Пятьдесят лет. Полтиник. Шестой десяток…

Юбилей.

Казалось бы, живи да радуйся. Но я сидела в тишине своей трёхкомнатной квартиры, которую когда-то мы выбирали вместе с Серёжей, и смотрела на одинокую свечу в виде цифры «пятьдесят», воткнутую в шикарный торт. Всё это было не праздником, а самым настоящим цирком. Цирком одного клоуна по имени Ольга.

А ведь ещё вчера утром моя жизнь была вполне нормальной. Я стояла на кухне, пила кофе и планировала, какой торт заказать на юбилей, который мы, как я наивно полагала, будем отмечать с размахом и в ресторане. Как же я ошибалась…

Из кабинета вышел муж. Он был одет в свой лучший костюм: строгий, синий с красным галстуком. На лице — то самое деловое выражение, с которым он обычно ходил на важные переговоры. Только сейчас «важными переговорами» оказалась я.

— Оль, нам нужно поговорить, — начал он, стоя напротив меня, как перед партнёром по бизнесу, которому объявляют о банкротстве.

— Говори, — ответила я, а внутри всё похолодело. За двадцать семь лет брака я его знала как облупленного, и судя по тону, разговор предстоял не из приятных.

— Я ухожу. Сегодня. К Карине.

Вот так просто…

Имя его молоденькой секретарши повисло в воздухе. Я знала. Подозревала. Но слышать это вслух, вот так прямо, без всяких предисловий… это было похоже на удар обухом по голове.

— Она ждёт ребёнка. Нашего ребёнка, — продолжил он, и в его голосе не было ни капли сожаления. Только облегчение.

Мир сузился до размеров кухни. До его галстука. До безупречно выбритого подбородка. Ребёнок. Мечта, которая не сбылась у нас. У меня. Та боль, которую мы годами замалчивали... И вот теперь он с лёгкостью получает то, о чём мы вместе молили всех богов. С другой.

— Я понимаю, это шок, — его голос вернул меня в реальность. Он говорил ровно, чётко, как будто зачитывал пункты договора. — Документы на развод я уже подготовил. У тебя останется эта квартира. Всё честно.

— Двадцать семь лет, Серёж, двадцать семь… — выдохнула я, и голос предательски дрогнул. — Двадцать семь лет совместной жизни, и всё, что ты можешь сказать — «документы подготовил»?

Он вздохнул, смотря куда-то мимо меня, в окно.

— Оль, давай не будем. Всё уже давно кончилось. Мы живём, как соседи. И если честно… — он сделал паузу, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на давнюю обиду, — я жалею, что не ушёл от тебя раньше.

От этих слов по телу пробежал холод. Я почувствовала себя так, будто меня раздели догола и выкинули на мороз.

— Раньше? — прошептала я. — Когда? Когда мой отец был жив, и бизнес процветал?

Его лицо исказила гримаса раздражения.

— Вот именно! Вечно ты заводишь эту пластинку! «Мой отец», «бизнес»! А ты не думала, что я всё это терпел ради тебя? Что я годами ходил на эту ненавистную работу, которую мне подарил твой батюшка, как подарил тебя?

— Терпел? — во мне что-то сорвалось. — Ты двадцать семь лет терпел нашу жизнь? Нашу квартиру? Меня?

— Да! — его голос прозвучал резко, срываясь. Он впервые за весь разговор посмотрел на меня прямо, и в его взгляде была настоящая, неприкрытая ненависть. — Да, терпел! Я любил тебя, Оля, от силы года два в самом начале! А потом… потом было удобно. Удобно жить в этой квартире, удобно работать в фирме тестя, удобно приходить домой, а ужин готов! Но это не жизнь! Это существование! И я больше не хочу быть мужем «удобной» жены!

Я отшатнулась, как от удара. Каждое его слово впивалось в кожу, как игла. Два года. Всего два года из двадцати семи. Вся моя жизнь, вся моя любовь, все надежды и слёзы — всё это оказалось просто… удобством. Как диван, на котором хорошо сидится, или кофемолка, которая исправно работает.

— Удобно… — повторила я, а внутри образовалась пустота. Не осталось ни злости, ни обиды. Одна лишь серая, безразличная пустота. — Ясно. Тогда забирай свои вещи и стань, наконец, свободным.

Он молча кивнул, развернулся и вышел из кухни. Через пятнадцать минут я услышала, как хлопнула входная дверь. Он ушёл. Навсегда. И самое ужасное было в том, что в его словах была своя правда. Я и действительно была удобной. Удобной женой, которая не устраивает сцен, не ревнует без повода, прощает рабочие ужины и вечную занятость. Удобной… как мебель.

И вот теперь, спустя сутки, я сидела перед тортом, который заказала сама себе, в полной тишине. «Устрой себе праздник», — сказал бы он. Что ж, я устроила. Вокруг стояли тарелки с шикарными закусками, в бокале искрилось дорогое шампанское. И всё это было такой же бутафорией, как и моя прежняя жизнь.

Я подняла бокал за саму себя.

— С юбилеем тебя, Оленька, — прошептала в пустоту. — С пятидесятилетием тебя, удобная женщина.

Шампанское оказалось противным, кислым и тёплым. Я поставила бокал, едва не разбив его. Пятьдесят лет. Позади — брак-фикция, работа бухгалтером на фирме, которую когда-то основал отец, и которую так ненавидел мой муж. Пустота в детской, которую мы так и не смогли заполнить. Впереди — одинокая старость в стенах, пропитанных ложью. А он, где-то там сейчас, строит новую, жизнь с молодой женщиной, которая носит его ребёнка.

Отчаяние подступило комком к горлу, горьким и невыносимым. Я резко встала, отчего в глазах потемнело и голова закружилась. Нет. Я не позволю себе расплакаться. Не позволю. Я зажмурилась, сделала глубокий, дрожащий вдох и с силой, в которую вложила всю свою боль, обиду и ярость, задула проклятую свечу.

— Хочу начать всё сначала! — прошипела я в пустоту. — Всё СНАЧАЛА!

И тут же мир опрокинулся. Резкая, пронзительная боль ударила в висок, в глазах снова потемнело, пол ушёл из-под ног. Я услышала, как падает и разбивается бокал, а потом моя голова с глухим стуком ударилась о край стола, и всё поглотила абсолютная, беспросветная тьма.

***

Первым, что я почувствовала, был боль. Неприятная, тянущая боль в плечах и волосах, будто меня тащили за них по неровной поверхности. Потом до меня донеслись звуки — лязг металла, тяжёлые шаги, грубое дыхание. Я попыталась открыть глаза, но веки были свинцовыми. Сквозь ресницы я увидела расплывчатые очертания каменных сводов, проплывавших над головой, и факелы, отбрасывающие на стены прыгающие тени.

— Эй… отпустите меня… что вы делаете? — попыталась я сказать, но из горла вырвался лишь слабый, хриплый звук.

— Молчи, тварь, предательница! — рявкнул кто-то прямо над ухом, и чья-то сильная рука в железной перчатке впилась в мою руку с новой силой.