Соседи вершили самосуд над беззащитной старухой на глазах ее маленькой воспитанницы.

Мужики бросали горящие поленья через забор в уже объятую пламенем избу. Бабы голосили, подбадривали мужей, но трусливо держались поодаль. Все, кроме одной: Нинка тыкала острым концом заточенной палки между штакетинами, стараясь попасть в девочку, рыдающую за щербатым забором.

Спасать ее не спешили, более того — надеялись удержать вблизи огня как можно дольше, а там, глядишь, и сгорит, как старуха, не придется самим руки марать.

Столб огня вырвался из крыши, облизал черные балки. Вспыхнула кровля, затрещали стекла.

— Чтоб тебя твоя же нечисть сожрала! — выкрикнул кто-то, злорадствуя.

— За окнами смотрите, за окнами! Вылезет же старая!

— Нинка! — позвала скотница Зинка, когда Нина сделала шаг еще ближе к забору. — Не подходи к ней!

Это она про маленькую Тоню. Девчонка прижимала к груди толстую черную тетрадь, заливалась слезами, но с места не сходила. Так я и застала ее — цепляющуюся за куст жимолости, трясущуюся от страха.

Я прорвалась через толпу, отпихнула с дороги старшего пацаненка Нины, влетела в распахнутую калитку и ринулась к девочке. Нинка заверещала и принялась тыкать своим деревянным оружием с утроенной силой. Я опередила ее всего на мгновение — схватила Тоню и дернула на себя, и тут же острый конец палки вонзился в куст жимолости.

Как случилось так, что спокойным летним утром началась расправа с моей соседкой, я еще не осознавала.

Вот только что я ставила на плиту молоко для каши, попутно чистила картошку и планировала после завтрака отправиться на мельницу. Закончилась мука, а муж просил пирогов.

Солнце встало из-за горизонта, и день обещал быть обычным…

А вот я уже слышу гул голосов, чую запах дыма, до моих ушей доносится душераздирающий плач Матрениной воспитанницы, а сама Матрена, запертая в доме, высунулась в форточку и умоляет Тоню бежать.

Тоня не побежала: испугалась.

— Идем-ка отсюда. — Я вытерла слезящиеся от дыма глаза, поудобнее взяла ребенка.

— Куда намылилась? — рявкнула Нинка, угрожая палкой теперь мне. — Отпусти девчонку, иначе и тебе достанется!

За спиной с треском обвалился навес над крыльцом. Тоня взвизгнула, обхватила мою шею ручками. Кожу опалило жаром от громадного костра, в который превратилась изба Матрены.

Мужики разобрались с главной «проблемой» деревни и ушли, оставив своих жен решать судьбу второй «проблемы» — пятилетней Тони.

— Ты с ней разговаривать удумала? — кричал Нинке кто-то из толпы. — Забери у нее выродка!

Я в панике еще крепче прижала к себе девочку, раздумывая, в какую сторону рвануть. До дома доберусь быстро, ну а там мне не посмеют навредить: Степан полоумных бабищ на порог не пустит.

Отнимать ребенка силой Нинка и не думала: боялась. Вращала безумными глазами, наступала, держа перед собой палку, но драку за дитя затевать не рискнула. Боялась не меня — Тоню. Со мной-то она бы в два счета расправилась.

Пора было решаться хоть на что-то. Терпеть жар становилось невозможно, я уже почти ничего не видела перед собой из-за густого черного дыма…

Я кинулась в левую сторону — там ни души, и пусть трава по колено, зато выгадаю немного времени. Тоня в любое другое время оттягивала бы мне руки и я бы путалась в подоле платья, но страх за ребенка придавал мне сил.

Слышался гвалт, топот — бегут, за нами бегут! Мне осталось завернуть за огород, перескочить овраг, и окажусь в своем дворе. Только бы Степка никуда не ушел за это время, он мне нужен сейчас как никогда!

Запыхавшись, я ввалилась в дом, опустила Тоню на пол и дернула засов в паз. Тут же на дверь обрушился град ударов.

— Отдай дите по-хорошему! — Нинкин голос. Она проворнее остальных, догнала меня быстрее всех. — Аглая, выпроводи девчонку, и тебя никто не тронет!

Бешеное биение сердца отдавалось в ушах набатом, раздраженные дымом глаза не переставали слезиться. Тоня больше не ревела, уселась на лавку и не мигая смотрела на дверь. Нинка все требовала выпустить Тоню, а потом ее голос потонул в десятках других голосов.

— Я ничего не сделала! — громко шептала малышка. — Они это из-за Буренки, да? Из-за пропавшей Буренки? Бабушка говорила, что… А бабуля в избе осталась!

— Посиди здесь. — Я судорожно погладила девочку по голове, успокаивая, и в два прыжка достигла комнаты, где спал мой муж. — Степка!

Степан не шелохнулся, но издал какой-то нечленораздельный звук. Он выпил с утра. Если точнее, то еще вчерашним утром, потом днем и вечером, и поднобрался сегодняшним утром.

— Степа!

На громкий зов у самого уха муж отреагировал. Подскочил, завертел головой.

— Че орешь-то, дура? — проворчал он, намереваясь снова лечь, но услышал с улицы шум. — Что там?

Я не сдержала слез: накатило. Сбивчиво поведала мужу о том, что произошло. Он староста и должен помочь! Да, мы оба знали, что однажды деревенские не выдержат и придут к Матрене, но ребенка-то за что мучить!

— Они требуют отдать им Тоню. — Я умоляюще сложила руки на груди, взглядом поторапливая Степку. — Выйди к ним, ну же! Матрену заживо сожгли, и Тоньку собирались!

Степан недовольно поморщился, почесал шею. Ему нужно всего лишь выглянуть на улицу и шугануть всех, чтобы бабы разбежались по домам.

— Девчонку вытолкни и запрись, — зевая, сказал он. — На мельницу сходила?

— Как это — вытолкни? Степка? Они же Тоню… Да что угодно могут сделать!

— Всю жизнь ее стеречь собираешься? Свои дети пойдут, не до нее будет. Да и кто знает, чему ее старуха успела научить, а? Мелкая-то мелкая, да только сама Матрена в том же возрасте соседнюю деревню извела.

— Туда пришла оспа.

Я зачем-то стала оправдывать соседку, еще не веря, что Степан отказался мне помогать.

— А оспу кто наслал? То-то же. Давай-ка, Тоню вон из избы и накрой стол. Жрать хочу.

Он улегся, накрылся шкурой и сонно пробормотал:

— Тоню оставишь — вылетишь на улицу вместе с ней. Не хватало мне еще разборок с соседями.

Гарь с улицы проникла в щели и наполнила весь дом, пока я в растерянности собирала вещи в корзину. Не понимая, что делаю и куда мы пойдем, я даже не смотрела, что складывала. Кажется, какое-то платье и одну пару обуви, краюху вчерашнего хлеба, крынку молока и нож.

С корзиной в руках я встала посреди кухни, недоуменно обвела ее взглядом. Я прожила в этом доме семь лет. Вот за этим столом ела, а вон той шкурой укрывалась зимними ночами, забравшись на печь. В шкафу стоит красивая глиняная посуда, которую я изготовила в качестве своего же приданого: круглой сироте не приходилось надеяться на чью-нибудь помощь.

В комнате спит мужчина, которому я всю жизнь должна быть благодарна за то, что женился на мне.

Тоня подняла на меня покрасневшие глаза. Я смотрела в них и видела себя: маленькую девочку, рано оставшуюся сиротой и натерпевшуюся унижений, побоев.

Да, мне повезло, что Степан на мне женился, и я наверняка была бы счастлива с ним всю оставшуюся жизнь. Высокий, статный, пусть не симпатичный на лицо, но и не урод. И добрый иногда, но чаще — справедливый. За ним такие красавицы увивались, а выбрал он меня!

— Тонь… — Я говорила негромко, чтобы не разбудить мужа и не подзадоривать притихших за дверью соседок: они наверняка подслушивали. — Мы сейчас вылезем в окно и побежим быстро-быстро, хорошо? Ты сможешь?

Тоня поджала губы, кивнула.

— Давай твою тетрадочку в мешок положим?

Она замотала головой, в глазах снова вспыхнул пропавший было страх.

Пока мы бежали через поля, я думала только о том, как увести ребенка подальше. Деревенские никогда ее не любили, а как подросла — стали побаиваться. Да только страх перед девчонкой для взрослых, сильных людей — позорное чувство. Так страх перешел в ненависть, а ненависть вылилась в преступление.

Сколько помню, Матренину избу деревенские обходили стороной, а когда старуха бывала в деревне, даже обычно смелые мужики предпочитали не попадаться ей по дороге. Многие, если не все, ждали ее смерти как избавления от напастей, которые она, по их мнению, насылала. И почти дождались: возраст старухи приближался к той отметке, за которой жизнь в любой момент может оборваться. Но почти шесть лет назад у Матрены появилась сначала беременная незнакомка, а потом новорожденная Тоня, и деревенские сами нарекли ее преемницей. Даже я в это поверила, но, в отличие от остальных, не боялась.

Всякое о Матрене говорили — и с нечистой силой она спуталась, и у Темных помощи просит. Иначе откуда бы старухе, не имеющей ни детей, ни внуков, взять дорогие вещи? Ни у кого из местных ничего не просила, а погляди-ка — и еда была, и приемыш ходил не в обносках каких-то, а в хороших платьях. Зимой, пока другие дети лазали по сугробам в дырявых валенках да в вязаных шалях вместо теплых тулупов, Тоня щеголяла в новеньком роскошном пальто, каких в деревне сроду не видывали...

Тоня шагала с трудом, пыхтела и постоянно останавливалась, да и я уже едва волочила ноги, когда день сменился ночью. Зажглись яркие звезды, воздух стал холоднее. Тут-то я и вспомнила, что не прихватила никакой теплой одежды.

А еще вдруг поняла, что вернуться домой уже не получится. И не потому, что мы далеко ушли, а потому, что Степан меня назад не примет. Он ведь сказал: прогонит, если оставлю Тоню.

— Тетя Аглая, — заговорила Тоня дрожащим голоском. — Ты иди назад, я дальше сама.

Казалось бы — простые слова. Но они так резанули по сердцу, что я без сил опустилась на дорогу и привлекла к себе ребенка, только чтобы она меня почувствовала и знала, что не одна! Я и сама когда-то давным-давно, оставшись без родителей, мечтала стать кому-то любимой, как другие дети. Мыкалась по дворам — то у одних поживу, то у других. Не из жалости меня к себе принимали, а когда кому-то нужны были еще одни рабочие руки, посылали меня из дома в дом.

А мне хотелось ласки хоть от кого-то!

— Я не оставлю тебя одну, — прошептала я чужому ребенку, которого толком не знала.

Так, время от времени болтала с ней, если у огорода встречу. В другое-то время Степан не позволял мне к Матрене и Тоне приближаться — просил не позорить его. Даже не просил, требовал.

Разумом я понимала, что по-хорошему мне бы нужно вернуться. Показать Тоньке дорогу до города и уйти. Но сердце противилось.

Погоню мы услышали не сразу, а когда до моих ушей донесся топот копыт, прятаться было уже поздно, да и негде: вокруг поля и ни одной рощицы.

Я заметалась, схватила Тоню за руку и вопреки здравомыслию рванула с ней в поле.

— Здесь они! — Хриплый бас совсем рядом вспугнул какую-то зверушку в траве, а следом мельник уже тише добавил: — Аглая, к Степке в телегу иди. Мы тут сами справимся… с этой.