В августе над графским поместьем вновь закружили синие мотыльки. Они порхали над крупными алыми розами – гордостью цветника, украшали деревья, точно фонарики, и танцевали в вечернем небе.

Пожилой граф, владелец поместья Розетта, поглядывал на них с тревогой. Помнил, что синие мотыльки с блестящими крыльями – предвестники неизбежных больших перемен.

«Много лет назад, когда я решился сделать предложение будущей жене, в нашем саду тоже было много синих мотыльков. Значит, это хороший знак, – успокаивал себя граф. Но тут же печально вздыхал: – Но перед тем как мы расстались, они ведь тоже появились! Так что же – к добру или нет? Ох, узнать бы наверняка! Да лучше бы и не было никаких перемен! Жить бы да жить спокойно».

– Не беспокойся, папа! – беззаботно улыбнулась Элли, когда граф поделился с нею сомнениями. – Всё будет хорошо. Мотыльки – это просто красиво. Вот если бы нас атаковали летучие мыши, можно было бы переживать.

– Ну, нашествие летучих мышей случается редко, разве что наколдует кто-нибудь, а такие чародеи в наших краях не водятся… – граф улыбнулся и ласково погладил дочь по светлым вьющимся волосам. Они рассыпались по хрупким плечам, заблестели под вечерним солнцем, и граф загрустил: как быстро выросла его принцесса! Видно, пришло время подумать о достойном женихе. К тому же, есть один хороший человек на примете...

Элли, младшая дочь, приехала в графский замок, чтобы провести здесь каникулы перед выпускным классом, и наполнила Розетту свежим очарованием юности. Она любила отца и не давала ему тосковать. Вечерами они бродили по ухоженным аллеям старого сада или, прихватив блюдо с фруктами, устраивались в ажурной беседке. Рядом тихо посапывал пожилой серебристо-серый цербер Рик – три его крупные собачьи головы давно уже поседели. Рик был верным другом, но в последние годы – не слишком чутким охранником.

Дочь беззаботно рассказывала про школу, подруг, беспокойную жизнь в шумном городе Кэбвиле с небоскребами, автострадами и торговыми центрами, похожими на великанские стеклянные кубики. Мегаполис графа не волновал – он привык жить в поместье. Что за жизнь в городе, где нет ни холеных коней, ни цветов, ни даже церберов? Но ему нравилось слушать белокурую девочку, от ее щебета переполнялось нежностью сердце.

– Как же здесь хорошо! – говорила Элли, пробуя виноград из расписной тарелки. – А какая природа! Представляешь, вчера мы с Нитой заметили на полянах единорогов. Жаль, что они такие пугливые.

– С Нитой? А кто это? – встрепенулся граф. Единороги его не удивили – они встречались в здешних краях чаще оленей: появлялись внезапно, как призраки, смотрели на людей издалека умным, пугливым взглядом и исчезали в зеленых долинах.

– Ну что ты! – рассмеялась Элли. – Нита – это наша Ранита!

– А, горничная… – граф равнодушно кивнул и поинтересовался: – Кстати, как она тебе? Смотрю, вы нашли общий язык?

– Конечно. Мы играем в теннис, гуляем, слушаем музыку.

– И все-таки, дочка, не забывай, что она только горничная, – мягко напомнил граф. – Не позволяй лишнего, не стесняйся о чем-то просить. Если что, сразу ставь на место, сообщай мне или Генриору. Хорошо?

– О чем ты говоришь! – всплеснула руками Элли. – Она моя подруга. Удивляюсь древним предрассудкам.

Граф хотел возразить: «Это не предрассудки, а традиции», но, кашлянув, погладил Рика по левой голове и промолчал. Он вспомнил, что Ранита не нравится управляющему Генриору, – тот называет ее вертушкой, пустышкой, а то и ведьмочкой, и советует отправить на все четыре стороны от греха подальше. Но разве граф может избавиться от девушки, которая стала идеальной компаньонкой для его маленькой принцессы?

– Ранита очень хорошая! – весело проговорила Элли.

– Да, неплохая. Живчик – не то, что иные сонные мухи, – поспешно согласился граф, будто бы продолжая спорить со строгим управляющим. – Может, не слишком работящая, зато тебе нескучно.

– Здесь нескучно, а в городе тоска, – призналась Элли, отщипнув от пышной грозди сочную зеленую виноградинку. – Подружки разъехались, мама вечно занята. Кстати… – Элли помедлила, но всё-таки сказала: – Знаешь, мама решила развестись с ее мужем.

Графу показалось, что к его сердцу приложили теплую грелку. Он и сам не понял, почему известие о женщине, которая давно ему не жена, остро и радостно его взволновало. Выдержав для приличия солидную паузу, граф взъерошил седоватые волосы, задумчиво коснулся крупного носа и спросил, старательно изображая равнодушие:

– Как же так – разводиться? Почему? Ведь они и женились, кажется, недавно.

– Не знаю почему, я не лезу в их отношения.

– Бедная моя девочка…Ты, наверное, устала слушать их скандалы!

– Да нет, они не ссорятся, только молчат. Мне кажется, им не о чем говорить. Так-то ее муж неплохой, решает мне задачки, правда, мама не одобряет.

– Мама права, учиться надо хорошо, – мягко проговорил граф, рассердившись на себя: вот еще, вспомнил былое, затрепетал, как подросток. – Посмотри на брата с сестрой. Андреас окончил университет, получил достойное образование, пишет диссертацию о ледяных драконах. А Милена? Тридцать лет красавице, а в голове ветер. Институт бросила, замуж дважды сбегала, никак свой причал не найдет. Вот тебе, моей принцессе, семнадцати нет, но ты гораздо серьезнее! – граф не обратил внимания, что Элли торопливо отвела взгляд и принялась разглядывать замысловатый узор на тарелке. – А Милена? Взрослая дама, ей бы детей рожать, домом заниматься – а она порхает, как бабочка! – граф тяжко вздохнул и проводил глазами синего мотылька. Но, заметив, как нахмурилась Элли, вспомнил, что та очень привязана к сестре, поэтому поспешил исправиться: – Милена, конечно, славная, приветливая. Но, понимаешь, слишком своенравная. Самая старшая – и самая сложная.

– Неужели сложнее Берри?

– Ох, ну это другое дело… – шевельнув широкими плечами, граф расстегнул две перламутровые пуговки на бирюзовом сюртуке – тесноватым он стал, пора, пожалуй, сказать Генриору, чтобы кухарка не подавала к ужину сдобы. Поправив загнувшуюся манжету, граф устало проговорил: – Видишь ли, родная, эту историю я не хочу ворошить. Берри было пятнадцать, когда он исчез. Десять лет прошло – срок немалый. Мы искали его… О, как искали! Полисмены, детективы, чародеи, гадалки – и что? Ничего. Родная, я всё бы отдал, чтобы сын нашелся. Но годы идут. Надежды, что мы встретимся, почти нет.

– А мама верит, что он жив.

– Что ж, в ней всегда было больше оптимизма. …Смотри, Генриор несет нам напитки, а я как раз хотел выпить морса. Этот человек всегда угадывает мои желания.

Генриор, работавший в Розетте три десятилетия и давно превратившийся из незаметного дворецкого в незаменимого помощника, аккуратно поставил на круглый деревянный стол чеканный поднос с изящными хрустальными бокалами, похожими на шахматных королей. Выпрямился – высокий, седой, серьезный.

– Мне подумалось, что вам будет приятно освежиться. Вечер сегодня душный.

– Ты как всегда вовремя, Генриор, – кивнул граф, с удовольствием отпивая из бокала малиновую прохладу.

– Мы говорили про Берри, – Элли посмотрела на дворецкого. – Мама считает, что он вернется. А вы?

– Конечно. Этим и живу, – немедленно отозвался Генриор. – Кстати, Берри очень вас любил, называл куклой и любил катать на плечах.

– Я помню! – улыбнулась Элли.

– Всё, достаточно воспоминаний! – граф поставил на стол бокал с недопитым морсом. – Сердце от них болит. Былого не воротишь.

Генриор не ответил. Он церемонно кивнул и, спросив позволения, с достоинством удалился, а граф вздохнул и печально потрепал мохнатого Рика.

– Папа, а ты помнишь времена, когда Генриор был просто прислугой, как Ранита? – глянула на отца Элли. – Я Розетту без него и представить не могу!

– Прислугой? – граф задумался. – Да нет, он и в молодости отличался от других. Правда, старина любит в эту роль поиграть. Мол, я дворецкий, чего изволите? Фрукты принесу, гостей встречу... Но все это мишура, понимаешь? Он мудрый человек, разговаривать с ним – одно удовольствие. Вы-то, дети, птички залетные, нечасто к старику заглядываете. На Генриоре весь замок держится. Он надежный, вот что главное… – граф достал серебряные часы на цепочке, покачал головой: – А ведь как время-то спешит! Поздно уже. Пора бы вздремнуть.

– Да, пойду к себе. Доброй ночи!

– Спокойной ночи, родная.

Граф так и не заметил, что в глазах дочери пляшут нетерпеливые искры горячего и веселого волнения.