Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.

Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.

И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной… я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.

А.Фет

Родовой замок Кольдтов врастал в скалу, словно был её частью, творением самой природы, а не рук человеческих. Архитектурный ансамбль из серо-коричневого камня выделялся из ландшафта разве что главной башней. Внушительное строение цилиндрической формы оканчивалось объёмным куполом из фригонского хрусталя. Материал, что дороже золота и прочнее стали, привезли в Наутику из соседнего государства в эпоху, когда то ещё было другом, а не врагом. Прозрачную полусферу отвели под часовню бога дневного светила – Солиса. Денно и нощно внутри неё поддерживался огонь. Тёплым светом согревал он странствующие по холодному морю корабли и выхватывал из тьмы тех, кто, укрывшись ночным плащом, задумывал недоброе. За это замок и прозвали Лайт-Тауэр, то есть Маяк.    

Бальтазар Кольдт сидел у внешней стены купола, прямо за алтарём, на котором поблёскивало крупным рубиновым зрачком золотое око, наблюдая, как седые воды схлёстываются с таким же неспокойным небом, пытаясь разгадать, где начинается одна стихия и заканчивается другая. Точка соприкосновения терялась, мысли рождались и тут же разбивались, как волны – о скалы, а виски всё плотнее сдавливал горячий обруч, и мальчик отчаянно жаждал, чтобы на землю скорее пролился дождь. Тогда бы он мог сбежать в сад верхнего замка и дать волю чувствам, а ливень смыл бы следы слёз с его лица.

Порой такое желание снисходило на детскую душу, несмотря на то, что на девятилетие юный Кольдт получил самый дорогой в мире подарок – титул и немалое имущество герцога. Произошло это, однако, вследствие безрадостного события. Погружённый в невесёлые думы, он не уловил ни скрипа двери, ни звуков движения и очнулся только тогда, когда услышал, как за спиной знакомый до боли голос крикнул:

– Киан! Постой!..

Зашуршал шёлк. Каблучки застучали по мраморному полу часовни. Воображение Бальтазара живо нарисовало образ матери, запыхавшейся, взволнованной, такой трогательной с этими её широко распахнутыми глазами цвета кофе и копной вьющихся, как у него самого, каштановых волос. Более уверенные, тяжёлые шаги прекратились – тот, за кем едва поспевала Её светлость, остановился.

– Ты просишь слишком много, Тори! – сказал дядя.

– Но… ведь ты тоже заметил, что он изменился, стал немного… немного беспокойным…

На несколько секунд дрожащий голос смолк. Бальтазар почти видел, как молодая женщина заламывает белые свои, тонкие руки. Привычка, которая появилась у неё месяц назад. Следовало подняться из-за алтаря, поприветствовать их, дать о себе знать, но он отчего-то не сделал ничего из этого. Быть может, не хотел растревожить мать сильнее.

– Конечно, он подавлен! Все мы шокированы безвременной кончиной Коннора, и какой!.. Кто бы мог подумать, что один из самых талантливых магов погибнет не на поле брани, защищая родную Фламию, а сгорит от пневмонии за несколько дней, как немощный старик! – Киан помолчал, подавляя эмоции, и добавил: – Бальтазар уже достаточно взрослый. Через пару лет он поедет в Академию пламени и в столице будет под опекой короля.

– Но каким он предстанет перед ним? И кто всё это время будет управлять герцогством и замком?

– Тори, Тори… тебе ли не знать, что, чтобы стать врачом, я, старший из братьев, отказался от титула и привилегий? Пожертвовал многим для не достойного аристократа дела, посвятил жизнь призванию, терпел лишения ради мечты! А теперь ты говоришь мне, что во время войны, когда каждый медик на счету, я должен обделить раненых своей заботой и оставить службу? Правильно ли это, благородно?

– Из двух зол, Киан, выбирают меньшее. Мне жаль, что тебе придётся отказаться от того, чего ты достиг через страдания и труд, но не забывай, что вся Наутика и в частности Лайт-Тауэр защищают морские границы Фламии, и, если мы дадим слабину, жертв будет куда больше. Кроме того, я не маг и не способна научить мальчика тому, чему сможешь ты. Пожалуйста! Прошу тебя!..

Дядя не сразу ответил. Некоторое время тишину нарушало только гудение воздуха вокруг гигантских лепестков пламени, трепещущих на металлическом диске в центре круглого зала. Блики от них скользили по хрустальным стенам, от чего те переливались всеми оттенками красного, словно редкий вид полярного сияния. Бальтазар понял, что хрупкая женщина одержала победу над сильным, закалённым невзгодами и войной, мужчиной.  

– Не в силах противиться тебе, Виктория, – голос дяди наполнился горечью. – Хорошо. До поры я возьму на себя обязанности почившего брата.

– Благодарю тебя, – с достоинством и в то же время с огромным облегчением произнесла герцогиня. – Идём в кабинет, там скопилась невероятная гора бумаг.

– Веди, – решительно сказал дядя.

Когда звуки стихли, Бальтазар вскочил на ноги, но, точно каменной плитой, придавленный ощущением вины за то, что в эти тяжёлые для страны и рода времена не мог стать преемником отцу, рухнул обратно на розовый мрамор. Злость на себя за проявленную слабость помогла ему подняться. Он обогнул алтарь. Вечное пламя потянулось к нему, будто котёнок в поиске ласки. Мальчик почувствовал, как тепло, пройдя волной сквозь всё тело, сконцентрировалось в кистях. Кончики пальцев уколола магия, а он отверг её. Не сейчас.

Толкнув плечом тяжёлую дверь, он выскочил на лестницу, где застыл на секунду, ошеломлённый мощным порывом ветра. Холодный воздух подбросил вверх его накидку, растрепал тёмные кудри, забрался в ноздри и оставил внутри запах сосен и йода, осел солью на губах.

Бальтазар устремился вниз по обвивающей башню лестнице, минуя уровни с покоями Его светлости и членов семьи. Ступени привели в часть комплекса, что звалась верхним замком. Здесь была колодезная башня с бурой остроконечной крышей, склады с запасами провизии и оружия на случай осады, яблоневый сад и флигель, мансарду которого облюбовал дядя Киан – ему не нравилось жить вместе с остальными в донжоне.

Верхний замок от нижнего отделяла зубчатая стена с массивными воротами. Они-то и приковали к себе взгляд мальчика.

«Отворено, и, кажется, страж смотрит в другую сторону, – подумал Бальтазар, – обычно они проверяют тех, кто заходит, может, удастся незаметно ускользнуть? В крайнем случае велю молчать. Теперь же герцог я».

Он опустил голову, но затем, стиснув зубы, пошёл к цели – прочь из дома, прочь от жалостливых взглядов, от пустых, не дающих утешение, слов. Ведомый мечтой о долгожданном уединении, он ускорил шаг, не сводя глаз с приоткрытых ворот.

Тот, кто глядит только вперёд и никогда под ноги, часто спотыкается. Не устоял и юный Кольдт. Он запнулся о камень и растянулся в луже, наколдованной возле колодезной башни то ли злым роком, то ли вчерашним дождём. Пальцы нащупали в мутной воде что-то шершавое, продолговатое. Опираясь на подобранную палку и постоянно озираясь – не видел ли кто, как бесславно закончился его путь – мальчик встал. Осмотрел испорченную накидку и камзол. Вышитые на груди огненные язычки скрылись под слоем грязи. Бальтазар невесело усмехнулся. Что это за герцог, если его легко спутать с деревенским крысёнышем?

Он уже собирался скрыться где-нибудь, пока его не застиг кто-то из домашних, как вдруг в сознании, будто молния во мраке, блеснула мысль. Это была ниточка, ведущая к свободе, ключ от всех замков. Карие глаза поднялись к сизому небу. «О, спасибо, Солис!»

Бальтазар накинул на голову капюшон и плотнее закутался в мокрую ткань. Не выпуская палки из рук, направился к выходу.

– Стой! – охранник преградил путь. – Кто ты и что делаешь здесь?

– О, господин, – ответил Бальтазар, лицо которого было перемазано глиной, – я сын горничной и живу в нижнем замке. Случилась неприятность, я подвернул ногу, зато мне посчастливилось встретить лорда Кольдта, он провёл в свой кабинет и вылечил меня.

Солдат смерил его взглядом ­– и одеяние, и то, как опирался на сук и от боли кривил лицо. Он бы насторожился, захоти мальчик войти, но тот покидал верхний ярус сооружения, признаков нарушений при том не было видно, да и за Кианом Кольдтом взаправду водилась дурная привычка таскать во флигель всякий сброд.

– Выздоравливай, – сказал мужчина и посторонился.

– Спасибо, – с облегчением, принятым стражем за благоговение, выдохнул Бальтазар.

В нижнем замке он почувствовал себя вольнее. Здесь всегда оживлённо, а невидимкой быть проще в толпе. На непривычный к шуму слух Бальтазара обрушился людской гомон, соединённый с ударами молота в кузнице, ржанием лошадей в конюшне, перезвоном в кухне медных горшков. В нос бил дух печёной рыбы, дым, чадящий из труб на крышах домов, ел глаза. Местный оранти отпирал церковь, чтобы начать подготовку к обедне, женщины с большими плетёными корзинами шли к огородам, мужчины исчезали за дверями складских помещений, туда-сюда сновали дети. Кому было дело до одного из них? Никому бы и в голову не пришло остановить Бальтазара, когда тот прошёл сквозь главные ворота на мост, соединяющий скалу с большой сушей.

Юнцы вечно бегали в соседнюю деревушку, где за умеренную плату можно было получить к ужину свежий улов. Несмотря на запреты взрослых, они также не брезговали сбором грибов и ягод в подступающем к замку с востока Юнайском лесу, который проходил по границе Фламии с Фригоном и формально принадлежал последнему. И хотя участок регулярно патрулировался дежурными магами и простыми солдатами Лайт-Тауэра, дети с лёгкостью могли угодить в ловушку любой из противоборствующих сторон.

– Эй, малой!

Бальтазар замер. Он уже почти покинул мост, когда его окликнули. Первым порывом было броситься бежать сломя голову, но не позволило воспитание. Обернулся.

– Не задерживайся в Пискатерре, гроза собирается! – крикнул страж и для убедительности потыкал пальцем в небо.

Мальчик медленно кивнул и сошёл с виадука на дорогу. У развилки, укрытой от посторонних глаз редкими, ещё зелёными деревцами, он повернул не к селенью, а к лесу, и только тогда, опасаясь не преследования, а струсить, побежал. Он нёсся, не жалея ног, пока его со всех сторон не обступили дубы, и пока тело не упало на один из них. Руки обхватили могучий ствол, лицо вжалось в тёплую бугристую кору. Давно сдерживаемые рыдания подступили к горлу.

В то же время внутри закипал гнев, и Бальтазар выбрал его, а не слёзы. В этих местах и так достаточно соли и влаги. А злость выжигает другие чувства и прежде всего жалость к себе. Да, это именно то, что нужно. Он отпрянул от дерева, размахнулся и стал сечь его палкой, которую всё ещё держал в руке, словно мечом. Отчаяние растворялось в ярости, и мальчик потерял счёт времени. Его не останавливала ни ломота в мышцах, ни ссадины на ладонях, и он бы, наверное, продолжал, пока не лишился сознания, если бы не:

– Что ж ты делаешь, отродье Умброво?! Оно же живое!

Бальтазар развернулся к тому, кто всуе упомянул богиню ночи и смерти, всем телом. Он готов был броситься на человека, посягнувшего на его свободу, добытую с таким трудом. Но глаза, похожие на блюдца с янтарным чаем с плавающими на дне чёрными чаинками зрачков, глядели на него мирно и с любопытством. Светлые брови вопросительно приподнялись. Пшеничная чёлка свесилась на загорелый лоб, на носу рыжела россыпь веснушек.  От удивления рот паренька приоткрылся, меж губ белели зубы. Правда, одного из верхних резцов не хватало, но, несмотря на это и то, что одежда его была грубой и со множеством заплат, он был довольно мил.

«Смазливый, как девчонка», – поморщился Бальтазар, однако сжатые кулаки опустил.

Бедняк был поражён смесью чувств, запечатлённых в бледном, покрытом грязью и дорожками пота, лице странного мальчика, сочетанием уязвимости и ожесточения в тёмных глазах. Он пристроил лукошко, из которого торчали грибные ноги и шляпы, на заросший мхом пень и вытянул руку.

– Я Дэнни. А тебя как звать?

Бальтазар намеревался осадить простолюдина сообщением о том, кому тот позволил себе докучать, однако, вспомнив, за каким делом и в каком виде застигнут, ответил:

– Меня зовут Зар.

Предложенную ладонь он проигнорировал. Дэнни сунул руки в карманы и поковырял усеянную желудями землю носком видавшего виды ботинка.

– Ты живёшь в замке?

– Почему ты так решил?

– Да одет как-то не по-нашенски, – пожал плечами паренёк. – Вам там, бывает, перепадает-то с герцогского плеча.

Бальтазар ничего не сказал, а Дэнни указал подбородком на сук, который был тут же отброшен в кусты и забыт.

– Ну а случилось-то чего?

Герцогу Наутикскому не пристало обнажать душу ни перед кем, даже перед родственниками, и уж тем более перед незнакомцами, особенно, если те из простых. Но внутреннее напряжение, истощение от недосыпа и недоедания сказываются на любом организме. Силы покинули его. Сам не зная почему, Бальтазар произнёс то, о чём раньше не мог даже думать, не то что выговорить вслух:

– У меня умер отец.

Дэнни тихо присвистнул и отвёл глаза. Неторопливо оглядел рощу, пожевал губами, как бы подбирая слова, и наконец заговорил:

– Мой-то батя тоже того. Преставился. Только давно это было, года три уж. Конечно, поколачивал меня, вразумлял, получается, но уж ни в какое сравнение с отчимом-упырём! Мать-то у меня как картинка, даром что баба деревенская. А в хозяйстве без мужика как? Вот и стал к нам захаживать, потом она родила два раза подряд. Последний раз – двойню. Отчим стал пропадать в море, мамка чинила сети, рыбу носила в замок, а мы с дедом возились с малышнёй, наводили порядок, бывало, помогали соседям за медяк-другой.

Бальтазар ощутил вкус желчи во рту и мучительно сглотнул. Его замутило от одной только мысли, что леди Виктория, которую он боготворил и иной раз боялся обнять, чтобы не измять платье, вскоре после смерти мужа могла бы… могла… нет, он не в состоянии был представить подобное.

Оказалось, что Бальтазар вовсе не одинок в своём горе, и этот красивый мальчик понимает его, хоть и не слишком сочувствует. Конечно, в жизни Дэнни было больше неприятностей из-за нищеты, но и юному Кольдту нелегко жилось под грузом ответственности, возложенной на него с рождения. Однако Дэнни умел принимать бытие таким, каково оно есть, и это качество увлекло Бальтазара.

– И твоя мама… она счастлива?..

– Счастлива? – переспросил Дэнни так, будто впервые столкнулся с этим понятием, а затем выдал: – Знать не знаю! С месяц назад в местах здешних ходила страшная хворь, ты, верно, слыхал?

Для молодого герцога та эпидемия была не просто слухом, а врагом, которого отец не смог одолеть. Он кивнул.

– Вот дед и заболел. Я побежал в замок, чтобы отыскать лорда Киана. Поговаривали, тот задарма помогает беднякам. Страшно было, что, может, уехал в гарнизон или на битвы какие. Стражи гнали, но я не ушёл. Спустя несколько часов господин появился у ворот, и тут уж я не оплошал. А в избе мы нашли лишь еле живого деда. Отчима, матери и детей след простыл. Киан старика моего осмотрел, а к вечеру прислал служанку с лекарствами. Я давал всё, как велено, и молился Солису за страдальца и за доброго лорда. Чуть оправившись, дед сумел рассказать, что остальные сбежали от заразы к отчимовой сестре в Пирополь. Спешили дюже, взяли в столицу только самое нужное. Я в список не вошёл… Нынче хорошо, от лесных даров не так голодно. Картоху опять же растим во дворе, пескарей ловим на отмели. А как морозы ударят, так худо придётся. Но тогда чего уж, попробую наняться в замок. Чай, не маленький.

Глаза Бальтазара расширились от изумления. Его настолько потряс поступок людей, которые оставили сына один на один с умирающим дедушкой, выбросили, словно какую-то вещь, что он на время позабыл о собственном несчастье, а ведь оно рвало ему сердце каждую секунду на протяжении целого месяца! Неужели из-за чьей-то жестокости и глупости этот мальчик обречён вскоре погибнуть от голода, холода и будет лежать в сырой земле, где лица его уже не коснётся Око Солиса, не погладит пряди, не подсветит чайные радужки, не усеет веснушками вздёрнутый нос? Дэнни исчезнет, будто не было, в точности как растворился в вечности Коннор Кольдт.

– Правильно, приди в Лайт-Тауэр, – посоветовал он.

– Сомневаюсь, – покачал головой паренёк. – Там сейчас тоже не слава богу. Да кому я рассказываю? Ты уж побольше моего знаешь!

– Сделай это, – сказал Бальтазар с твёрдостью, которая слегка огорошила Даниэля.

Ему не осталось ничего другого, кроме как сдаться.

– Хорошо.

Разговаривая, мальчики пропустили момент, когда небо из свинцового превратилось в грязно-фиолетовое. Под ударами ветра жалобно заскрипели деревья. Сверху на головы посыпались листья, а внизу стало темно, как в сумерки. И тихо. Даже птицы спрятались от непогоды, перестали петь. Дэнни подхватил лукошко с грибами. Свободной рукой подцепил Бальтазара за рукав и поволок вон из Юнайского леса.

Ощущение предстоящей грозы будоражило. Мышцы налились силой, сердце качало кровь в бешеном темпе, в жилах бурлила жизнь. Впервые за долгие недели Бальтазар почувствовал себя лёгким как пёрышко. Точно на крыльях, он летел вслед за Дэнни, не разбирая дороги, почти смеясь, и нисколько не испугался, когда развилка осталась позади, а они устремились через перевал к раскинувшейся на побережье Пискатерре, в дом деда Захарии, который, по словам внука, варил лучшую в Наутике уху, и Бальтазар сам убедился в справедливости этих слов.

Домой он явился чумазым, уставшим, сытым и счастливым. И хотя ему знатно влетело за побег, ночью он спал как младенец, а утром снова отправился в деревню, куда с тех пор и до отбытия в Академию пламени наведывался каждый день.

Так началась их с Дэнни дружба. Дружба длиною в жизнь.