Тьма. Тишина. Ничто. Вспышка!

- Хочешь жить, червь?! – Голос грохотал внутри головы. Голос Бога, который требовал абсолютного повиновения.

- Да…. – Человек, распростёртый на полу, едва мог говорить. Звук умирал, стоило словам коснуться кроваво-чёрных мраморных плит с густыми жёлтыми прожилками. 

- Что «да», червь?!

- Да… Повелитель. Жить. Хочу.

- Зачем? Хочешь мстить, червь?! – В голосе Бога прозвучала нотка заинтересованности, даже любопытства.

- Мстить… Да, Повелитель. Я хочу. Мстить. – Человек предпринял попытку поднять голову, но голос бога ударил, пресекая робкий зародыш самоволия:

- Червь! Готов ты жить вновь, неся имя Моё в свой мир?! Жить в смерти и ждать, когда Я дам тебе шанс на месть?! Жить именем Моим и ради него?! Готов получить шанс обнять родных? Отвечай!

- Да, Повелитель. – Человек замолк, но тут же, будто испугавшись своей нерешительности, быстро продолжил:

- Дай мне право нести имя Твое во славу Твою. Дай мне шанс насладиться местью и принести Тебе жертву. – Даже след сомнений исчез из его голоса, мужчина умолял Бога каждым движением губ, скользивших по испарине, остававшейся от дыхания на холодном мраморе. – Дай мне только шанс увидеть их. Я не подведу.

- Тогда ползи, червь, ползи в свой мир, ползи и неси волю Мою. Готовь своё захолустье к Моему приходу! Открой Врата! Скажи всем – Д’аат идёт! И тогда я дам тебе шанс увидеть их.

И снова стало Ничто.

Ближе к вечеру поднялся ветер, стал раскачивать труп повешенного на длинной веревке. Крупная ворона не сразу смогла устроиться на его плече. Внезапно налетавшие порывы мотали тело из стороны в сторону, птица промахивалась, взбивая воздух крыльями в сантиметрах от ствола старой осины.

В итоге вороне всё же удалось зацепиться когтями за ткань плотного жилета. Возмущенно встопорщив перья, падальщица покрутила головой, каркнула и несколько раз ткнула клювом в щёку трупа, потянула за холодное ухо. Уже начавшая твердеть мёртвая плоть не поддавалась. Птица, подскочив на неудобном худом плече, выгнула шею и воткнула клюв в глаз своей добычи. В этот раз попытка увенчалась успехом – она распорола тонкое веко, подцепила и потянула глазное яблоко. С натяжным тихим хрустом скользкий остекленевший кусок плоти оторвался и упал под ноги трупа, болтавшиеся в полуметре от покрытой пеплом и сухой травой земли. Злобно каркнув, ворона спланировала вниз и проглотила окровавленный шарик, после чего сразу удачно закрепилась на другом плече.

Резкий взмах клюва, устремившегося ко второму глазу повешенного, был прерван – правая рука трупа рванула вверх и в последний миг схватила птицу за горло. Ворона забила крыльями, загнутые чёрные когти драли рубашку и кожу на мёртвой руке, но посиневшие пальцы мертвеца упорно ломали трахею и позвонки, пока шея незадачливой любительницы мертвечины не хрустнула. Крылья птицы обвисли.

На худом, покрытом пылью и царапинами лице повешенного внезапно полыхнул ярко-зелёным зрачком глаз. Его белок был настолько густо покрыт лопнувшими сосудами, что казался наполненным темно-красной землёй. Клонившееся к закату светило рождало резкие тени, отчего казалось, что в глазнице трупа переливается абсолютная тьма. Будь рядом человек, который смог бы взглянуть в опухшее и почерневшее лицо, то он бы увидел, что из пустой глазницы пробивается жёлтое сияние. Там меж окровавленных мышц свила гнездо некая субстанция, состоявшая из множества тонких нитей, в своем непрерывном движении напоминавших клубок оранжевых червей. 

Медленно, с явным напряжением, рука поднесла задушенную ворону ко рту, губы ожившего трупа обнажили сломанные зубы, которыми он не замедлил впиться в голову своей мучительницы. Брызнула тонкая струйка крови, сиплый голос с трудом выдавил из сдавленного верёвкой горла:

- Тебе, Д’аат, жертвую эту жизнь.

Боль, внезапной огненной плетью хлестнувшая в пустой глазнице, не шла ни в какое сравнение с болью, поселившейся в замершем сердце. Сантария, Гандер, Мурна… Жена, сын, дочь… Мертвы. Убиты, изнасилованы и убиты кучкой отщепенцев, промышляющих разбоем на просторах страны, в очередной раз оставшейся без короля и закона. И он ничего не мог поделать, даже не забрал с собой «на ту сторону» ни одной паршивой жизни. Да и как можно было спасти свою семью, если петля стягивала шею и пальцы ног едва доставали до земли, если верёвка натягивалась всё сильнее, выдавливая остатки воздуха из проткнутого сзади тупым мечом легкого. Мурна, Гандер. Сантария.

Тело почувствовало боль. Боль! Она была сейчас равна жизни! Он не был ещё жив, когда рука, ведомая чужой волей, схватила ворону за горло. А вот поднёс тушку птицы ко рту и почувствовал вкус горячей птичьей крови на своём прокушенном языке воскресший уже по собственному желанию. И первая жертва была принесена абсолютно добровольно, как того и хотел Д’аат, – божество ли, демон ли или кто-то ещё, потерявший своих почитателей и решивший найти новых. Мертвецу было не важно, кто стал его покровителем. Мертвец знал только одно – ему дан шанс на то, чтобы исправить прошлое. И этот шанс он был намерен использовать.

 Ветер сменил направление. Теперь клубы серого дыма от догорающего дома несло в направлении висельника. Дышать ему не требовалось, горячий смрад пожара не был проблемой, но хотелось плакать… Хотелось выть в голос, глядя на распростертые в непристойных позах окровавленные тела родных, но слезы из мёртвого глаза не шли. Только из пустой окровавленной глазницы потянулся лёгкий дымок, тут же исчезнувший на свету.

До самого заката он пытался вырваться из петли, впившейся глубоко в шею. Успевшие налиться загустевшей кровью руки не доставали до нависавшей над головой ветки, оборвать верёвку долго не получалось, пока она наконец не перетёрлась от постоянных рывков и со звоном не лопнула. Тело висельника глухо ударилось о землю. Неуверенно ворочая руками и ногами, он с трудом поднялся и опёрся о ствол дерева, на котором только что висел. Подцепив ногтями петлю, вытянул её из рубца на шее и, растянув ссохшийся узел, снял и отбросил в сторону. Из шрама брызнуло сукровицей, которая тут же свернулась, странгуляционная борозда почернела, втянув внутрь багровые края раны.

Через минуту вокруг шеи мертвеца страшным ожерельем лежала жирная полоса багрового цвета, переплетенная узлами чёрных вен и уходившая сзади к затылку.  

Едва дневной свет покинул землю и стал перебираться выше по стволу осины, неся сумерки, у ног висельника раздался шорох. Мёртвая птица поднялась с земли, встала на лапы и ударила крыльями, взметнув клуб пыли и пепла. Но летать тварь после смерти разучилась, так что просто размахивала крыльями при каждом прыжке. Голова покачивалась на свёрнутой шее, тускло сверкая бусинами выпуклых глаз.

Слабо толкнув ворону ногой, висельник направился к телам своих родных. Минуту постоял рядом ними, обошёл пепелище дома и вышел к огороду. Расталкивая валявшиеся меж сухих плетей тыквы, отыскал лопату, прошептал несколько слов краткой молитвы, одним из которых было «Д’аат», и вонзил штык в сухую землю. С первым ударом из-под скрюченных пальцев плеснуло оранжевым дымом, который закрутился спиралями и впитался в древко лопаты, оставив на нём едва видный туманный след в виде перевитых тонких полос.

До самой ночи мертвец копал могилы. Его движения становились всё увереннее с каждым взмахом, он учился заново управлять своим телом. Оно быстро менялось: усыхали мышцы, превращаясь в тугие канаты под уплотнившейся кожей; кости лица обострились, чётко обрисовав туго обтянутый череп, губы истончились и едва прикрывали зубы. Ворона прыгала вокруг него, за что дважды получала лопатой в бок, но упорно лезла и, болтая головой, тыкалась в ноги. Наконец, из её распахнутого клюва вырвалось карканье, в котором едва различались слова:

- Го-каахр-ву попк-кхра-вь…

Воткнув лопату в земляной холмик, мертвец присел рядом с птицей и с минуту разглядывал её, та в ожидании переминалась с лапы на лапу. Затем он протянул к ней руки, одной взял за шею, а второй обхватил голову и рывком поставил её вертикально. Хрустнуло, череп птицы с торчащими из него осколками костей обволокло густым жёлтым сиянием, которое быстро исчезло. Воронья голова теперь сидела на теле ровно, раны скрылись под кожей и перьями. Птица покрутила клювом из стороны в сторону и отпрыгнула от мертвеца, вновь потянувшегося за лопатой. Но тот продолжил копать, обрубая края и стены третьей ямы, предназначенной стать могилой для его дочери, которая не дожила до своего трёхлетия всего пару месяцев.

Трупы мертвец завернул в куски холстины. Уложив тела в ямы, немного постоял рядом и уже протянул руку к лопате, готовясь забрасывать могилы землёй, когда подскочившая ворона прохрипела, уже более внятно и чётко:

- Ты хоте-кхр их обня-кхть? Ритуа-кхр… Ритуа-кхрр. Хоте-кхр?

Опустив уже занесённую над кучей земли лопату, труп посмотрел вниз, на подскакивающую в нетерпении ворону:

- Ты кто? – Голос его шелестел, словно тыквенные листья, уже высохшие под осенним солнцем и распавшиеся под ногами.

- Д’аа-кх … Д’аа-кхр. Ритуа-кхр? Обня-кхть хоте-кхр?

Мертвец присел. Лишь тонкая полоса поднимавшего над лесом молодого месяца стала свидетелем того, как птица, часто сбиваясь на хриплое карканье, объясняла ритуал, предназначенный для исполнения желаний мёртвого человека и забытого бога.

Ясная осенняя ночь полностью вступила в свои права, звёзды мерцали холодными алмазами, когда Мертвец с сидевшей на его плече вороной скрылся в лесу, стеной прилегавшем к огороду. Возле едва дымившихся развалин дома смотрели в ночное небо три открытые могилы, в которых лежали закутанные в ткань тела женщины и детей. Густо рассыпанные по огороду тыквы напоминали упавшие звёзды.

К ближайшей жилой усадьбе Мертвец шёл до самого утра. Густая лесная темнота не была ему помехой – после смерти всё виделось в серых оттенках, градация которых позволяла выделять даже редкие пятна звёздного света, пробивавшего себе путь сквозь густую листву. Однажды, неудачно ступив ногой, Мертвец пошатнулся и опёрся рукой о ближайшее дерево. То место на стволе, где под ладонью бывшего человека заструился жёлтый дым, почернело, кора пошла нарывами и через пять минут пятно сухой гнили начало медленно ветвиться, расползаясь к веткам и корням.

При жизни Мертвец, несмотря на суровый командирский нрав и нелюдимость, был хорошим, любящим мужем и отцом. После начала смуты, когда вассалы вновь начали рвать власть на кровавые куски, он выбрал верность семье, а не короне. Ушёл далеко в лес на окраине страны, чтобы свести контакты с иными поселенцами до минимума и пережить смутные времена. Смута не кончалась – сейчас очередной лорд с помощью вездесущих советников с Юга пытался установить свои порядки в столице, вновь забросив провинции.

Чтобы узнать новости и сплетни, хватало раз в месяц, а то и реже, съездить в Мельвор, поменять на рынке травы и шкуры на продукты и книги для сына, утоляя его жажду общения. Сантария же довольствовалась тихой жизнью в окружении мужа и детей и была этим счастлива.

И за эту привычку к одиночеству он расплатился страшной ценой. Теперь единственным желанием была месть, кипевшая в крови и клубившаяся в глубине черепа; единственной мыслью умершего мозга было стремление вернуть смертельный долг убийцам семьи; в груди вместо сердца свернулась в трепещущий комок мечта увидеть вновь своих родных. Кто-то по имени Д’аат обещал дать шанс на воссоединение с семьей…

Сейчас на пути к этому шансу стоял дом, из которого, встречая первые лучи зарождавшегося дня, вышли мужчина и женщина. Мертвец остановился в густой тени на окраине леса, наблюдая.

Сельские будни ничуть не отличаются от праздников. Животные не признают траура по случаю смерти короля или гуляний по поводу тезоименитства наследника престола. Для них единственной целью в жизни является свежий корм, всегда полная лохань воды и своевременное доение. А люди должны подстраиваться под ритм жизни, которые диктуют им их кормильцы. В любое время года день сельской семьи начинается ночью и это утро не было исключением. По выработанной годами привычке женщина пошла к колодцу, а мужчина в сарай, готовить пойло.

Селянка не успела даже вскрикнуть, как вставшая из-за сруба высокая тень с жёлтым сияющим глазом широко размахнулась и плашмя ударила её лопатой по голове. Деревянное ведро рухнуло в зев колодца, разматывая верёвку. Глухой удар о воду вновь восстановил тишину во дворе. Звук падения ведра был привычным, поэтому мужчина в сарае не обратил на него никакого внимания. Может, будь он чуть внимательнее, он бы услышал сухой треск от удара лопатой и гулкий стук упавшего тела жены, вышел бы из сарая и дальнейшие события пошли бы чуть по-иному, но всё было так, как было.

На непривычные звуки среагировал лишь пёс, выскочивший из-за дома. Нюх подвёл: вместо привычного запаха «чужого» зверь почувствовал лишь сладкий холод смерти, от которого захотелось убежать с воем. Почему-то он напомнил ему тыквенную похлёбку.

Этот запах, а ещё чувство долга и нежелание получить нагоняй от хозяина взяли верх – пёс прервал рывок в метре от чужого и, оскалившись, зашёлся хриплым лаем. Звёздный свет успел мелькнуть на штыке лопаты и пёс взвизгнул, его тело отлетело и упало рядом с хозяйкой. Спина кобеля в районе шеи была почти перерублена, ноги чуть поскребли землю и он сдох. Когда моча пса смешалась с его кровью, Мертвец был уже около сарая. Вышедший на лай мужчина получил чудовищной силы удар штыком лопаты в грудь.

Разрубленная грудина, рассечённые легкие и сердце не оставляли шансов на жизнь. По вошедшему в тело железу хлынула кровь, но на землю упало лишь несколько капель – почти весь красный поток с легким шипением впитывался в полотно и черенок лопаты, на которой веретеном крутился смерч густого жёлтого тумана. Мертвец ждал, пока глаза убитого не закатятся, поддерживая его в стоячем положении, нанизанным на своё оружие. Кровь перестала течь, но Мертвец оставил лопату в ране и в утренней тиши послышались тихие чавкающие звуки, будто огромный младенец высасывал материнскую грудь. Тело убитого высыхало, отдавая остатки крови.

- Мама?

Мертвец выдернул лопату из почти иссушенного тела и метнулся к вышедшей на крыльцо девочке-пятилетке.

Спустя несколько минут он уводил за собой в лес двух детей: эту девочку и её брата лет семи отроду. Через свободное от вороны плечо был перекинут большой, завязанный узлом баул.

За их спинами раздалось недоумевающее «му-у» коровы, оставшейся без корма и воды. Вслед за ней подали голос свиньи, требовательно взвизгнули поросята, вопросительно заблеяли овцы и козы.

Мертвец не обратил внимания на оставшуюся голодной скотину. Какое дело может быть до нескольких бессловесных тварей, если весь мир надлежит принести в жертву богу и вернуть жизнь в тела любимых, любовь в их души? Он действовал как заводная игрушка, которую показывали на ярмарках бродячие артисты – дёргая за нитки и палки, они заставляли тряпочных рыцарей сражаться за сердца тряпочных принцесс с тряпочными драконами. Так и Мертвецом сейчас, дёргая за тонкие прочные нити чувств, управлял не разум, а ненависть и любовь.

Их преследовала женщина. Шла за убийцей мужа и похитителем детей и тоже забыла о своей живности. Она не мечтала вернуть супруга, но надежда на спасение детей яростным пульсом стучала в разбитой голове. Прижимая руку к рассечённой до кости голове, другую она тянула к своим малышам, стремясь догнать и не догоняя быстро тащившего их прочь Мертвеца.

Дети не плакали, несмотря на то, что едва успевали бежать за широко шагавшим Мертвецом, сбивая ноги о торчавшие корни и царапаясь о ветки. Их глаза были затянуты жёлтой пеленой, полонившего не только зрение, но и сознание.

Лучи утреннего солнца упёрлись в темноту леса, будто в щит и, не найдя пути вглубь, остались освещать пустой двор. Скользили вдоль стен, отсекая тени, пока не дотянулись до колодца. Из-под убитого пса натекла лужа грязной крови, над которой с шипением заклубилась желтовая дымка, мгновенно таявшая на свету. Светило отвоёвывало территорию, пока не коснулось лучами вывернутой лапы пса. Нога дёрнулась, потом ещё раз и мёртвый пёс рывками уполз в тень за срубом.

Труп мужчины не стал ждать, когда солнце доберётся и до него. Вцепился скрюченными пальцами в утоптанную землю и заполз в сарай, со стуком захлопнув за собой дверь.

Обратный путь занял у Мертвеца больше времени – дети не могли идти быстро, часто падали, мальчик захромал. Женщина, преследовавшая их, несколько раз теряла сознание и падала, но, очнувшись, продолжала с трудом идти, ведомая  детским криком, доносившимся из баула. Из леса она вышла уже в ночи – полуослепшая, полуживая, державшая в себе сознание только силой материнской любви. Она опоздала на полчаса.

Этого времени Мертвецу хватило сполна. Он уже столкнул безмолвных заложников на дно могил, баул с младенцем бросил в последнюю, на тело своей дочери. И, размашисто втыкая лопату в успевший высохнуть грунт, быстро закидывал ямы землёй, хороня своих родных и заживо закапывая жертв ритуала.

- Не-ет! – Женщина, будто фурия в развевающемся окровавленном платье и с засохшим кровавым колтуном волос, налетела на Мертвеца, промахнулась и упала возле могилы, где кричал её сын. – Нет, нет, нет.

Она хотела спрыгнуть вниз, но Мертвец отшвырнул её. Немая сцена длилась несколько мгновений – Мертвец стоял, опёршись на лопату, а женщина сидела, прижав руки с поломанными ногтями к бледному окровавленному лицу и тихо стоная.

- Будь ты проклят. Будь проклят! – Её голос от едва слышного шёпота возрос до рыдающего от безысходности крика. – И на том свете я найду тебя, нелюдь, найду и заставляю страдать! Будь проклят!

- Я уже проклят. – Мертвец взмахнул лопатой. Тело упало рядом с могилами, из разрубленной артерии вверх ударила струя крови, оросившая свежую насыпь. Красные капли, упавшие на жёлтые тыквы, впитались в них будто в губку, без следа. – Я уже страдаю. Так, как тебе не страдать.

Внезапно ноги у него подкосились и он упал на бок. Подскочившая ворона вывернула голову и пристально всмотрелась в закатившийся глаз Мертвеца. А его душа в этот миг уже была далеко, не в этом мире.

- Неплохое начало, червь. – Голос Д'аата звучал довольно. – Ты умеешь служить. Подними голову.

Рядом с фигурой на костяном троне, закутанной в саван из жёлтого дыма, стояли женщина и двое детей. Взгляды встретились, проникли в сердца, связали в узел воспоминания, тайны и радости.

На одно мгновение застыла вечность: знакомство на рыночной площади, у лавки зеленщика; первый поцелуй за казармами, куда Сантария относила каждый день бельё; летний ливень, застигший в чистом поле и стог, укрывший от непогоды; тесная комната в казарме, озарённая улыбками и детским криком; слёзы над холмиком, скрывшим едва родившуюся жизнь; смех детей; первая тренировка сына с мечом; едва научившаяся ходить Мурна в венке из лесных цветов; тепло тел и тихий шепот.

- Любовь, - прошептало существо, оскалив в ухмылке треугольные зубы на круглом жёлтом лице, - странное чувство. Оно заставляет совершать немыслимые поступки, на которые никогда не пойдёшь в трезвом рассудке. Вечная, неубиваемая, пронзающая все преграды бытия и даже Пелену миров. Неподвластная даже мне. Неуничтожимая. Странная… Она существует в душах, откуда её не изъять никому, а я могу вернуть её в ваши тела. Ты спас свою семью, червь, теперь осталось спасти себя. Открой Врата и приди в этот мир, к своим родным, они тебя ждут. Открой мне Врата – и сможешь обнять жену, ласкать детей. Иди, червь, к своей мечте. Я верну тебе семью, а ты открой мне Дверь. Ползи.

Стоило Мертвецу коснуться тыквы рукой, как она ссыхалась и лопалась. Закутавшись от сжигавшего кожу солнца в плащ и надев широкополую соломенную шляпу, он сыпал и сыпал тыквенные семечки в могилы, пока не наполнил все три до самого верха. Став у могилы жены, перевернул лопату, штык которой сиял острой желтизной, воткнул черенок в землю, прошептал: «Д’аат идёт» и с силой нанизался горлом на лезвие. Тело упало, а из разруба вместо потока крови потянулись тыквенные плети.

Только ворона видела, как из мёртвых тел, насилия, любви, верности и ненависти, крови невинных жертв и сухих гремящих белых семян создавал себе тело Д’аат. Воссоединился ли Мертвец со своей семьёй? Для демона это было неважно – перед ним лежал новый мир. Его свежесть пахла тыквами.