих пор не мог понять, кто я для неё, а вот кто она для меня — осознал давно. Вселенная. Жизнь. Мир. Любовь всей моей жизни. Даже этих слов не хватало, чтобы описать мои чувства по отношению к Ллайли.

Отключить звук в динамиках.

Не успел я отдать мысленную команду, как услышал через датчик, встроенный в среднее ухо (не у всех гуманоидов есть такой природный усилитель и преобразователь звуковых колебаний), негромкую команду Ллайли:

— Подними ладонь, Даминиани. Пробегись вдоль музыкантов, у них есть приказ: как только ты поднимешь раскрытую ладонь, они поднимут свои. Ты должен ударить по каждой.

Зачем?

О таком она не предупреждала. Такое мы не репетировали. В ухе послышался тихий смешок.

— Придумала во время шоу, музыканты согласны. И да, Даминиани, — улыбка так и слышалась в её голосе, — зрители любят экспромт.

Не люблю неотрепетированных экспромтов.

Я возмутился, хотя знал, что чип передаст моё недовольство Ллайли. Выведя на динамики минус моего хита, который уже несколько недель вирусился во всей Вселенной, я включил микрофон и побежал по огромной сцене с хрипловатым криком:

— Я вас люблю-у-у! Вы лучшие-э-э! Музыка будет жить ве-э-э-э-чно!

Пробегая возле музыкантов, я слегка ударял по подставленным конечностям каждого. Кому-то из них было всё равно, кому-то интересно, кто-то кривился. Они устали. Мы все устали. Мы все сегодня выложились. Но мы знали: если шоу оценят высоко, если нас в ближайшие часы не растопчут известные музыкальные порталы и критики, мы все станем знаменитыми. Это открывало головокружительные перспективы.

Уже сейчас мой счёт в банке приближался к шестизначной цифре. И я наконец-то был близок к тому, чтобы начать свои поиски.

Музыкантам и танцорам Ллайли тоже хорошо платила, хотя условия в контрактах прописывались жесточайшие. Девушки не имели права беременеть, им приходилось сохранять постоянный вес, плюс-минус килограмм — и они могли потерять работу. Все — и ребята, и девчонки, кроме репетиций, посещали зал и занимались силовыми упражнениями и упражнениями на выносливость. Мужчинам-гуманоидам требовалось дать согласие на временный татуаж глаз в виде чёрной подводки — таков наш единый стиль. За чрезмерное употребление алкоголя  Ллайли увольняла безжалостно — без сохранения выходного пособия, без выплаты компенсации на транспортировку до родной планеты. Такими были условия контракта, который подписывали все.

Ллайли не первый год занималась организацией шоу. Юристы, работавшие на неё, сожрали не один астероид на трудовых контрактах, а потому все они были юридически выверены. Уволенные за проступки актёры, артисты и музыканты пытались судиться, но ни один суд не встал ни их сторону.

— Мы делаем шоу Вселенского масштаба, — прохладно отчитывала Ллайли девчонку из кордебалета, которая поправилась на два килограмма. — Я вкладываю в вас кредиты и не потерплю, чтобы ваша пополневшая грудь в ответственный момент выскользнула из костюма.  — Взгляд у неё был равнодушный. — Я плачу вам кредиты согласно условиям договора и ни на шаг не отступаю от этих условий, но вы посчитали возможным не соблюдать их, Ортари, так что вы уволены.

Я сдержал вздох. Ортари уже через неделю избавилась бы от этих злосчастных килограммов, ведь репетиции становились продолжительнее и изнурительнее, но Ллайли всегда устраивала показательные порки, чтобы другие и не думали нарушать условия договорённостей.

— Ты думаешь, мне приятно это делать? Все они вложились в шоу не меньше моего, они часть всего этого. Чем дальше мы заходим, тем сложнее заменить члена команды. Точно такие же контракты у тренеров, постановщиков танцев, массажистов, медиков, стилистов, гримёров и многих, многих других, обеспечивающих успех шоу, это очень хлопотно. — После секса Ллайли водила чёрным ноготком по моей груди, оставляя на коже багровые полосы. Она вздохнула. —  Если я буду жалеть всех этих парней и девчонок, наше шоу станет посредственным. Никакой уникальности, никакой известности, а значит — никаких кредитов. И дело не только в моей заинтересованности в кредитах, уже сейчас многим ребятам из подтанцовки поступают предложения участвовать в рекламных проектах. Я не запрещаю: это хороший доход для них, но влияет и на твою узнаваемость.

Несмотря на то, что я был собственностью Ллайли, со мной она тоже заключила контракт. Так захотела она. Мой контракт сильно отличался от других. Ограничений у в нём значилось больше, чем у всей нашей команды, состоящей из восьмидесяти двух совершенно разных специалистов.

Никакого алкоголя. Двадцать два пункта контракта описывали, что будет, если я хоть раз посмотрю на него (хотя алкоголь никогда и не привлекал). При этом я мог спать с поклонниками, но кандидатуру должен одобрить мой продюсер (этот пункт контракта меня позабавил, ведь в моей жизни была только Ллайли). Контракт регулировал, какую одежду мне носить — как выглядеть на сцене, а как в обычной жизни. В нем значилось, что я могу и не могу говорить. И, конечно, все рекламные договоры проходили через продюсера. Ещё тридцать пунктов касались моей физической формы, хотя я давно не представлял свой день без тренировки. Тренировки были разными: плавание, бег, силовые, танцевальные репетиции, а ещё рукопашный бой и бои с тренировочными палками.

В последние дни тренировки по отражению атак наполнились иным смыслом. Теперь я должен был защищаться всем, что попадётся под руку.

— Серьёзно? Я должен отразить твою атаку блистером от таблеток? — засмеялся я, глядя на Брора — огромного гуманоида с огромной задницей и головой раза в четыре меньше, чем его мощный тыл. Я уже знал, что у этого вида мозг располагается именно там, где чаще всего у обычного гуманоида располагается зад. А вот три глаза, слуховые отверстия и носовые щели находились на голове (никак не могу назвать по-другому растущее из его плеч нечто). Ллайли кратко ввела меня в особенности анатомии Брора: испражняется он через сфинктер, расположенный там, где у обычных гуманоидов находится рот. А говорит он задницей. И пищу принимает ею же.

Когда мой новый учитель по рукопашному бою на первом же уроке сломал мне ключицу, голень и все пальцы левой руки, я понял, что мне без разницы, где у него голова, а где зад, я просто хочу научиться так же виртуозно владеть своим телом и так же легко наносить урон противнику, если это потребуется. Нутром я чуял, что потребуется: последние недели Ллайли нервничала, и её нервозность передалась мне. Хотя она отмахивалась от моих расспросов:

— Я беспокоюсь, и это нормально. Я слишком много вложила в тебя и в это шоу, Даминиани, очень многое на кону.

***

Из зала в меня прилетела полупрозрачная неоновая тряпка, и я поймал её — это оказался кружевной бюстгальтер известного бельевого концерна «Титс». Экземпляр, который попал мне в руки, мог вместить четыре женские груди гуманоида. «Титс» производили бельё для дам с разными размерами, количеством грудей и их полнотой.

— Дэм, я хочу от тебя ребёнка! — Из динамиков огромного зала раздался визгливый голос. Очень надеюсь, что кричала женщина: кто поймёт, какого пола некоторые существа, что собрались на шоу?

Ллайли на полную эксплуатировала созданную ей во мне сексуальность, периодически предлагая подогреть интерес публики новой татуировкой, пирсингом соска, проколом ушей или провокационными действиями и образами. Всё это неизменно вызывало восторг моей растущей аудитории.

— Даминиани, вот это украшение, — она покрутила в руках чёрный кожаный ошейник, украшенный короткими коническими шипами из металла в несколько рядов, — нужно надеть на следующее твоё выступление. Мы немного перетасуем последовательность композиций, и украшение подойдёт под твои более жёсткие песни: «Ночной взрыв на Хеорне», «Каменное прощание» и «Последний рывок».

Женщина, бросившая в меня бюстгальтер, заплатила за это и за то, чтобы её голос прозвучал в динамиках. Это очередной ход Ллайли — все средства, заработанные на таких вот проявлениях фанатской любви на этом и последующих шоу, шли на благотворительность.

Что ж, подогреем интерес и постараемся увеличить количество кредитов.

Я облизнул указательный палец и подцепил колечко, вдетое в правый сосок, а вторую руку опустил на промежность. В зале тут же раздался оглушительный вопль тысяч глоток.

— Хороший мальчик, всё правильно сделал, — раздался в наушнике довольный голос Ллайли. — Ночью повторим.

Клянусь, я не специально. Это всегда так действовало на меня — моя яростная любовь, моя мечта, моя девушка. Член затвердел мгновенно, снова натянув ткань штанов, и это не укрылось от десятков тысяч глаз. Крики толпы оглушали, пьянили. Обожание фанатов заставляло двигаться вперёд — писать стихи, сочинять музыку, ставить провокационные номера.

— Теперь повернись к ним своей упругой попкой и дерни вперёд пояс брюк. Как только брюки слетят, покачай бёдрами и медленно повернись к толпе, — снова раздался голос Ллайли в наушнике.

Я с трудом удержался, чтобы испуганно не сглотнуть. Одно дело — дразнить пару сотен слушателей своими обнажёнными ягодицами, другое —развести на сексуальные эмоции многотысячную толпу, практически пообещать им своё тело, а потом сбежать.

Ллайли была гением в организации таких масштабных мероприятий. Именно она настояла на живой музыке, хотя шоу обошлось бы значительно дешевле, если бы музыка воспроизводилась искином концертного зала. Но Ллайли упёрлась:

— Только живой звук! Только живое исполнение! Твой голос, твоя харизма, Даминиани, требуют только такого обрамления! Никакой синтетики!

Вся наша команда, участвующая в шоу, замерла, ожидая реакции зрителей. По мере нарастания одобрительного гула парни и девчонки расслаблялись, на лицах и мордах появились признаки удовлетворения, эйфории. Аплодисменты и одобрительные крики не смолкали ещё почти час.

Ллайли, судя по формулировкам и тону, обратилась ко всем участникам шоу сразу:

— Хорошая работа! Не расходимся, всю команду ждёт в банкетном зале король Окрувиары. Его величество Анадри Прикувэйси желает лично выразить своё восхищение нашим шоу. Никто не расслабляется. Каждому позволено употребить по два бокала элейского игристого. Расслабимся на закрытой вечеринке завтра, — пообещала она. — «На «Блуждающей сверхновой». Этот корабль доставит нас к следующей планете тура, после вечерники всем даётся пятнадцать часов на отдых, после этого возобновляем тренировки и репетиции. Даминиани, Аркальта, Сроктикс, Джаруври — вы идёте на пресс-конференцию».

Аркальта — прима нашего кордебалета, на выступлениях обвивалась вокруг меня и лапала, а недавно и вовсе заявилась в мой номер. Вот только меня там не было, о чём на утренней репетиции она во всеуслышание спросила у Ллайли:

— А почему все соблюдают контракт, а наш певец ртом — нет?

Ллайли оторвалась от планшета и спокойно потребовала:

— Поясните, Аркальта.

— Вчера поздно вечером Даминиани не было в отеле.

— Откуда вы знаете? — уточнила Ллайли.

Я был с Ллайли. Её встреча со спонсором закончилась раньше, чем предполагалось, и я сорвался из своего номера, когда она меня позвала.

— По моему распоряжению Даминиани приняли в местном медицинском центре. Последние репетиции были напряжёнными, я настояла на медикаментозном сне для Даминиани, — прохладно ответила Ллайли.

Я действительно был напряжён, и Ллайли сделала мне массаж. А потом я ей, а потом…

— А теперь у меня вопрос к вам, Аркальта. Зачем вам вчера вечером потребовалось выйти из номера? Мне казалось, я дала чёткие указания отдыхать.

Аркальта резко стушевалась, а потом зло бросила:

— А наш Дэми громко топает, вот и выглянула посмотреть.

Я не раз на все её предложения провести вместе вечер отвечал:

— Альта, ну найди себе уже парня, у меня есть девушка.

Иногда шутил, иногда сбегал от неё. Я знал, что она будет мстить, пусть даже так мелко.

Сроктикс — наш басист. Он играет на любом электронном инструменте и не любит разговаривать, постоянно погружён в музыку. Несколько аранжировок дорабатывал именно он. Свои гениальные аранжировки он кидал мне через комм.

Сроктикс: Заноза в заднице, лови ноты, думаю, к твоей последней рифмовке это подойдёт.

Несмотря на замкнутость Сроктикса, Ллайли периодически отправляла его на интервью, где он включал выпускника консерватории и рассуждал о том, в чём заключается противостояние академической музыки и рока.

Господин Гаороги Джаруври — глава медиков нашего шоу, ежедневно осматривал нас: он давал разрешение на трюки, танцы. Однажды я поспорил с этим стариком, от которого воняло могильным пеплом (родичи этого вида хоронят своих усопших странно: тело закапывают на два метра вглубь в древний пепел вулканов, тысячелетия назад покрывших планету вида), о здоровье моих связок. Он говорил, что мне две недели нужно разговаривать, выпуская сероводород из задницы, то есть освоить систему жестов, а я в ответ спел доктору самую первую часть партии Краврано из оперы «Иллюзия». Эта часть уникальна: голос исполнителя должен брать от баса до контральто, чуть цепляя меццо-сопрано.

Гаороги детально описывал журналистам методики, позволявшие подтанцовке и музыкантам держаться бодрыми на протяжении трёхчасового шоу.

— Никакого алкоголя во время туров! — возмущался он, резко опровергая дерзкие предположения журналистов. — Только натуральные тонизирующие сборы, полноценный сон, массаж и расслабляющие процедуры.

Известие о пресс-конференции стало новостью для нас. Ллайли не обсуждала её с нами, возможно, предложение возникло во время выступления. Обычно мы заранее знали о желании представителей медиакорпораций пообщаться с нами.

Это ждало позднее. Ллайли постаралась оттянуть конференцию на час или полтора, чтобы мы немного отдохнули, а сейчас мы заканчивали шоу. Мы улыбались, кланялись, орали:

— Спасибо!

— Мы любим вас!

На сцену летели предметы одежды, подарки, цветы (и зачем уничтожать прекрасные растения?). Всё это собирали помощники. На огромном табло, расположенном напротив сцены, светилась растущая сумма кредитов, переведённая теми, кому Ллайли дозволила пообщаться со мной лично. Кажется, в этот раз мы удовлетворили всех наших поклонников. Вся тяжесть этого дня постепенно ложилась на плечи.

Осталось единственное желание — закончить вечер, всматриваясь в затуманенные от наслаждения тёмно-бордовые глаза любимой. Я уже был в гримёрке и одевался, когда в наушнике раздалось мягкое указание Ллайли:

— Поговори ещё и с этим твоим фанатом, Даминиани, он уже у твоей двери. Охрана пропустит.

Хорошо, что я успел одеться.

Беседовать с фанатом в одних кожаных трусах как-то не хотелось.

В гримёрку влетело гравикресло, в нём сидел парень.

Инвалид?

Его глаза горели восторгом. За креслом влетела журналистская голокамера. Уже через несколько минут миллиарды увидят наш разговор.

— Привет! — поздоровался я.

— П-п-привет, — парень заикался. — Я д-д-до сих п-п-пор не в-в-верю, что меня п-п-пропустили к теб-бе.

Я улыбнулся.

Уверен, это спланированная Ллайли акция.

А парень вдруг затараторил:

— Твои песни в последний год помогали мне жить. Когда совсем накатывает тоска, — он стукнул кулаками по коленям, — я включаю «Я всё смогу» и держу её на повторе, пока не отпускает. Родители… Они знают, как мне нравится твоя музыка, как она меня поддерживает. Они собрали кредитов и привезли меня сюда.

Я кивнул.

— И мне тоже она помогает. Я написал её не в самый лучший период своей жизни.

Парень округлил глаза.

— У тебя были сложные периоды жизни?!

— Конечно, как и у всех. Но я, когда было трудно, писал стихи и музыку, выплёскивая в них боль и отчаяние. Это было моим спасением.

Нет, я не буду детально рассказывать на всю Вселенную, как мальчик-раб шёл к своему сегодняшнему триумфу.

Парень молчал, и я спросил:

— А у тебя есть любимое дело? То, к чему стремится душа?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Я всё время думаю о травме, о родителях, к которым теперь навсегда привязан. Я не смогу зарабатывать кредиты… В нашей колонии жёсткие условия, инвалиду там не выжить.

Я похлопал парня по плечу.

— Нет, нет, нет, так не пойдёт. Смотри. Если бы я впал в уныние, если бы жалел себя, не выкладывался — моя жизнь была бы другой, и мы бы сегодня не встретились. Хочешь совет?

Паренёк кивнул.

— Покопайся в себе основательно. Реши, чего ты хочешь добиться, подумай, как можно помочь родителям. Важно, чтобы это было интересно тебе самому. — Я посмотрел в голокамеру, которая летала рядом. — А я вложусь немного в твоё будущее, переведу на твой счёт тридцать кредитов. Диктуй номер счёта.

Я специально не стал спрашивать про болезнь. Скорее всего, у его семьи не было кредитов на лечение у элефинов, а те, несмотря на совершенные лица и тела, не страдали альтруизмом. Я при всём желании не смог бы помочь всем, кто обратится ко мне за помощью. А вот собрать денег парню на учёбу, таким способом вдохновив других помочь ему, могло получиться. Я был уверен, что ему скоро хватит и на учёбу, и на лечение, и, возможно, на переезд из колонии в благоустроенный мир.

В наушнике раздался довольный голос Ллайли:

— Молодец, Даминиани, я снова в тебе не ошиблась. Никто не будет переводить тысячи кредитов неизвестному пареньку. А вот так, по одному или по два кредита — могут почти все. Сейчас у нас огромная аудитория, полагаю, присланных кредитов хватит, чтобы поставить мальчика на ноги.

Парень совершенно офигел, когда его комм стал постоянно жужжать. Я ошибся: разговор не записывался, он шёл в прямом эфире. Можно было не спрашивать: на его счёт точно начали поступать кредиты. Он круглыми глазами смотрел на меня, когда до него дошло, что случилось.

 — Спасибо! — одними губами прошептал он, и из его глаз покатились слёзы.

Я подмигнул и протянул ему руку.

— Держи меня в курсе своих дел.

Последнее я ляпнул не подумав.

Ну и как он будет мне что-то сообщать? Номера моего личного комма у него нет.

Но парень улыбнулся, пожимая мою руку:

— Обещаю!

***

Ненавижу пресс-конференции. Кажется, я ответил на миллион вопросов, иногда оскорбительных.

— Какой алкоголь ты употребляешь, чтобы быть таким раскрепощённым на сцене?

— Как твоя музыка влияет на растения на станциях в космосе?

— У тебя в штанах искусственный член с искином и ты даешь ему мысленную команду вставать, чтобы завести зрителей?

— Тебе нравятся блондинки или шатенки?

— Ты сам пишешь стихи или это делает продвинутый искин?

— С кем ты спишь и кто спит с тобой?

— Ты такой секси, но стихи пишешь на острые социальные темы, зачем?

— Самые экзотичные виды, с которыми ты спал?

— Ты не находишь, что твоя музыка лишь немного отличается от какофонии?

— Сколько в тебе процентов женщины?

— Ты гермафродит?

— Какой алкоголь ты предпочитаешь?

— Ты пишешь свои тексты под кайфом?

— Твоя команда проводила исследования влияния твоих текстов на празатуриан?

— Твои татуировки и пирсинг настоящие?

Да как же они меня злят!

На какие-то вопросы я отвечал прямо:

— Алкоголь не люблю: он делает меня сонливым.

Над некоторыми вопросами я смеялся и указывал на их абсурдность, другие темы обходил стороной, отшучиваясь и громко смеясь, даже если вопросы оскорбляли и унижали меня и моё творчество. Мне даже пришлось стянуть футболку и вынуть колечко из соска, чтобы подлетевшая близко голокамера зафиксировала: сосок действительно проколот.

— Ребят, демонстрировать, что у меня в штанах не надувная игрушка, я не буду, — пошутил я. — Придётся поверить на слово.

От журналистов досталось и артистам балета, и музыкантам. Ллайли, как продюсер шоу, тоже отвечала на неудобные вопросы. За её спиной стоял брутальный аврксиец, нанятый Ллайли, чтобы в нужные моменты прижимать её к себе, целовать в макушку и держать за руку, переплетя пальцы.

— Как только все узнают о наших отношениях, часть твоих поклонниц резко остынет. Пока они думают, что ты свободен, каждая верит, что именно она может заинтересовать и удержать тебя, — поясняла Ллайли своё отчуждение ко мне на публике, на репетициях и в рекламных акциях. — Пойми, Даминиани, кредитов мало не бывает, и, пока мы можем использовать твою харизму и сексуальность, мы будем так делать. А потом придумаем другую стратегию.

Я соглашался, но не переставал ревновать, когда аврксиец на публике держал Ллайли за талию. Он знал, с кем она на самом деле спит. И ему нравилось дразнить меня.

— Все свободны, кроме Даминиани, — раздался в конце конференции голос Ллайли в наушнике. — Мне не понравилось ваше поведение на пресс-конференции, нужно разобрать ваши ошибки.

Именно эта фраза позволила мне сесть во флаер Ллайли. Во флаере на комм пришло сообщение.

Ллайли: Шоу оценили, журналисты уже сделали разбор твоего стиля и голоса. Ну и нам повезло с этим мальчиком-инвалидом.

Потом она отправила мне ссылки на различные новостные, музыкальные и развлекательные порталы. Я погрузился в чтение.

Музыкальные новости галактики Пранасия:

«Наш сегодняшний красавчик — Даминиани Нравид. Его шоу на Пранасии разбило сердца всему женскому коллективу "Музыкальных новостей галактики Пранасия" (и немного других органов, отвечающих за питание мозга). Но мужская часть работников нашего обозревателя ответственно подошли к делу и осуществили разбор гендерно-флюидного внешнего вида этого черноволосого гуманоида.

Итак, он со своей эксцентрикой лезет в самое пекло сверхновой, он нарушает все правила. Серьги в ушах и подведённые глаза, конечно, никого не удивят, всё это красивые девушки "Музыкальных новостей…" видели в клубе "Глубь". Но вот яркий макияж, шпильки, в которых Даминиани Нравид ходит, как будто родился в них, и чулки — это наводит на определённые размышления. Сам же артист постоянно заявляет, что влюблён в девушку».

Далее шли мои голофото, которые сделали за месяц до этого тура по галактикам. На одном мои волосы растрёпаны, я стою на улице, взгляд расфокусирован; штаны спущены до бёдер, ниже резинки трусов, на которой красуется логотип известной торговой марки белья. На другом я в сценическом образе: на шее то самое украшение с шипами, я смотрю в сторону, чуть улыбаясь и приподняв бровь. На третьем я в белой рубашке с бантом на шее и с пышными рукавами с манжетами; макияж неяркий, в ушах серьги в виде белых капель; обняв одно колено и положив голову на него, я смотрю вдаль.

Музыкальный критикан:

«Есть что-то магическое в живом исполнении, и сегодня мы сполна насладились голосом Даминиани Нравида. Это волшебство, когда звуки рождаются прямо перед вами. Голос Нравида отличается сильным, мощным звучанием, широким диапазоном. Сложно поверить, что это настоящий, не модифицированный голос, но именно на этом настаивает продюсер певца — госпожа Ллайлириар Горо'ар. Мы убедились лично: Даминиани способен исполнять самые разные песни — от баллад до агрессивных композиций. Если вы всё ещё размышляете о приобретении билета на шоу Нравида, то можете не сомневаться. Надо брать! Аплодируем всеми руками нашей неподкупной редакции».

Музыка Вселенной:

«Нравид на сегодняшней премьере потряс наше воображение. Он чистый секс, чистая экспрессия, чистая энергия. Он умело передаёт эмоции через пение, своим неповторимым голосом придавая глубину песням, написанным им самим».

— Им понравилось! — выдохнул я. — Всё не напрасно!

— Им понравилось, Даминиани, — согласилась Ллайли. — Мы сделали это. Дальше — проще. Праздничный ужин будет ждать нас в моём номере. И у меня для тебя есть подарок, Даминиани, мне не терпится тебе его вручить.

Она откинулась на спинку сиденья и углубилась в чтение сообщений на коммуникаторе.

***

Холодно. Очень холодно. Я обнажён.

Пытаюсь открыть глаза и не могу. Веки словно приклеились к глазным яблокам. Во рту настолько сухо, что не выходит даже сглотнуть, гортань ссохлась. В голове разлилась мучительная боль.

Я шевелюсь и понимаю, что сижу, с трудом поднимаю руку к лицу. Всё тело болит, кажется, будто оно деревянное. Очень хочется пить. Пытаюсь облизать губы — получается, но я ощущаю привкус крови. От этой лютой сухости лопнули губы? Снова пытаюсь открыть глаза, но не выходит. С усилием тяну пальцы к векам, трогаю их — неприятная сухая корочка рассыпается под пальцами, и глаза медленно открываются. Через пелену я сначала вижу кремовую стену, на которой что-то темнеет. Какие-то буроватые разводы. С усилием опускаю взгляд ниже. Кровать. На ней кто-то лежит. Не могу сфокусироваться. Почему-то мне кажется, что это важно — увидеть, кто там, на кровати. Неуловимая мысль мелькает в объятом болью мозгу. Постепенно приходит узнавание: это Ллайли, она в том самом звёздном платье. На её ногах босоножки, ремешки которых украшены такими же камнями.

Почему она спит в обуви?

Я точно помню, что заказывал платье, но о босоножках я не подумал. Наверное, она всё знала и заказала обувь сама.

На моих глазах всё ещё пелена, но вижу я теперь отчётливее. Мышцы, кажется, начинают работать. Я снова протираю глаза и смотрю на свои пальцы.

Что это?

Пальцы покрывают бурые чешуйки. Я подношу их к носу и вдыхаю запах. Что-то знакомое, но сейчас не до этого. Кое-что отвлекает моё внимание от странного аромата. Концентрироваться тяжело.

Да что происходит?

***

Мне показалось, я подхватил какой-то вирус. Ничем другим объяснить такое своё состояние я не мог. Дикая усталость, боль в мышцах, сухость в горле — на кратких курсах по признакам болезней, на которые меня как-то отправила Ллайли, по этим признакам определяли вирусные инфекции. В основном начало у всех одинаковое, а вот развиться вирус может во что угодно. В основном варианты неприятные.

Я снова провёл по глазам пальцами. Было что-то неправильное в том, как лежала Ллайли. Мозг, в котором поселилась боль, отмечал идиотские детали: стройные ноги, обычно золотисто-коричневые от загара, сейчас выглядели совершенно белыми, грудная клетка Ллайли не поднималась и не опускалась, руки лежали на груди, хотя обычно она спала, опустив их вдоль тела.

А что с её головой?

Я моргнул. Ещё раз. Глаза всё видели, но мозг отказывался принимать то, что было перед ними.

Голова Ллайли была установлена на подушку. Отдельно от тела. Мёртвые тёмно-бордовые глаза смотрели прямо на меня. Рот замершей навсегда Ллайли был открыт, наверное, перед смертью она кричала.

Теперь я осознал, что за разводы на кремовой стене — это написанные кровью Ллайли названия моих песен.

И тогда я закричал тоже.

— Не-е-ет! Нет, Ллайли, не-е-е-е-ет!

Слева раздался какой-то звук, и я медленно повернул голову — дверь в номер разлетелась на кусочки, комната наполнилась совершенно разными существами. Влетели голокамеры. Меня сдёрнули с кресла, в котором я сидел, но ноги подкосились, и я упал. Меня поволокли прочь из номера, но внезапно силы вернулись, и я, сдирая ногти на пальцах, стал сопротивляться. Я хотел остаться тут, с ней, с тем, что осталось от моей любимой. Калеча голосовые связки, я изо всех сил кричал:

— Ллайли-и-и-и-и!

Боль обожгла затылок, и наступила темнота.

***

— Слушается дело об убийстве Ллайлириар Горо'ар. — Судья варианского суда подал знак, и один из его помощников, только-только оперившийся птиц, ударил в металлический отполированный диск.

Я с удивлением рассматривал судью-варианси. Мне подумалось, его предок ещё не так давно охотился, стоя в болоте на одной толстой лысой ноге, сложив крылья и наклонив длинную шею. Единственной его радостью было ухватить длинным клювом какое-нибудь живущее в этой вонючей воде земноводное. Я впервые видел такое существо.

К началу суда судья располагал только записями допросов и собирался выслушать всех свидетелей, собравшихся в этом зале. Но мозг птиц довольно мал. И это существо имело право судить меня. Я еле сдерживал смех, впрочем, мог бы и рассмеяться. В последний раз развлечь публику сипением. Я потерял мой голос. Голосовые связки пострадали после того, как я оказался в следственном распределителе варианского суда.

«Справедливость» — так переводится с языка вымершего миллионы лет назад вида название станции, где обитают самые неподкупные во Вселенной судьи, самые дотошные следователи, самые изворотливые дознаватели, лучшие адвокаты, нотариусы и юристы. И так уж повелось во Вселенной, что те, кто жаждет справедливости, получают её на Вариании.

Самые громкие дела, самые знаменитые преступники проходили через варианский суд. Вердиктов здесь всего два: виновен или не виновен. Судьи, дознаватели, следователи, сыщики, работающие на Вариании, никогда не берут взятки, никому не оказывают протекции. Они всегда беспристрастны, и не имеет значения, кто на скамье подсудимых — губернатор колонии, властелин галактики или разнорабочий космопорта.

В приёмник я попал таким, каким меня забрали из номера Ллайли — голым, в крови. Но грим после концерта я так и не смыл. Другие заключённые, опасаясь за свою честь, на которую я совершенно не претендовал, превентивно избили меня. Чтобы им было спокойно. Сначала я защищался, но быстро понял, что отработанные мной приёмы защиты, блокировки ударов — они рассчитаны лишь на красивые движения, которые нужны на сцене, для съёмок эффектных головидео. Движения для отражения реальных атак я начал изучать всего за месяц до…

До чего? До гибели Вселенной, которая звалась Ллайли? До моего самого первого масштабного выступления, так благосклонно принятого во многих мирах? До краха моей жизни?

Во время драки мне не раз прилетело по голове, глазам, носу, но сильнее всего досталось горлу. Кажется, один из нападавших подвергся оральному насилию, а потому он прицельно бил меня в область шеи. К сожалению, все его удары попали в цель.

— Чтобы не смог больше заглатывать, иноходец.

Я хотел, чтобы последний удар отправил меня туда, где нет боли, которая теперь охватывала каждую клетку тела, вкручивалась в мозг. Хотел присоединиться к моей Ллайли. Хотел быть с любимой.

Когда я открыл глаза, то увидел белый пластик. Тот, кто не в первый раз в медицинском блоке, сразу же узнаёт этот запах — запах дезинфицирующих и лекарственных средств, узнаёт звуки медицинских приборов, считывающих биологические параметры организма. Запищала амниотическая капсула — и её крышка тут же начала пониматься. Я сел, стараясь проморгаться.

— Одежда справа от вас, заключённый Нравид, — сообщил механический голос.

Ясно, меня разбудил искин медицинского отсека.

И тут же мозг обожгло.

Заключённый!

Мне не приснилось! Не приснилась ужасная смерть Ллайли, не приснилось заключение под стражу…

Захотелось крикнуть: «Я не виноват! Я не убивал Ллайли!»

Но из горла вырывалось только несвязное:

— А винна… А… уби-и-в… Лл-и-и!

Закашлявшись, я схватился за горло. Оно саднило.

Снова закричал: «Мои связки! Мой голос!»

Но получилось:

— А-а-а свяс-с-с! Га-ла-с-сш.

Над головой раздался механический голос искина медицинского отсека:

— Основные повреждения заключённого Нравида устранены, остальные повреждения не повлияют на криминалистические процедуры и процесс дознавания.

Если в распределителе я думал, что хуже быть не может, то теперь осознал, что очень даже — я потерял голос. Свой инструмент, своё оружие, с помощью которого взобрался наверх. Почти. Благодаря своему голосу я остался живым, единственным живым в крошечной фермерской колонии на Равэре.

Начались арестантские будни. Подъём, ненавистная сухая чистка, сытный завтрак, который я начал ненавидеть уже через несколько дней: серая вязкая каша, кусок серого хлеба и такой же серый напиток. Всё это было невкусным, но я с удивлением заметил, что завтрак очень питательный. Обедов и ужинов заключённым не полагалось.

После завтрака приходил назначенный бесплатный адвокат. Я с самого начала заявил, что не убивал Ллайли, что любил её, что меня кто-то подставил. Сказал, что Ллайли нервничала последние несколько дней, хотя честно признался адвокату, что нервничать она могла из-за нашего первого шоу. Мы разбирали с ним (хоть он и присутствовал на всех экспериментах, допросах) все вопросы и мои ответы на них. К этому времени голос вернулся, хотя и не совсем таким, как раньше.

После прихода адвоката начинался новый круг допросов. Иногда они проходили в очень приятной атмосфере — я сидел в мягком кресле, мне предлагали напитки. Я отказывался от всего, кроме воды. Иногда это были беседы с врачами — психиатрами, психотерапевтами. Приходили ко мне и психологи. Я и не подозревал, что у них нет медицинского образования. Как пояснил адвокат, психологи помогают в сложных жизненных ситуациях справиться со стрессом, проводят психологическую диагностику. На некоторых допросах на меня орали. Мне угрожали насилием, но ни разу не применили его. Тут, на Вариании, применять такие методы допроса считалось зазорным. И, конечно же, на допросах использовали веритат. Эти допросы я возненавидел. Препарат, развязывающий язык, отлично действовал на меня, а потому подробности моей личной жизни стали достоянием огромного круга лиц. Все они препарировали мои фразы, действия, консультировались с психиатрами.

Очень быстро дознаватели узнали, что я раб, которого нагринийка Ллайлириар Горо'ар, отбирающая музыкально одарённых юношей и девушек для своих заказчиков, купила четыре года назад. До меня у неё было несколько довольно успешных проектов. Я помню, как с удивлением узнал, что Ллайли работала с оперной дивой Правундес Оракли. Семнадцатилетнего парня с голосом чуть более сильным, чем у других, она выделила сразу и… решила сделать новый проект. Я, в общем-то, не возражал. Разве может раб возражать хозяину, купившему его?

Лишь через полтора года упорной работы что-то начало получаться: мой голос, мои песни, моя музыка начали приносить доход, наша скромная команда музыкантов стала узнаваемой, композиции начали крутить на развлекательных порталах. А Ллайли… Она всегда была вежливой со мной, со своим рабом, и почему-то никому не сообщала о моём статусе.

Удивительно, но она завела мне счёт в гномейрском банке и перечисляла кредиты за все выступления. Я прислушивался к ней, ловил каждое слово, каждый совет, каждую мимолетную ласку, когда она, довольная репетицией или выступлением, похлопывала меня по плечу. В какой-то момент… в какой-то момент я понял, что влюблён. Стихи о Ллайли были написаны за пару часов, музыка к ним — за пару дней. На одном из выступлений я, не спросив Ллайли, отдал команду притушить свет в зале клуба, в котором мы выступали, и в темноте, подыгрывая себе на тилуне, без аккомпанемента других инструментов и электронного звука, спел о своей путеводной звезде, о своей мечте, о прекрасной недостижимой девушке.

Госпожа Горо'ар — в те дни я называл её только так, — постучавшись, вошла в мой отсек пассажирского корабля, перевозившего нас на следующее выступление, той же ночью.

— Кто эта девушка, о которой ты поёшь так волнительно? — спросила она.

— А вы не знаете?

Она покачала головой.

— Знаешь, ты меня растрогал, Даминиани, и я хочу помочь. Если есть девушка, которая тебе так дорога, я могу помочь, сделать так, чтобы вы были вместе…

Я не знаю, как мне хватило смелости, но я шагнул к Ллайли, обнял её за талию и прижался губами к её губам. Она застыла, не шевелясь, а я в ужасе отпрянул от неё.

— Я всё испортил! Простите, госпожа Горо'ар!

Эта моя жизнь мне нравилась. А теперь из-за эмоций, из-за идиотской несдержанности я мог всё потерять! Идиот!

Но Ллайли меня удивила. Она слабо улыбнулась.

— Эта твоя песня… Она… обо мне?

Я кивнул, и случилось странное — она шагнула ко мне, обняла за шею и поцеловала меня. Сама! Ллайли стала моей первой женщиной.

Всё это я рассказывал на допросах. Как и то, как стал рабом.

***

— Дамини, — позвал меня отец, когда мы заканчивали завтракать, — нужно покрасить забор палисадника.

Мне, тогда десятилетнему парню, хотелось в тот тёплый летний день пойти купаться и ловить рыбу с такими же парнями, как я. Занятия в общей школе колонии закончились, колонисты были заняты на посевной.

Равэра отличалась тёплым климатом, и это позволяло растить урожай круглогодично. За наш материк с пышной, как выражался папа, землёй, на которой могло расти всё, что ни посадишь, колония платила кредит банку. Отец, староста нашего поселения, всегда радовался, что мы, хоть и в кредит, ухватили такой благоприятный мир.

— Ну-у-у! — сморщился я. — Не хочу-у-у. Почему я, а не боты?

Я уже распланировал этот день — хотел сбегать с нашей бандой парней и девчонок за грибами, а потом, сварив ароматный отвар из них, пойти удить рыбу, купаться и поедать сочную кавррису — вкусную тёмно-синюю ягоду, в изобилии растущую рядом с облюбованным нами местом для купания и рыбалки.

Родители и сёстры рассмеялись, а Налвивири, самая старшая сестра, которой уже исполнилось двадцать, подмигнула мне.

— Отдам свои наушники и комм — сможешь репетировать своё выступление, пока красишь.

***

Мои родные полностью одобряли моё детское увлечение музыкой и пением. Ещё пять лет назад преподаватель музыки из школы (да, мы изучали и такой предмет) сообщила родителям:

— У Даминиани абсолютный слух и хороший голос, даже когда он повзрослеет, его голос будет хорошо звучать, ему бы учиться… Но не тут…

Родители вздохнули, переглянулись, и мама спросила:

— Может, вы обучите нашего Дамини, госпожа Невма? Тому, что знаете сами. Мы готовы платить.

Это было удивительно, хотя мы и не бедствовали. Колония процветала, закупала технику, медицинское оборудование, лекарства, семена, строительные материалы, мелкие приборы и устройства, помогающие в быту и позволяющие сделать жизнь более комфортной. К нам нанимались разные специалисты, некоторые из которых и по окончании контракта решали остаться на Равэре. Но я не никогда не слышал, чтобы в школе кого-то специально обучали музыке, да ещё чтобы ученики платили за это! Обычно нам преподавали только то, что полезно для колонии. Например, нас учили управлению сельхозтехникой и её ремонту, использованию агротехники (специалисты нашей колонии не раз завоёвывали первые места в конкурсах агротехнической направленности между колонистами разных планет). Одной из престижных в нашей колонии считалась специальность техника-заготовщика. На Равэре уже давно действовали постоянно соревнующиеся между собой аграрно-промышленные факультеты университетов Варгории и Трамири — одни из самых известных в нашей галактике.

— Я не против: хоть какое-то событие на этой планете, господин Нравид.

Отец любил наш дом, и ему не нравилось, когда кто-то не разделял его мнение по этому поводу. Он при этих словах нахмурился, а преподаватель музыки закончила:

— И я не возьму платы.

Уже в семь лет я отлично играл на примитивной тилуне — щипковом инструменте, напоминающем знак бесконечности, с десятью струнами разной толщины, длинным грифом и резонаторным отверстием посреди инструмента.

***

— Ла-а-адно, — нехотя согласился я. — Покрашу забор.

Родители и сёстры улетели на флаере — шёл третий день второго уборочного цикла, а это работы невпроворот. Сёстры управляли заготовительными комбайнами — такое дело не всегда можно доверить ботам. Родители сидели в офисе и считали количество уже упакованных в термовакуумную плёнку брикетов с орсинкой.

Вставив наушники в уши, я запустил через комм Налви микрофон и запел…

Хм, а не так уж плохо у меня получается.

Облупленный забор снова становился зелёным, когда я направлял на него тугую струю краски. Я, пританцовывая, пел. Иногда оборачиваясь, ловил дружеские улыбки соседей, махал им рукой и продолжал красить. Мне оставалось ещё около трети забора, когда на комме включилась музыка к сольной партии Фливика из оперы «Одиссея». Она очень нравилась госпоже Невме, и мы её разучили. Одна беда — верхние регистры я почти не вытягивал.

— Это всё из-за отсутствия тренировок, Даминиани, — говорила преподаватель. — Мы постепенно к этому придём.

И вот сейчас я решил попробовать снова. А что? Я уже распелся, связки не поврежу. Я перестал красить забор и выводил либретто, подходя к тому самому моменту, когда нужно взять высокие ноты. И чувствовал, что смогу. В этот раз получилось с лёгкостью, но на этом партия закончилась, и я замолк.

И почему я не поставил комм на запись голоса сегодня?

Внезапно потянуло гарью.

Нет! Только не пожар!

Вокруг находились поля с золотистой орсинкой — злаковым растением, из которого получается белая мука и вкусная каша, а неподалёку — плодовая плантация. Огонь мог уничтожить половину урожая, да и колонисты могли пострадать, раньше такое бывало. Все колонисты, начиная с детей пяти лет, знали, что надо делать — бежать к оповещателю, который расположен в каждом доме, и вызывать помощь.

Разворачиваясь и стягивая наушники, я застыл в пол-оборота. Вокруг меня собралась толпа незнакомцев: мужчин и женщин, гуманоидов и совсем нет. Их одежда была в брызгах чего-то бурого... Над ухом раздался тяжёлый хрип отца:

— Беги, Дамини, в поля, я отвлеку их…

Прогремел выстрел, но я замер, не успев сообразить, что происходит.

— Беги! — закричал отец, и я повиновался. Со всех сил рванул в сторону от страшной толпы, что почти окружила меня. Только теперь я понял, что за брызги украшали лица, морды и лёгкие скафы существ.

Кровь! Так много крови!

Раздался чей-то властный голос. Две фигуры бросились мне наперерез. Над головой пролетело что-то горячее. Кто-то закричал. Одного перехватчика я обогнул, а второй стоял, широко расставив ноги, я рефлекторно (играли так с парнями из школы) упал и попытался проскользнуть на бедре между его ног. Женщина с жуткими роботизированными красными протезами вместо глаз оказалась на удивление ловкой. Она схватила меня за шиворот футболки и рванула на себя.

— А-а-а-а! — закричал я. — Отпусти меня! Па-а-па-а-а! — позвал на помощь.

Я бросил взгляд на забор, ища помощи, ведь именно у него остался отец. Но его там не оказалось. На заборе висело нечто чёрно-красное, от чего исходил сизый дым.

Что это?

Я всё пытался найти отца взглядом.

Да где же он? Он ведь только что был тут!

Я с непониманием уставился на валявшийся на земле рукав рабочей робы и ружьё, что всё ещё сжимали чьи-то пальцы…

Его пальцы…

— Па-а-па-а-а-а! — закричал я и забился в ухватившей меня руке женщины-киборга. Пару раз мне почти удалось пнуть эту дрянь в бедро.

Я снова услышал властный голос, который что-то приказал, и меня перехватил какой-то гигант. Я царапался, пинался, орал, вращал головой, чтобы попытаться укусить его, но сил хватило ровно до того момента, пока я не увидел своих знакомых. То есть то, что от них осталось.

Добродушная калуиранка тётя Руми висела на дереве. Я всё ещё помню, что это было дравуи, дерево с очень сладкими продолговатыми фруктами с приятным вкусом, который легко синтезируется и добавляется в известные во многих мирах энергетические напитки. Обычно зеленовато-жёлтое лицо тёти Руми сейчас было ярко-голубым, а глаза, часто вращавшиеся на тонких удерживающих их усиках, повисли и смотрели вниз. Травиритянин господин Праури сидел под деревом рядом с домом, его взгляд навечно застыл, глядя на нечто красно-белое рядом с ним. У госпожи Праури были дивные белые кудрявые волосы… Были. Мимо ползла, открывая рот, но совершенно не издавая звуков, Элирика — девчонка, что училась с моей средней сестрой. За ней волочилось что-то сизо-красное, увитое венами.

Внезапно перестало хватать воздуха. Он весь пропитался дымом, кровью и смертью. Я попытался сделать вдох, и не вышло.

***

Запищала медицинская капсула.

Ух, какой же страшный сон мне приснился!

Крышка открылась, но возглас «Ма, Па, я вам ща такое расскажу!» так и не прозвучал. Рядом с капсулой стоял тот самый мужик с властным голосом.

— Не сон! — Из глаз полились слёзы.

— Тебе, птенчик, считай, повезло, — ухмыльнулся мужик.

Я его понимаю! Значит, мне поставили чип-переводчик.

Зачем понадобилась эта дорогая процедура?

В нашей семье только у моего папы был этот чип: он позволял ему вести дела с разными заготовительными корпорациями.

— Вы убили моего отца! Вы убили наших соседей! — сорвался я на крик. — Где тут везение?

Внезапно я подумал: может, отец стал случайной жертвой? Но ведь мама и сёстры могли уцелеть. Я осмотрелся. Вдруг эти конченные твари и их прихватили с собой.

Мужик понял меня правильно.

— В вашей уютной колонии остались одни трупы. На Равэре всегда остаются лишь трупы. За живых не платят — только за мёртвых. Чем больше трупов — тем выше заработок. Невыгодно оставлять живых.

Я с трудом понимал, что он говорит. Но начал осознавать весь ужас произошедшего: утром у меня были родители, сёстры, которые меня любили и баловали, была беззаботная жизнь, а сейчас… сейчас у меня нет никого. Все умерли, а я остался. В этом моё везение?

Не знаю, почему вдруг выкрикнул:

— Нашей колонии семнадцать лет, на Равэре не было других колоний!

Мужчина похвастался:

— Лично я уничтожил четыре предыдущие колонии этой планеты.

Я затряс головой. Как такое возможно? Мы были единственной колонией, это точно, родители очень радовались, когда обсуждали, что у них нет значимых конкурентов на Равэре (дикие животные второго континента не в счёт).

— Зачем ты возишься с этим сопляком, капитан? Давай его за борт, счётчик банка приплюсует и его. — В отсек, где стояла медицинская капсула, ввалилась та самая тётка с красными искусственными глазами. — Команда уже начала праздновать, эти колонисты оказались на удивление неподготовленными к жизненным трудностям в виде наёмников. — Тётка грубо хохотнула. — Прошлая колония грохнула трёх наших и сопротивлялась целых четыре дня. Но этих задохликов оказалось на сотню больше, чем предыдущих, а это значит, что каждому из нас упадёт на десятку тысяч кредитов больше за сегодняшний рейд.

— Вэйда, ты слышала, как он поёт?

— Ну, слышала, а что в нём особенного? Пискотня одна. Не тяни волумца за яйца, капитан, что ты придумал?

— Ты не права, его голос особенный. Моя родина… — Он замолк, что-то прикидывая. — Там, где я родился, уважают умение вот так воспроизводить звуки. — Он не рискнул называть свою планету, а я бы хотел знать, где родился урод, что разрушил мой мир. —  В общем-то, в моём мире у всех идеальный слух, такими мы рождаемся. Этот парень, если не обогатит нас, так хоть позволит расплатиться за кредит на покупку новой брони и оружия. Мы продадим этого сладкоголосого мальца на Карванианском рынке. Даже если мы выручим минимум, эта сумма всё равно превысит ту, что банк выплатит за его труп.

Меня потряс этот расчёт.

Разве можно меня продать? Разве я вещь?

Я в ужасе уставился на тварей, что сегодня уничтожили мою жизнь. Тот, кто отдал приказ уничтожить колонию, криво усмехнулся.

— Такова жизнь, птенчик. Сегодня ты выжил благодаря своему дару. Возможно, когда-нибудь ты даже сможешь отомстить. Только мстить надо не мне. Если бы не моя команда, пришли бы другие. Это заказ банка. Он так зарабатывает на колонистах. Не вы первые, не вы последние. Слушай меня внимательно, птенчик. Этот банк владеет Равэрой уже несколько веков. Он тщательно следит, чтобы данные об этой планете и её прошлом никуда не просачивались. Планету время от времени, когда погибает очередная колония, переименовывают, а после банк запускает рекламную кампанию, выискивая тех, кто готов заплатить больше за право поселиться там.

Представители будущих колоний, конечно же, проводят исследования. Их привлекают мягкий климат, отсутствие на одном из континентов хищников, способных нанести значительный урон населению и будущим урожаям. Многие хотят жить в таком мире. Те, кто выиграл, то есть заплатил больше за право проживания на планете, конечно же, берут кредиты в этом же банке на технику, на постройку небольших посёлков или городов, тут же страхуют свою деятельность, имущество, жизни. Банк ждёт и, когда всё это перестаёт приносить доход, уничтожает колонию. А затем всё повторяется.

Из глаз снова потекли слёзы.

Вот так всё просто? Так легко уничтожили моих родных? Из-за кредитов?!

— К-к-какой б-б-банк? — От осознания, что жизни всех в колонии перестали иметь значение, как только мы подписали контракт с банком, меня затрясло.

— А это, птенчик, тебе придётся узнать самому.

— Я тебя ненавижу! — закричал я.

— Да сколько угодно, — ухмыльнулся он.

***

Через четыре дня мы прибыли на Карванианес. Это планета, которую охраняют несколько тысяч кораблей разномастных наёмников и армий. Все они наняты или принадлежат тем мирам, где существует рабство.

Капитан, чьё имя я так и не узнал — никто не произносил его при мне, — двигался сквозь толпу, крепко держа меня за руку. Нас сопровождала та самая Вэйда.

— Птенчик, если попробуешь сбежать, то участь тебя ждёт незавидная, — перед выходом из катера сообщил капитан наёмников. — Я планирую продать тебя в какую-нибудь из каст увов и несколько лет, пока голос твой не установится, ты будешь сыт, одет, тебя никто не будет трогать. Но если сбежишь — никто не даст за твою жизнь и кредита. На Карванианесе дети без присмотра не ходят, если ребёнок один — значит, он беглый раб, его можно захватить и продать для использования в экспериментах или на органы, тут вовсю процветает донорский рынок.

Вспомнилось, как ещё несколько дней назад мы с пацанами бегали удить рыбу и купаться. И никаких взрослых с нами не было.

Мама! Папа! Как же я хочу к вам!

Мы долго передвигались на каком-то корыте, низко летевшем над поверхностью. Наконец-то прибыли в величественное здание, которое напоминало замок, что мы строили на берегу реки из влажного песка.

Перед входом капитан развернул меня к себе и наклонился. Его жёлто-красные глаза смотрели на меня спокойно, без насмешки.

— Постарайся понравиться им, пой как можно лучше, как можно чище. Выложись, покажи, на что ты способен. Если тебя купит кто-то из касты Сладили с Ркруви, тебе необычайно повезёт. У них мягкое обучение, их ученики никогда не гибнут во время него, и почти все из них становятся великими оперными певцами и певицами. Правда, всю жизнь они отчисляют в пользу Ркруви проценты от гонораров. Такова цена их свободы. Ты будешь богат, будешь известен, Даминиани. — Он впервые назвал меня по имени. — Ты будешь вхож ко многим имеющим власть и кредиты, ты сможешь отомстить.

Сжав зубы, я кивнул. Этот клавриец (это всё, что я смог узнать о нём; он был номером два в моём списке мести) умел убеждать.

Этот мужик знал толк в подготовке голоса к выступлению. Все четыре дня мне не давали даже говорить, а когда местный врач обнаружил, что у меня чуть покраснели арки, мне прописали просто немыслимое количество лекарств, полоскания шесть-восемь раз в сутки. Капитан лично будил меня, чтобы я прополоскал горло, а после я принимал леденцы, смягчающие горло и связки.

***

— Да, его голосовой аппарат здоров, и что важно — в нём нет и следа вмешательств. Это обесценило бы голос. Мальчик продемонстрировал творческий талант, его слух, диапазон и ритм приемлемы, но вот музыкальная подготовка… — Уви Орсуп, глава испытательной комиссии по пению, покачал большой безволосой головой с чёрными выпуклыми глазами без белков и с дырочками между глаз вместо носа. — Это начальный уровень. Он с трудом определяет на слух простые интервалы в гармоническом и мелодическим виде, как восходящие, так и нисходящие, с трудом поёт с листа, совершенно не умеет определять размер по группировке. Его знания в теории музыки — ничтожны. Он ничего не смыслит в сольфеджио. — Этот шароголовый в странном балахоне и высоком остром колпаке на голове зацокал языком.

— Каста Сладили не купит его, слишком дорого и непредсказуемо обойдутся его, — уви Орсуп захихикал, — настройки и доработки, а итог предсказать невозможно. Так что безоговорочное «нет»! — Капитан нахмурился, но уви Орсуп предложил: — Попробуйте продать мальчика нашим почтенным кастам: уви Дросуп и уви Четросуп. Они не гнушаются такими инструментами, и после нескольких лет обучения по усиленной методике их ученики иногда начинают петь достойно, — он захихикал снова, — для космопортовых ресторанов.

Тот, кто погубил всю нашу колонию, поклонился:

— Благодарю за совет, уви Орсуп!

Он дёрнул меня за руку, и мы покинули огромное округлое помещение со сценой и множеством сидячих мест. Только через несколько месяцев я узнал, что сцена — это по сути коробка, что представляет собой пространство, замкнутое с трёх сторон, а четвёртой обращена к залу. С ним она соединяется аркой, и эта арка обычно называется зеркалом.

Капитан потащил меня по коридорам замка, и мы спустились на три уровня ниже. Остановились у обычной двери. Капитан постучал и, не дождавшись ответа, вошёл, всё так же крепко сжимая мою руку. На пороге мы остановились, и я услышал божественный голос. Пела девочка. Пела так технично, так артистично, пела так… так… профессионально (именно это слово пришло мне на ум в тот момент), но её резко одёрнули:

— Не интересно. Спускайтесь на уровень ниже, где прослушивают в кабаре и варьете, ей там самое место!

Нет!

Даже я со своими куцыми знаниями понимал, что у золотоволосой девочки талант.

Она в сопровождении какой-то старухи, вся в слезах, сошла с небольшой сцены и прошла мимо меня. Не думая, я схватил её за руку.

— Знаешь женскую партию Авниры?

Это была шутливая песня на тему влюблённости мужчин и женщин. В тот момент я подумал, что этой девочке идеально подойдёт соло Авниры.

Девочка кивнула, и я потащил её на сцену. Судьи недовольно покачали головами, но тем не менее не прогнали нас.

Я сразу почувствовал, что мы идеально дополняем друг друга. Мы допели песню и остановились, ожидая вердикта судей. Взялись за руки и улыбались друг другу. Раньше я никогда не пел в дуэте! А сегодня попробовал и выложился.

— Кварени Ждаззи поступает на певческий факультет касты уви Орсуп, раб Дамианини Нравид — приобретается для нужд касты уви Дросуп. До этого девочка восторженно смотрела то на меня, то на членов комиссии, но теперь вырвала руку из моей ладони, брезгливо вытерла её о ткань своих брюк.

— Так ты раб? — морщась, протянула она.

Я замотал головой.

— Господин Цеврари, ваши четыреста тридцать две тысячи кредитов уже переведены, подписывайте договор.

Мне стало противно.

Как? Как всего за несколько дней из мальчишки, живущего в своей счастливой семье, я превратился в сироту-раба?..

Но теперь я знаю, как зовут этого урода-наёмника.

Тут же на шею мне надели тонкий мягкий обруч и предупредили: если попытаюсь сбежать, мне будет очень больно — во-первых, ошейник парализует меня; во-вторых, меня накажут, то есть отходят по заднице хлыстом; а в-третьих, лишат на два дня еды, хотя обучение никто не прервёт.

Так начался следующий этап моей жизни. Нас было восемнадцать парней и девчонок, все примерно одного возраста, и всех нас отбраковала верхняя каста Сладили. Спали, ели и мылись мы все вместе, отдельных туалетов и душевых для мальчиков и девочек не было. В первый же день нам провели медицинский осмотр и повторно прослушали всех нас. Холодея от ужаса, я слушал обсуждение медицинской процедуры, которую мне могли провести.

— Если кастрировать его сейчас, голос сохранится до момента, когда его можно будет продать, а потом он станет проблемой его покупателя, — произнёс один из круглоголовых балахонов.

Мне кажется, у меня даже яйца втянулись внутрь от такого предложения. Госпожа Невма иногда рассказывала мне истории про известных певцов и как-то упомянула, обойдя подробности, что эта процедура применяется для сохранения голоса мальчика, чтобы при становлении мужчиной его голосовые связки не огрубели. Такие голоса сочетают в себе детскую лёгкость высоких нот с взрослой грудной силой и выносливостью. Я даже забыл, как дышать, от такого предложения.

— Если бы он попал к нам хотя бы на полгода раньше, несомненно, мы бы провели эту процедуру, но… — Второй круглоголовый балахон издал странный звук (позднее я узнал, что уви так выражают недовольство). — Его голос уже начал изменяться, риски высоки. Мы получим от продажи номера восемь на триста–пятьсот тысяч больше, но потеряем репутацию, когда его голос всё же изменится.

Теперь никакого Даминиани Нравида не существовало.

Теперь я — номер восемь. Но мои яйца останутся со мной.

***

— Номер восемь — неудовлетворительно по моему предмету, — произнёс преподаватель Ка`а уви Дросуп. — Снимаю с вашего рейтинга пятнадцать баллов!

Я взвыл. До сего момента я был третьим в рейтинге, а это значило, что у меня есть возможность выбрать инструмент на следующем концерте оркестра; мою музыку и стихи публиковали на музыкальных порталах, несмотря на то что я раб; и я мог записать клип для будущих покупателей. Уви Дросуп вкладываются только в первую пятёрку учеников. И чем больше вклад — тем ниже вероятность попасть в гарем к какой-нибудь тётке. Быть может, меня выкупила бы какая-нибудь актёрская труппа. Или музыканты, которым нужен приток свежей крови.

И вот я скатился на середину рейтинга. И я буду поднимать его ещё полгода. Дранкзовых полгода!

Ключ «соль» тебе в задницу, уви Дросуп!

Я взбесился:

— Да на кой мне сдалась эта ваша математика, уви Дросуп? Такты мы все давно научились считать!

— Ещё минус пять баллов, номер восемь.

— За что?!

— За пренебрежение моим предметом, — возмущённо засвистел Ка`а уви Дросуп. Чуть успокоившись, он пояснил: — Многие аспекты музыки могут быть описаны математическими соотношениями, в какой-то мере музыка и математика — различные инструменты описания одного и того же! Постарайтесь это понять.

Я хочу отомстить! Я выучу математику и всё, что скажут, мне нужен этот рейтинг!

Уже через две недели после прибытия в касту уви Дросуп я понял, что учёба меня захватила. Мы стали инструментами, и инструменты подлежали настройке, то есть обучению. У нас были общие занятия — певческая техника, теория и история музыки, хоровое пение и оркестр; и были индивидуальные — в нас развивали те способности, которые принесли бы при нашей продаже больше прибыли.

Как ни странно, нас готовили и к жизни вне касты. Мы изучали не только то, что связано с музыкой, нас знакомили с юридическими основами, касающимися нашей деятельности, например, с авторским правом (сейчас все авторские права на мою музыку и стихи принадлежали касте уви Дросуп). Мы изучали математику, физику, основы биологии и химии.

Борьба за рейтинг велась серьёзная, мы дышали в спины друг другу, и это не позволяло расслабиться. Я кое-как успевал, но, когда мы перешли к механике галактик и теории строения чёрных дыр — психанул. Зачем нам это?! Забив, я поплатился за это.

Когда нам исполнилось по шестнадцать, нас начали выставлять на торги на узкоспециализированных аукционах. Первой, как и следовало ожидать, продали номер один. Кажется, она уехала в гарем к правителю жаркой планеты. Вторым купили номер одиннадцать, хотя в рейтинге он стоял на предпоследнем месте. Ему дали попрощаться с нами, и он, со сверкающими от счастья глазами, сообщил, что его берут играть в оркестр Евлоапринской оперы. Я ничего не знал об этой опере, но, судя радостному настрою номера одиннадцать, он знал об этом месте всё.

Аукционы проходили раз в три месяца и нас постепенно раскупали. Ллайли купила меня в день моего семнадцатилетия. Я помню, как потенциальные покупатели заставляли меня петь, играть на инструментах, исполнять балетные па (такому нас тоже учили, но упор на этом не делали). Невысокая брюнетка с бордовыми глазами, точёной фигурой и длинным гибким хвостом попросила:

— Добавь-ка хрипотцы и спой первые два куплета «Ненавижу».

Сложным этот кавер Анатиль Сэйхо не был, но я и подумать не мог, что его можно исполнять так. Но почему бы и нет?

Казалось, моё исполнение расстроило потенциальную покупательницу, потому что они ничего не сказала, не улыбнулась и не нахмурилась. Она смотрела на меня равнодушно.

Что ж… всё равно кто-нибудь меня купит.

В самих торгах я уже не участвовал. Меня проводили в послепродажную комнату, и глава касты Тра`а уви Дросуп удовлетворенно свистнул, прочитав что-то на коммуникаторе. В комнату вошла та самая женщина, что попросила исполнить «Ненавижу».

Она остановилась передо мной и представилась:

— Ллайлириар Горо'ар, нагринийка. — И тут же спросила: — А ты? Как зовут тебя?

Я замялся: все семь лет нам настойчиво говорили, что мы инструменты и у нас нет имени, только номер. Вдруг моя покупательница придерживается того же мнения?

— Номер восемь.

Она нахмурилась.

— Нет. Твои имя и фамилия.

— Даминиани Нравид.

Она улыбнулась. Улыбка у неё была теплая, приятная, острые белоснежные клыки торчали из-под верхней губы. Она задумчиво покатала на языке моё имя:

— Даминиани… Да-ми-ни-ани… Даминиани…

Я вздрогнул. Как же давно я не слышал, чтобы меня называли так!

— Я уже знаю, как тебя будут называть поклонники. Я просто уверена, что залы буду скандировать: «Дэм! Дэм! Дэм!»

У меня будут поклонники?!

Это я, как оказалось, произнёс вслух. Госпожа Горо'ар рассмеялась:

— Если ты будешь следовать всему, что я скажу, будешь упорно трудиться — да, у тебя будут поклонники, Даминиани.

В тот день я не рискнул спрашивать Ллайли о своём будущем.

У меня будут поклонники! Значит ли это, что у меня появится возможность отомстить?

***

Обо всём этом я под действием веритата рассказал на суде. Слушанья шли уже неделю, и за эту неделю стало ясно, как много у меня врагов в нашем дружном коллективе.

— Я думаю, что Нравид как-то обошёл веритат, и всё, что он нам тут рассказал, — красивая сказка. Он ведь сочинитель, многие его песни написаны им самим или в соавторстве с известными поэтами. Госпожа Горо'ар, согласно изученным нами договорам, не скупилась на оплату их услуг, — прокомментировал обвинитель мои слова.

— Мы не знали об отношениях Ллайли и Дэма, — заметил мой бэк-вокалист. — Она всегда отчитывала его, как и нас, если считала, что мы плохо отработали.

— Ллайли заключила договор с частной клиникой, специализирующейся на медикаментозных оргазмах, чтобы господин Нравид снимал напряжение. Спать с девочками из труппы Дэму было запрещено условиями контракта, — сообщил наш медик, Джаруври Гаорги.

— Разве раб и покупатель могут заключить контракт? — удивился обвинитель.

Медик пожал плечами:

— Госпожа Горо'ар мне о своих мотивах не говорила.

— Разве Ллайли могла спать с этим?.. Вы посмотрите, как он одевается, он же… из этих… — говорила Аркальта, прима кордебалета.

— Это сценический образ, я гетеросексуален, — парировал я.

— Медики провели необходимое обследование, и документы, подтверждающие слова господина Нравида, уже в распоряжении суда, — вставил мой адвокат.

— Но ведь Ллайли всегда сопровождал её мужчина-аврксиец, — не унималась Аркальта. — Где он? Он может подтвердить, что Ллайли не спала с Нравидом. Может быть, — предположила она, — Нравид убил и его и успел избавиться от трупа.

— Протестую, это личные домыслы госпожи Аркальты, — тут же отреагировал мой адвокат.

Судья-птиц кивнул:

— Принимается.

Обвинитель спросил:

— Господин Нравид, поведайте нам и суду, как давно вы пьете алкоголь?

— Клиент не любит алкоголь. Следствие выяснило это, использовав веритат на допросах, — сообщил адвокат скорее суду и всем, кто присутствовал в зале, чем обвинителю. — Медик коллектива периодически брал кровь господина Нравида на анализ: таковы условия контракта господина Нравида. Тесты никогда не давали положительного результата. Это тоже есть в материалах дела.

— Как, господин Нравид, вы объясните наличие практически смертельной дозы алкоголя в вашей крови в день ареста?

— Я не знаю… Я сделал глоток элейского игристого за наш успех, вино было в номере. А следующее, что я помню, — как смотрю на… на… — Слово труп я произнести не мог и выдавил: — На тело Ллайли.

Музыканты из оркестра и танцевальная труппа заявили, что никогда не видели, как я выпиваю крепкие напитки, но почему-то все они были уверены, что я это делаю.

— Ну… Дэм… Он всегда так раскрепощён на сцене… Он пишет ТАКУЮ музыку, ТАКИЕ слова… — пояснил барабанщик-овули. Его шесть рук творили просто немыслимые вещи с огромной барабанной установкой.

Я прикрыл глаза и прикрыл лоб ладонью. Хотелось кричать. Годы упорной работы, годы труда, бесконечные мозоли на пальцах от струн, а в промежности — от танцев, ни минуты отдыха, вечная диета, бесконечное обсуждение вариантов одной и той же песни или аранжировки… И каждый из них думает, что мой успех — это из-за алкоголя?!

— Ответишь? — тихо спросил адвокат.

— А вы не думали, что мне это нравится? Что я кайфую от того, что делаю? От музыки, от стихов, о того, как на меня смотрит Ллайли, когда нас никто не видит? То есть смотрела, — глухо поправился я и добавил: — А одежда, поведение, макияж — это всё идеи Ллайли.

— И что, вы никогда не ссорились с госпожой Горо'ар? — вкрадчиво спросил обвинитель.

Я пожал плечами.

— Бывали моменты, когда ей не нравились номер или музыка, обычно мы обсуждали это и приходили к решению.

Обвинитель запустил голозапись: я носился по сцене, обрушивая декорации, и орал:

— Да не идёт сюда ля минор!

Ллайли рычала в ответ:

— Ты даже не попробовал, Даминиани! — Она топнула ногой, надула губы и надменно заявила: — Я приказываю переписать музыку к этим словам!

Я улыбнулся, вспомнив, как это было. Через полчаса после этой «ссоры» Ллайли лежала у меня на плече и обводила коготком мой сосок с пирсингом.

— Неплохо получилось. Но часто так делать не стоит.

— Вам смешно, обвиняемый? — ехидно поинтересовался обвинитель, выдернув меня из воспоминаний.

— Это тоже постановка, ваша честь, — ответил я. — Часть образа. Не дожидаясь вопросов обвинителя, я пояснил: — Так мы подогревали интерес поклонниц, чтобы они думали, что я свободен и у них есть шанс. Это было частью плана раскрутки шоу.

Доказать, что Ллайли убил кто-то другой, не вышло. Чужие следы в номер нашли, но ведь гостиничные номера убирают, ремонтируют, в них работает доставка еды, приходящие официанты накрывают на стол. В тот день камеры на этаже, где находился номер Ллайли, были отключены. Она могла подстраховаться сама, но их мог отключить и неведомый убийца.

Дни тянулись, суд выслушивал обвинителя, показания свидетелей, доводы адвоката. Что ничего не получилось, я понял сразу, войдя в зал суда. Мой адвокат не смотрел на меня, он сидел, хмуро перебирая бумаги. И тем не менее я совершенно обалдел, услышав слова судьи:

— Господин Даминиани Нравид признан виновным в жестоком убийстве госпожи Ллайлириар Горо'ар. Обвинение настаивало на казни, суд счёл уместным удовлетворить требование обвинения.

Торжествующие улыбки родителей Ллайли, обвинителя, некоторых ребят и девчонок нашего шоу…

Нет! Такого не может быть! Мне всего двадцать два!

Я так много пережил и так много работал, чтобы стать кем-то! И теперь меня казнят?! Моя жизнь оборвётся вот так?!

Апатия охватила меня.

Впрочем, мне всё равно… Наконец-то всё закончится и я присоединюсь к Ллайли.

Внезапно из мыслей меня вырвал голос судьи:

— Если вам станет легче — умрёте вы свободным, господин Нравид. Госпожа Ллайлириар Горо'ар перед вашим последним шоу дала вам вольную, все документы оформлены в соответствии с законами и заверены нотариусом.

А вот и тот самый подарок, о котором говорила Ллайли.

***

Я сидел в кресле, мои руки, ноги и даже голова были привязаны к нему, а в мою вену через капельницу поступала прозрачная жидкость. Это часть шоу под названием «Казнь». Мне могли бы ввести смертельную дозу какого-нибудь препарата прямо в камере, меня могли вышвырнуть в космос без скафандра, мне могли выстрелить в лицо бластером, но те, кто хотел моей смерти, пожелали, чтобы я умер мучительно и публично.

За стеклом стояли ряды стульев, почти все заняты. Я смотрел на лица и морды. Кто-то бледен, кто-то покраснел, кто-то что-то шепчет — я не слышал их. Но увидел, что Сроктикс что-то выразительно говорит. Присмотрелся к его губам.

— Прости!

Он был одним из тех, кто пытался помочь на суде, действительно пытался. На его глазах блестели слёзы. Вдруг он выхватил из‑под кресла небольшую тилуну и начал играть, глядя на меня. Я музыки не слышал, но отлично видел, какие струны он перебирает и на какие лады нажимает. Наша с ним любимая песня… Эту песню на шоу играл только он, а я пел в практически тёмном зале. «Я верю».

Я написал эту песню после того, как мы посетили раненых во время землетрясения на родной планете Ллайли. Один из континентов Нагринии сильно пострадал от серии землетрясений. Тогда меня поразило буйство стихии. Разрушенные города, тысячи погибших… Первое землетрясение предсказали за несколько часов, современная техника и наука это позволяли, но второе и третье — нет. Приборы, регистрирующие сигналы уже затухающей стихии, приняли первые, ещё слабые толчки новых землетрясений за затухание первого. Стихия, хоть и ударила не внезапно, была безжалостна.

Мы выступали в госпитале под открытым небом. Никаких сценических образов, никакого макияжа, никаких танцев и номеров. Только музыканты и я.

В тот же вечер, поражённый увиденным, я написал «Я верю». Я действительно верил, что сильные духом нагринианцы смогут преодолеть это испытание, заново построить разрушенное, найти в себе силы жить дальше. Я верил, что никто не останется один на один с бедой, что их взаимопомощь, которую я увидел в огромном госпитале, — бесценна.

Я взглянул на Сроктикса, улыбнулся и начал петь. Мой голос пропал, и то, что вырвалось из горла, напоминало отвратительный хрип, но я всё равно пел.

Охрана увела басиста, но я продолжил петь. Мне стало жарко, даже горячо, моё тело горело — и вот уже в лёгких не хватает воздуха, спазм заставляет меня заткнуться, тело выгибается дугой. Воздуха всё меньше, я пытаюсь вдохнуть, но не могу. Мне больно. Очень больно и очень страшно. В мозгу вспыхивает вопрос: это она?

Это моя смерть?

***

Раздался знакомый звук.

Что за?..

И почему он такой настойчивый?

Этот звук я знал — так открывается крышка медицинской капсулы. Когда она поднялась, я попытался сфокусироваться: передо мной стояли мужчина и женщина.

Спросить, кто они, я не смог: из горла вырвалось лишь сипение. Мужчина усмехнулся.

— Не пытайся говорить, Дэм, ты добил свои связки на самом последнем шоу. Мы, — они с женщиной переглянулись, — впечатлены, на такой казни мы ещё не бывали.

Я вспомнил, что перед смертью видел их лица за стеклом.

Хотел бы я спросить, что происходит, но мог. Заговорила женщина:

— Ты умер. Умер даже для медицинского персонала Вариании. Но у нас с ними есть официальный договор: через пять минут после регистрации смерти мы забираем тела. Якобы на эксперименты. Такая скорость передачи тела нужна, чтобы сохранить как можно больше живых клеток, например, для трансплантации. Некоторые исследования после трупного окоченения и вовсе не провести. Что мы делаем с телами дальше — никого не волнует. Мы забираем казнённых за страшные преступления. Как только получаем тело — мы его реанимируем. Реанимация помогает не всегда, вероятность того, оно останется мёртвым и отправится в утилизатор — примерно восемьдесят процентов.

— Вижу вопрос «Зачем?» на твоём лице, — улыбнулся мужчина. — Мы хотим предложить тебе сделку. Ты дашь согласие на эксперимент и, возможно, сможешь жить долго и счастливо. Может быть, даже отомстишь банку, наёмнику, что продал тебя в рабство, и убийце твоей Ллайли, если найдёшь его.

— Мэт, — возмутилась женщина, — ну сколько можно пугать парня? Расскажи ему всё подробно, он и так уже умирает от ужаса.

— Ари, душа моя, — мужчина переплёл пальцы с пальцами женщины, — он через столько всего прошёл… Да и куда ему ещё умирать? Он и так уже умер четыре часа назад, ему уже ничего не страшно. Так, Даминиани?

Я сначала замотал головой, а затем закивал.

Мне страшно, да ещё как! Что это за эксперимент?!

Ари вздохнула, протянула мне одежду и отвернулась.

Ключ «соль» мне в задницу, да я же голый!

В капсулу или голым, или в белье ложатся. Я быстро натянул серый комбинезон и берцы. Никогда такого не носил.

— Пойдём, Дэм, поговорим.

Мы определённо находились на какой-то космической станции, но на какой? Меня привели в уютную гостиную. Ари села в одно из кресел, Мэт — в соседнее, а мне предложили сесть на диван.

— Ты ведь помнишь, как много исследований провели с твоей кровью на Вариании? — спросил Мэт. Дождавшись кивка, он продолжил: — У нас со станцией есть договорённость, теперь уже негласная: если у заключённого обнаруживается кровь навигаторов, они сообщают нам. А если такого заключённого казнят, мы забираем его тело. И это тело или оживает, или нет. Восьмая часть твоей крови, Дэм, — от навигаторов.

Я вздрогнул и внимательно посмотрел на Мэта: коса до лопаток, серый комбинезон, шевроны на груди и плечах.

Я что, на знаменитом навигаторском маяке? На станции, которая обязана помогать всем заблудившимся в космосе и тем, кто нуждается в помощи?

Передо мной смотритель маяка? Виг, умеющий строить быстрые переходы?!

Странное такое посмертие…

Я ущипнул себя за запястье.

Больно!

Нет, я всё же жив.

Мэт продолжал:

— Цель наших экспериментов — разбудить спящую кровь. Сделать так, чтобы в тебе проснулись способности навигатора. Смотрителей катастрофически не хватает. Мы находим целые маяки, которые по разным причинам покинула команда, но смотрителей для таких маяков нет.

Во время эксперимента мы вводим испытуемым специальный препарат. Чаще всего мы называем его мутагеном. Хотя он таким не является, просто так легче объяснять. Этот препарат в том числе содержит кровь сильных навигаторов, и после мы… мы проводим эксперименты, иногда очень неприятные и приводящие… в общем, приводящие к смерти. — Мэт внимательно посмотрел на меня и добил: — Процент выживших, которого мы добились, — тридцать два.

Опять подохнуть?

Мэт пожал плечами.

— Ты и так мёртв.

Кажется, для этого парня все мои мысли как на ладони.

Он вкрадчиво добавил:

— Но если всё выгорит, если ты получишь способность… Ты сможешь пройти обучение, а потом получишь свой маяк, который будет приносить доход. У тебя будут развязаны руки. Имея кредиты, ты сможешь нанять профессионалов, найти убийцу любимой женщины. В наших экспериментах выжившие часто получают дополнительную способность, последний из них может левитировать.

Как-то всё очень хорошо, кроме вероятности снова стать трупом. Я там был, мне не понравилось.

— За возможность жить дальше и иметь способность придётся поработать, — сообщила Ари. — Десять лет прослужить смотрителем маяка, принося пользу империи вигов. Участвовать в миссиях. Так как все участники эксперимента — казнённые за преступления, миссии могут быть очень опасными. Формально вас не существует. Но весь доход остаётся смотрителю и команде, которую смотритель нанимает себе сам. Кроме медика-элефина. Медик подбирается из бывших заключённых.

Вот это да! Элефины тоже бывают приговорёнными к казни?! А вся вселенная знает их как приятных медиков и садоводов…

— Да, и такое бывает, среди элефинов тоже есть мерзавцы, убийцы, маньяки, — правильно поняла меня Ари.

Я насупился.

Я не убийца!

Но у меня снова возник вопрос, и я его просипел:

— Зачем нужно моё согласие?

— Уже доказано, что добровольное согласие повышает шансы на успех на два процента. В нашем эксперименте и это немало. Важно, когда подопытный очень хочет жить. И предупрежу твой вопрос, — поторопилась добавить Ари, — если в результате эксперимента никаких способностей у тебя не выявится… — Она тянула, явно подбирая слова, и за неё мысль закончил Мэт:

— Ветер мой звёздный, тут не нужно играть в дипломатию. — Он повернулся ко мне. — Если способности не проявятся и ты останешься жив, тебя сошлют на каторгу. Ты всё же признанный судом убийца.

Они оба посмотрели на меня.

— Дали надежду и тут же её отобрали, — зло просипел я и закашлялся. Горло дико саднило и пекло.

— Зато всё честно.

— Это, — я обвёл руками комнату, намекая на маяк, — того стоит?

Ари и Мэт переглянулись и синхронно ответили:

— Да!

Мэт добавил:

— Если способность всё же появится, ты никогда не пожалеешь, что стал смотрителем.

И я… согласился.

***

Дежавю.

Я снова в кресле, связан ремнями, и снова игла введена в мою вену, и уже буро-зелёная жидкость, от которой моё тело морозит, поступает в организм.

Страха не было. Я уже умирал, разве может быть хуже?

Оказалось, может. Становилось всё холоднее, меня затрясло, и я словно стал куском льда. Перестал чувствовать тело, будто перестал дышать, потому что не понимал, как можно дышать замёрзшими лёгкими. Последнее, что я помню, — хмурый взгляд Мэта, который разговаривал с кем-то, одетым в форму медика.

Послышался писк амниотической капсулы. Я открыл глаза: рядом снова стояли Ари и Мэт.

— Я снова умер? — В этот раз я говорил своим голосом. Своим прежним голосом!

Ари улыбнулась.

— Нет, но ты прошёл в следующий этап эксперимента. Пятьдесят семь процентов наших испытуемых отсеиваются на первом этапе.

— Очень дипломатично — сообщить мне, что каждый второй снова становится трупом после первой инъекции, — улыбнулся я, вставая и одеваясь. — А что с моим голосом?

— Он полностью восстановлен. Психологи посчитали, что так тебе будет легче проходить эксперимент.

Одетый, я встал с ложа капсулы, и меня тут же вывернуло какой-то слизью прямо на грудь Ари. Я пошатнулся, кто-то подхватил меня.

— Я… я… я не хотел. — Перед глазами всё плыло, и меня сильно тошнило.

— Это нормально, Дэм, — сочувственно произнесла Ари. — Это реакция на мутаген. Будут ещё последствия. Организмы у всех разные, реакция — тоже.

— Сколько ещё капельниц будет? — спросил я, еле сдерживая рвотный позыв.

— Пять, — коротко ответила она. — Остальное индивидуально. Если после восьмой капельницы твоя кровь не проснётся, ты покинешь нас.

Меня снова стошнило, уже в подставленный медицинским персоналом пакет.

— Когда следующая капельница?

— Через сутки.

Я не знаю, как пережил эти потрясения для организма. У меня то поднималась температура, причём так, что лаву из вулкана я счёл бы прохладной водичкой, то у меня начиналась диарея, то неведомая сила ломала мне кости: их словно выворачивало. Порой мне казалось, мне вырвали все зубы. Иногда мне снились кошмары, словно меня выворачивает наизнанку, и, когда я просыпался в капсуле, на мне не было живого места —тело походило на сплошной синяк. Мои глаза постоянно меняли цвет: то они были зелёными, то бордовыми, совсем как у Ллайли, то становились синими или родными, карими. После очередной капельницы я каждый раз подходил к зеркалу и вздрагивал: на меня смотрело страшилище — вздутые вены, необычный цвет глаз, разноцветные пятна на лице, вспухшие губы или нос.

Кажется, во время восьмой капельницы у меня несколько раз останавливалось сердце. Как только я открывал глаза, реанимационная бригада отступала, и медик снова прокручивал колесико капельницы так, чтобы мутаген поступал в вену.

Снова раздался писк капсулы.

Теперь уже Мэт встречал меня после пробуждения. Сам я не мог даже одеться, и мне помогли медики. Меня шатало, тошнило, и я бесконтрольно испражнялся.

Я устало вскинул глаза на Мэта. У меня даже не было сил задать тот свой вопрос вслух.

Получилось?

Мэт расстроенно покачал головой. Я сел на ложе капсулы.

Всё зря! Всё напрасно!

Все эти мучения, существование на пределе физических сил, все эти опыты, которые давно вышли за пределы моих моральных и физических возможностей. На трёх последних капельницах между вспышками боли я бормотал, а иногда и кричал: «Ллайли, я смогу! Смогу!»

— Когда я должен покинуть эксперимент?

— Завтра. Мне жаль, Дэм, но такое иногда происходит. Что бы ты ни думал о нас, мы гордимся тем, что ты принял участие в эксперименте. Не твоя вина, что восьмушка крови вигов не сработала. Ты сделал всё, чтобы что-то получилось. К сожалению, это не все плохие новости. — Он вздохнул. — Нам не разрешили отправить тебя на каторгу, где у тебя был бы минимальный шанс на выживание. Ты отправишься в тюрьму для особо опасных заключённых на станции «Нимея».

А он, оказывается, тоже умеет проявлять дипломатичность.

Я там не выживу.

Про эту тюрьму я был наслышан. Мой организм ослаб от влияния мутагена, и теперь, когда закончились все эти отсрочки, я понимал, что всё равно сдохну.

***

— Заключённый Нравид, на обработку!

Мы прибыли на огромную мрачную станцию, где только в верхней части светились иллюминаторы. Господин нье' Иарди сдал меня на руки старшему надзирателю, и меня, подталкивая, повели вглубь этой жуткой тюрьмы. До конца моей жизни оставались какие-то часы.

Меня втолкнули в камеру сухой обработки. Ненавижу её, водяной душ сильно приятнее. Но кто будет спрашивать заключённого номер восемь тысяч триста восемьдесят восемь?

Опять мне досталась восьмёрка…

На выходе мне выдали подушку, одеяло, комбинезон оранжевого цвета и такого же цвета ботинки. Белья не полагалось.

— У-у-у… Смотрите, какую лялю нам привели.

Я сглотнул. В камере, куда меня втолкнули, на меня уставились десятки глаз.

— Малышка, а ты хорошо сосёшь? — спросило какое-то лохматое чудовище. Мой татуаж глаз сослужил мне плохую службу.

Я осмотрелся.

А где кровати? Где я буду спать?

Заключённые сидели на полу и следили за мной. Я заметил, что все одеяла и подушки свернуты, каждое упаковано в индивидуальную сетку, прикреплённую к стене. Нашёл взглядом свободную сетку и направился к ней. Не успел сделать и пары шагов, как растянулся на полу. Вокруг раздался хохот, а мою задницу кто-то погладил. Я дёрнул ногой и, кажется, попал, потому что послышалось недовольное сопение.

— Ночью отработаешь, милка.

— Только после того, как научится хорошо сосать. От меня никто не уходил, не став профессионалом.

Мысли заметались.

Что делать? Сегодня ночью точно произойдёт что-то страшное. Совсем не спать я не смогу, а охране совершенно без разницы.

Я поймал заинтересованные взгляды.

Думают, сколько я продержусь?

В общей столовой все на меня глазели. С трудом получилось запихнуть в себя нечто вязкое и зелёное.

Мысли путались. Я совершенно не знал, как буду защищаться, если на меня нападут. Забился в угол камеры, настороженно всматриваясь в каждого узника. То и дело ловил на себе плотоядные взгляды. Когда на ночь выключили свет, я, стараясь не издать ни звука, попытался переместиться, но едва шевельнулся — меня ухватили множество рук и лап. Кто-то лизнул меня в шею, мне разорвали комбинезон, и кто-то задел мой член; мне зажали нос, чтобы я открыл рот.

Как же я вас всех ненавижу! Как же я ненавижу того, кто всё это мне устроил!

Чья-то лапа задела промежность.

Нет! Как же я хочу сдохнуть и прихватить всех вас!

Я мечтал лишь о том, чтобы выйти в космос без скафа и прихватить всех, кто сейчас пытается меня изнасиловать.

Внезапно зажёгся свет, и я услышал голос Мэта:

— Всем спасибо, хорошо сработали, мы пробудили кровь подопытного. Меня тут же отпустили и даже подняли на ноги.

То, что это часть эксперимента, я успел осознать за секунду. Голый, в ссадинах и крови (я кого-то укусил, а кто-то навалял мне и даже порезал), я встал и, шатаясь, побрёл к Мэту, замахнулся и ударил его. Он не увернулся, только улыбнулся окровавленными губами.

— Давай ещё, Дэм нье' Равид, выплесни всю свою злость! Ударь ещё! Я же просто подложил тебя под…

Договорить ему я не дал, пнул его в пах. Он согнулся, а я дрожащими руками схватил его за косу и с размаху впечатал в стену. Он не сопротивлялся. Шатаясь, встал, и всё так же улыбаясь разбитыми губами, добавил:

— А ты у нас рекордсмен, нье' Равид, открыл целых три стабильных червоточины.

Порадоваться тому, что эксперимент удался, я не смог. Сил совсем не осталось — все они ушли на сопротивление насилию и на три довольно слабых удара Мэту. Второй раз в жизни я упал в обморок.

***

— Выходим, выходим, господа убийцы, маньяки, воры и мошенники. — Нас подгоняло к выходу невиданное мной ранее существо — высокое, раза в полтора выше меня. А ведь я сам не маленький — метр девяносто два. Существо было худым, с серой кожей, раскосыми оранжевыми глазами, гуманоидным носом с большой горбинкой и устрашающей улыбкой.

Как в таком небольшом рту может быть так много острых зубов?

Череп, абсолютно лысый, немного блестел. Две пары рук были сложены на груди: одна пара под другой.

Какой-то парень попытался заехать этому серому в нос.

— Повежливей давай, мы будущие смотрители, ты кланяться нам должен!

Серый увернулся от удара, перехватил руку парня и сжал её так, что парень заорал. А когда серый отпустил его руку — она висела плетью.

— Стоит слушать, что я говорю, господин нье' Шукеш. — Серый снова улыбнулся, обнажив частокол зубов. — На следующие три года я — ваш царь, бог, император. Я тот, на кого вы должны и будете молиться. Если не нравится — можете идти. Вот прямо сейчас, за борт. — И он снова стал прикрикивать: — Выходим, выходим, господа убийцы, маньяки, воры и мошенники.

Я, закинув небольшую сумку на плечо, вышел из катера, что доставил меня в школу навигаторов имени Нарэлии нье' Иарди. Сразу же захотелось заскрежетать зубами: по обеим сторонам коридора стояла охрана из ботов. Я узнал их — такие же боты-конвоиры охраняли заключённых на Вариании. Если они распознают движение, как несущее угрозу, то выстрелят. Не убьют, но доставят массу неприятных ощущений. Я постарался расслабиться и двинулся вслед за теми, кто прибыл вместе со мной в такую недружелюбную школу навигаторов.

— Стой! — послышалась команда серокожего, и мы замерли. Даже тот, кто громко матерился, баюкая сломанную руку. Мы стояли в коридоре, в который выходили многочисленные двери. — На первый-второй рассчитаться! — приказал серокожий.

— Второй! — выкрикнул я, услышав, как девчонка, стоящая передо мной, крикнула: «Первый!»

— Первые — повернулись направо!

И наша шеренга стала нестройной.

— Вторые — налево! Запоминаем номер своего отсека, он написан на двери. Теперь это ваше личное пространство на три года!

Я повернулся налево и уткнулся взглядом в надпись на общекосмике: «5-Л-15».

Ну и что это значит?

Серокожий пояснил:

— Первая цифра — номер кольца, буква — сторона коридора, если двигаться от центрального лифта, цифра за ней — номер личного отсека. — Перед тем как войти в свой отсек, серый торжественно объявил: — Добро пожаловать в школу навигаторов, кадеты!