– Поедем домой, я устала.

Муж обвёл зал мутным взглядом и неожиданно легко согласился.

– Машину к подъезду, мы уезжаем! – рявкнул, ни к кому не обращаясь.

Трезвый он вёл себя с подчинёнными вполне корректно, но пьяный мог оскорбить любого. К счастью, в офисе он пил крайне редко, а уж тем более с коллегами. Разве что как сегодня, поздравляя сотрудниц с восьмым марта. Я наскоро попрощалась, ловя косые взгляды, и мы пошли к выходу.

Дома Семён, не разуваясь, направился к бару. Забулькало виски, я молча принесла лёд и лимон. В таком состоянии с мужем лучше не спорить.

– Выпей со мной, – он протянул тяжёлый массивный стакан.

Пить я не умею и не люблю, но покорно пригубила горький напиток.

– До дна, – потребовал муж.

Залпом выпила содержимое, ожидая знакомого позыва возмущённого желудка.

Семён сел в кресло, закурил, небрежно стряхивая пепел на ковёр. Убираться не мне, завтра утром вызову приходящую помощницу, но смотреть было неприятно.

«Картина маслом «Барин в холопской», - подумала с отвращением. Гончих не хватает.

– Скучно с тобой, Лидка, – лениво заявил муж.

Я не ответила: зажимая рот рукой, побежала в ванную.

Когда, наконец, умылась и прочистила зубы, из комнаты раздался выстрел.

Семён лежал на диване и стрелял из травматического пистолета по плафонам люстры.

– Что ты делаешь!

Попыталась отобрать оружие, он сопротивлялся, продолжая целиться.

– Промазал из-за тебя! – толкнул так сильно, что я кубарем полетела на стеклянный журнальный столик.

Раздался звон, толстый кусок стекла впился в руку, скулой больно ударилась о металлическую ножку. Я закричала.

Семён подскочил, схватил меня на руки.

– Лида, Лидочка, ушиблась? Прости, ну прости, давай помогу.

Резким движением выдернул стекло, из ладони закапала кровь.

– Аптечку дай, – всхлипнула я.

Неглубокий порез обработала перекисью и позволила забинтовать мне кисть. Хуже было с лицом: правая щека на глазах наливалась свинцовой тяжестью, надо срочно сделать примочку.

– Бодяги разведи, – попросила мужа.

Принёс мазь, виновато опустился рядом на колени и предложил:

– Налить тебе? Нет? А я выпью.

Руки неприятно дрожали, в горле стоял комок.

– Мне надо лечь.

– Конечно, дорогая, – муж потянулся с поцелуями, не выпуская из руки стакана.

Я долго лежала в кровати с закрытыми глазами. Пора поменять примочку, совсем высохла. Как я на работу пойду? Я очень гордилась этой работой – сама устроилась, сама прошла собеседование. И за последние полгода второй раз явлюсь с синяками, выслушаю притворно-сочувственные вопросы, мол, опять упали?

Встала, заглянула в гостиную: Семён спал на диване, вытянув ноги в грязных ботинках на белой кожаной обивке. На кухне шумела вода – забыл закрыть кран.

Я смыла мазь и взглянула на себя в зеркало. Зрелище было ужасным. Багрово-синий кровоподтёк расплылся на пол-лица, даже губы опухли. Плеснула в чашку виски и сделала большой глоток. Странно, напиток не показался мне противным. Может, ещё?

«Или сопьюсь, или Семён убьёт», - мелькнула в голове страшная мысль.

Надо уходить, бежать отсюда, но куда? В родительском доме меня не ждали, мать с отчимом несказанно рады, что я вышла замуж и уехала. Если и звонят раз в месяц, то только с просьбой «подкинуть деньжат до получки». Моё возвращение их огорчит, да что там, сама долго не выдержу.

– Лида! – громко закричал во сне муж.

Нет, не могу его видеть, и слышать не хочу, я поспешно оделась и вышла на улицу. Весенняя прохлада освежила горящее лицо, ярко освещённый проспект переливался неоновыми огнями. Я свернула в переулок, туда, где темно и безлюдно. Медленно брела, опустив голову. Зачем живу? Детей нет и, наверное, не будет: нам далеко за тридцать, а муж не спешит заводить «пискуна». Завтра он протрезвеет, сделает вид, что ничего не произошло и посоветует не лезть под руку…

Незаметно вышла к реке. Поднялась по пешеходной дорожке на мост, остановилась. Внизу маслянисто блестела чёрная полынья. По воде шла редкая рябь, отражая свет фонарей. Я задрожала, вдруг подкосились, обмякли ноги. Если сейчас перелезть через ограждение, всё решится само собой. Так просто, надо только сделать один шаг, всего один… По мне некому плакать… Я перегнулась ниже.

Сзади кто-то обхватил за талию и грубо потянул от перил:

– Не-е н-на-а-до! Упа-дёшь!

Я испуганно задёргалась, но незнакомец ещё сильней прижал к себе.

– Упадёшь! – громко повторил в ухо протяжный голос.

По дорожке к нам спешила пожилая женщина.

– Настасья, – кричала она, запыхаясь, – отпусти, чего пристала к человеку?

Хватка ослабла, и я смогла обернуться. Невысокая, очень полная девушка с характерными чертами лица психически больного. Даун? Большие серые глаза смотрели с жалостью.

– Уж вы простите, – торопливо заговорила подошедшая женщина. – Не ожидала от неё!

Она взглянула на меня и охнула:

– Кто тебя так, деточка? Поди муж? Никак и в правду топиться собралась? А я не пойму, чего Настасья тебя увидела на мосту и как побежит!

Она подхватила меня под руку, с другой стороны, крепко уцепилась Настасья.

– Пойдём отсюда, милая, не дело ты задумала. А дрожишь-то, дрожишь. Промёрзла?

Я шла, безвольно перебирая ногами. Женщина всё говорила и говорила.

– Настасья любит по темноте гулять. Красиво вечером: мост как по небу, на том берегу новая гостиница сверкает, аж в глазах рябит. Но сегодня уж больно холодно и ветер северный. Ты ж смотри, не зря кости морозили по этакой сырости. Не пошли бы на улицу, не спасли бы твою заблудшую душу.

Я почувствовала, как по лицу потекли слёзы, потом стало трудно дышать, и я зарыдала в голос.

– Вот и добро, вот и славно, – причитала женщина. – Слёзы, они для бабьей беды первые помощники. Идём-ка к нам: дома тёпленько, хорошо, печечку подтопим.

Сквозь слёзы я рассказала про Семёна, про то, что никому не нужна, что ни за что не вернусь больше к мужу, и очень болит порез на руке.

Не заметила, как дошли до узкой, грязной улочки на окраине. Таких деревянных бараков в городе много, но больше всего на этом берегу. Мы поднялись по шаткой лестнице в маленькую двухкомнатную квартиру. Я огляделась: со всех сторон зияла прикрытая рукоделием, чистенькая бедность. Настасья подала мне самодельные тапки из потёртого искусственного меха и махровое полотенце с аккуратными заплатками.

– Умыться надо, – медленно, протяжно выговаривая слова, сказала она. – Ужинать будем.

Я умылась в ванной холодной водой – не было даже газовой колонки, с любопытством разглядела древнюю стиральную машину, похожую на железную бочку, со следами белой краски на корпусе. «Рига». Странное название.

Настя ждала меня за дверью.

– Пойдём, – улыбаясь, взяла за руку.

Стены коридорчика и кухни украшены цветными рисунками. На одном, особенно ярком, разглядела человеческое лицо. Неровные мазки, кривые линии создавали удивительно приятное впечатление.

– Мама, – Настасья показала пальцем на рисунок. – Моя картинка.

– Она рисует, – подтвердила женщина, хлопоча у плиты. – Как зовут-то тебя?

– Лида… Спасибо вам.

– А меня тётя Таня. Настасье я не мать, бабушка. Мама её где-то гуляет, по чужим людям своё счастье ищет. Дочку, как родилась, мне оставила и ищи-свищи. Вот Настасья и зовёт меня мамой с детства. Ты не смотри, что она крупная, это от болезни. На самом деле ей пятнадцати ещё нет.

– Кушать хотим! – требовательно перебила Настасья.

Тётя Таня разложила по тарелкам пшённую кашу, сдобренную жареным луком и морковью. Кое-где попадались маленькие кусочки курицы.

– Плов! Сегодня праздник! – обрадовалась Настасья и повернулась ко мне, протягивая большой кусок хлеба. – Вкусно будет.

– Рис-то дорогой, – смутилась тётя Таня, быстро взглянув на меня.

– Очень вкусно, – подтвердила я, попробовав.

Не успела с аппетитом доесть свою порцию, как тётя Таня положила добавки.

– Это хорошо, что ты кушать хочешь, – заметила она. – Сейчас чайку попьём и спать. Утро вечера мудренее. Надо бы синяк тебе помазать на ночь. Настасья!

Девушка с готовностью подскочила и принесла знакомую бодягу. Я улыбнулась.

– У кошки боли, у собаки боли, а у Лиды заживи, – старательно повторяла девушка, нежным движением размазывая мазь. – Завтра я тоже тебя лечить буду. Можно?

Я благодарно кивнула.

Тётя Таня помогла перевязать руку.

– Эк тебя, – сокрушалась она. – Может, у нас поживёшь? Места хватит. Утром-то рано не вставай, позавтракаете, да лицо опять намажь. Завтра суббота, я на рынок уйду – носочки вяжу, варежки, продаю помаленьку.

Мне постелили в спальне – маленькой комнатушке с узким окном, заставленным цветочными горшками. Рядом, на диване, спала тётя Таня, на раскладушку легла Настя: не захотела сегодня спать на своей кровати в «зале».

Я легла, отвернулась к стене, с головой накрылась одеялом. Плакать старалась тихо, чтобы не мешать хозяевам.

– Пошли, Лидуня, на кухню, что ли, – тихо предложила тётя Таня.

– Я уже сплю.

– То-то я не слышу, как ты спишь. Пошли, нечего в подушку сопеть.

На кухне она поставила передо мной большую белую чашку с чаем, подвинула сахарницу. Села напротив, извечным женским жестом навалилась на стол, подставив ладонь под подбородок.

– Та полынья, – начала тётя Таня. – Она ведь каждый год не замерзает. Течение сильное, стремнина, думаешь, ты одна в неё заглядывала?

Я тихо ойкнула.

– Было, деточка, было, хоть и давно, чего греха таить, – тяжело вздохнула тётя Таня. – Думала, вот так, одним махом, и себя и её избавлю. Кого ращу? Кому она нужна, кроха больная? А Настёна запищала, захныкала, и так мне её жалко стало. Как же никому, она мне нужна, я ей, а теперь, видишь, ещё и тебе пригодились.

– Спасибо вам. Мне в этом городе идти некуда: родных нет, друзей не завела.

– Найдёшь ещё друзей-подружек, какие твои годы, – тётя Таня зевнула, прикрывая рот ладошкой. – Давай-ка на боковую, ты устала, и мне вставать скоро.

– Щека болит, – пожаловалась я. – И рука тоже. Как я спать буду?

– Да уж лучше, чем в реке утопленницей, – философски заметила тётя Таня.Я то проваливалась в сон, то просыпалась. Перед глазами, как вырезки из фильмов, мелькали картины: чёрная вода в реке, злое лицо мужа, свет фар на дороге, выхватывающий размытые силуэты. Очнулась от того, что кто-то ласково гладил меня по руке.

– Тебе приснился страшный сон, надо водички попить. Хочешь, я принесу? – заботливо спросила Настя.

Я отрицательно покачала головой и уткнулась в подушку. В комнате темно, но лучше девочке не видеть моё перекошенное опухшее лицо.

– Не пойдёшь к своему плохому мужу? С нами останешься? Оставайся, я тебе картинок нарисую, – прошептала Настя.

– Ты не спала?

– Я подслушивала, – бесхитростно призналась она. – Глаза закрыла и лежала тихо-тихо. Ты зря плакала. Надо было сдачи дать. Хочешь, я тебя научу? Я сильная.

– Он сильнее, мне с ним не справиться.

Настя задумчиво почесала затылок:

– Рассказать тебе тайну?

Я улыбнулась. Маленькая, наивная девочка, в душе совсем ребёнок. Слава Богу, что у неё есть заботливая бабушка.

– Может не надо? Тайну нельзя рассказывать.

Настя обиженно засопела, ушла к себе на раскладушку и повернулась спиной. Я встала, присела рядом.

– Расскажи, пожалуйста. Настя, пожалуйста, я очень хочу знать тайну.

Настя заворочалась, села рядом, подтянула коленки к груди. Раскладушка подозрительно заскрипела.

Мы перебрались на пол, положили под спины подушки.

– Это зимой было, – зашептала Настя мне на ухо. – Я пошла в магазин, но не в наш, в другой. Далеко.

– Почему в другой?

– В нашем нет сладких булок, в середине варенье.

В смутном свете уличного фонаря я заметила, как Настя облизнулась.

– Там мальчишки были, маленькие, меньше меня, но злые. Они кидали в меня комками, потом ледышками.

Девочка всхлипнула. Я обняла её за плечи, прижала к себе, ласково погладила по спине. Дети иногда бывают жестоки, в своём счастливом мире они не хотят принимать тех, кто отличается от них.

– Я убежала. Не стала драться. Я испугалась. Они попали сюда и сюда, – показала Настя.

– Умница. Нечего тебе с ними драться, убежала и молодец.

– И ты бы убежала, да?

– Конечно.

Я тяжело вздохнула. Убегала уже, и не раз, только опять возвращалась. Куда мне идти?

– Настасья, а почему это секрет? Ты всё правильно сделала.

– Ты что! Мама не знает. В тот магазин нельзя ходить. Далеко и через дорогу. Мама не разрешает. Я больше не буду туда ходить, никогда. Только сладких булок жалко, у нас таких нет.

В порыве раскаяния Настя обхватила меня за шею – какие у неё сильные руки, и прижалась лицом к больной щеке.

– Ой!

– Больно, да?

– Пройдёт, пошли спать, а то утро скоро.

Проснулись мы поздно. Тётя Таня уже ушла на работу, на кухне, на столе, для нас с Настей был приготовлен завтрак: посыпанные сахаром блинчики и чай.

Настя сразу засунула в рот целый блинчик, довольно зажмурилась.

– Соня, ты есть можешь? Хочешь я тебе кусочками порежу? – спросила она, разглядывая моё лицо.

Я подошла к зеркалу: за ночь щека ещё больше отекла и налилась синевой. Ужас. Аккуратно умылась, промокнула лицо мягким от времени стареньким полотенцем.

Настя встала за моей спиной, ладонью закрыла мне здоровую щёку:

– Какая ты некрасивая, – вздохнула она.

Я взяла Настину руку и закрыла больную половину лица:

– А так?

Настя внимательно посмотрела, покачала головой:

– Так тоже. Ты похожа на грустного клоуна.

– Я? На клоуна? – я шутливо замахнулась на девочку полотенцем.

Настя отскочила, встала с другой стороны стола:

– Ага! Мы с мамой ходили в цирк. Ты ходила в цирк? Там собачки, и лошади. Они бегают по кругу.

Настя приложила руки к груди и, видимо изображая лошадь, заскакала вокруг стола.

– Вот так, вот так!

Я поймала её за руку:

– Настя, остановись! Почему я похожа на клоуна?

– Там было два клоуна, весёлый и грустный. У грустного белое лицо. Ты на него похожа.

Я повернулась к зеркалу:

– У меня не белое лицо!

– У тебя лицо вот так! – она пальцами потянула вниз уголки губ.

– Неправда!

– Правда, правда, а не кривда! – девочка опять заскакала вокруг стола, попутно хватая с тарелки блинчики. – Ты не видишь, я вижу! И мама видит, спроси у неё!

В комнате зазвонил телефон. Семён. Я внесла мужа в чёрный список. Забудь обо мне! Никогда, никогда больше я не вернусь домой, да и не мой это дом. Не послушаю уговоров и вообще не стану разговаривать.

На кухне Настя отодвинула в сторону чашки, разложила бумагу, карандаши, ждала меня.

– Я буду тебя рисовать, – сообщила она.

– Весёлого клоуна, хорошо?

– А! Хитренькая! – обрадовалась Настя и захлопала в ладоши. – Не хочешь быть грустным?

– Не хочу.

Настя, едва не уколов карандашом, порывисто меня обняла. Маленькая и большая, добрая ласковая девочка.

– Оставайся с нами, – у нас хорошо. Мама ещё блинчиков напечёт.

Она, как настоящий художник, посадила меня позировать. На бумаге Настиными стараниями вырисовывалось нечто слегка похожее на человеческое лицо.

В понедельник я позвоню на работу, скажу, что заболела, отпрошусь на несколько дней. С зарплаты куплю девочке новые кисточки и краски, возьму в кредит хорошую стиралку, а сегодня мы вместе пойдём в дальний магазин за сладкими булками с вареньем внутри.

Приглашаю Вас в мою новую книгу! 

Зачем она раньше вернулась с работы? Да лучше бы до вечера по городу гуляла! Хотела сделать любимому мужу вкусный ужин, хотела, как лучше… А получилось – как всегда! Муж признал её виновной во всём. Теперь у Жанны ничего нет. Нет мужа, нет работы, нет дома… Но там, за прозрачной утренней дымкой, вдруг показалась надежда. Или опять судьба посмеётся над героиней?

https://bookriver.ru/reader/svetlana-stanovaya-izmena-ya-tebya-nashel