Искусственный гражданин №1982 стоял на перекрестке улиц Второго Съезда Советов и Бессмертия Пролетариата в легкой задумчивости и, беззаветно орудуя метлой, сгребал в кучу обрывки ночной жизни города. Его фотоэлементы старательно пробирались меж силуэтов восточной колоннады жилых и хозяйственных высоток, дабы вновь с упоением понаблюдать за восходом солнца, в то время как локтевые и пястные шарниры без особого труда выполняют возложенную на металлические плечи миссию.
Восемьдесят Второй любил утренние наряды более прочих поручений. Никаких тебе толп вечно куда-то спешащих обывателей, верениц донельзя шумных и так и норовящих проехаться по ноге машин, снующих туда-сюда курьеров из местного отделения «Синтдоставки»... Лишь покой и умиротворение. Потому он всегда с радостью и большой охотой откликался на ранние вызовы и прибывал на место исполнения служебных обязанностей немного загодя, дабы насладиться этой нетронутой благодатью.
Во всяком случае, ему казалось именно так. Ведь любой здравомыслящий человек немедленно рассмеялся бы Восемьдесят Второму прямо в его отполированную физиономию, только заслышав о том, будто робот, пусть и обладающий новомодной С.Э.Р. – системой эмпатических реакций, – способен чего-то там любить, наслаждаться и уж тем более радоваться определенным вещам. Однако искусственного гражданина нисколько не смущало всеобщее мнение ни о его синтетических сородичах или о нем самом, ни возможное наличие лишнего кода в собственной прошивке. А потому каждый восход становился натуральной феерией, представлением на радость душе, желанным настолько, что дворник нет-нет да и подумывал пробраться в башню «погодного управления», повозиться втихаря с тамошним оборудованием и при должном везении устроить нескончаемое утро в тех частях мегаполиса, где по долгу службы приходится бывать чаще прочего.
– Ой! – воскликнул №1982, нехотя отвлекаясь от привычных дум.
Что-то неуклюжее и твердое ударилось о его лодыжку и продолжало настырно давить, стараясь сдвинуть-таки неподатливое препятствие с места. Искусственный гражданин перестал размахивать многоцелевым хозинструментом и удивлённо уставился себе под ноги.
– Прошу прощения, – донесся снизу отрывистый гулкий говор. – Помеха. Помеха. Прошу прощения.
– А, это ты, Артёмка, – буркнул Восемьдесят Второй, делая шаг в сторону и позволяя несклепистому роботу-уборщику, напоминающему скорее стальную бочку с кое-как притороченным спереди ковшом, подкатиться к вороху собранного в пирамиду мусора.
«А.Р.Т.М» – автономный рабочий тех-быт матрицы, а попросту «Артем», являлся представителем модификации метельщика столь древней, что заводской номер, выгравированный на его блестящем брюхе, давно превратился в смазанные черточки и не поддавался никакому прочтению. Однако улицы любого мегаполиса буквально полнились подобными механическими трудягами, исполняющими самую простую работу, до которой у остальных обитателей города не доходили ни руки, ни манипуляторы. Доставка небольших грузов, наблюдение за порядком на оживленных перекрестках, транспортировка мелких отходов до мусороприемников, ловля крыс и прочей живности, не имеющей паспортных чипов, – вот крохотный список весьма неблагородных задач, возложенных на этих металлических гномов.
К тому же вездесущему распространению «А.Р.Т.М» как нельзя лучше способствовало отсутствие любых намеков на человеческий облик в конструкции, отчего граждане из плоти и крови видели в них лишь ведра на колесиках и по большей части не питали к данной модели ни неприязни, ни страха, будто те когда-нибудь смогут потеснить жизненный уклад создателей… чего нельзя было утверждать о гуманоидных формах искусственной жизни, коих тоже насчитывалось немало.
Сам Восемьдесят Второй относился к низкорослым сородичам с легким снисхождением и заботой. А автономного рабочего с улицы Бессмертия Пролетариата и вовсе мнил закадычным товарищем, не только разделяющим его огромную любовь к чистоте и порядку, но и умеющим внимательно слушать, когда сего требовало настроение.
– Давай помогу.
– Помеха. Помеха… – продолжал лепетать робот, пытаясь подцепить всю кучу разом.
– О-ох. Когда ж вашему бестолковому брату уже добавят модуль аккуратности или хотя бы расширят словарный запас? – посетовал искусственный гражданин.
– Помеха. Прошу прощения.
– Да-да, прощаю. На-ка вот, обронил.
Номер одна тысяча девятьсот восемьдесят два согнулся пополам и принялся складывать скомканные обертки от всякой всячины в рабочую часть своего примитивного коллеги.
– Как тебе нынешний рассвет? – поинтересовался он. – Превосходно, не правда ли? Сегодня солнце какое-то исключительно бронзовое. Так и тянет поболтать о судьбе, о предназначении, о вечном, в конце концов. Вот ты, «Артемка», как думаешь, какая у тебя судьба?
– Помеха. Помеха, – загудел в ответ маленький робот.
– Вот и я так считаю, – подхватил искусственный гражданин. – Всё когда-нибудь сходит на нет. Постоянство просто недостижимо. Религии, города, люди… даже самые верные и чистые помыслы обречены обратиться в тлен и оказаться, ну скажем, вот в ковше одного из твоих дубликатов.
– Прошу прощения, – будто возмущаясь, проскрипел в ответ «Артем».
– Именно. А ты на что рассчитывал? Ишь губу раскатал. Хренушки, – имитируя усмешку, гикнул дворник. – До нас с тобой тоже дойдет очередь, уж не сомневайся. Спишут на переработку или, чего доброго, программу обновят. И тогда на наше место придут другие. Точь-в-точь такие же, но уже не мы. Вот и выходит, что всё меняется, однако остается прежним. Интересная штука – жизнь.
Искусственный гражданин испустил нечто похожее на томный вздох, прервал философскую болтовню, водрузил последний комок чего-то липкого и беспросветно-серого поверх ковша маленького трудяги и распрямил колени.
– Вот так, – добавил он. – Готово. Теперь можешь двигаться дальше. Да и мои дела тут сделаны. Пришло время спешить на следующий пункт. В наряде сказано, что сегодня возле резиденции председателя горисполкома намечается работы невпроворот. Надо бы глянуть. Ну а ты, «Артемка», езжай. Не поминай лихом. Будет новый день – авось свидимся.
Автономный рабочий проскрипел нечто неразборчивое, запрокинул мусор в образовавшуюся на корпусе дыру и припустился прочь, продолжая твердить о помехах и прощении.
***
– Человек идет и улыбается – значит, человеку хорошо… – задорно напевая старую, но по сей день популярную песенку, цокал по брусчатке металлический уборщик.
Теперь, когда коротенькая Орловская была позади, его путь лежал вдоль Шпалерной, налево по Слутского с неминуемым переходом к Суворовскому проспекту, а там уж по прямой и рукой подать.
Времени было предостаточно, что весьма кстати позволяло Восемьдесят Второму вдоволь насладиться прогулкой среди утренней тишины и понаблюдать, как горизонт пенится масляной золотой поволокой, а солнечные зайчики озорным роем атакуют многоярусные профили домов, разливаясь по стеклам ярко-желтыми кляксами.
Центральный нейромодуль номера одна тысяча девятьсот восемьдесят два хранил в себе целый массив данных о совершенно разных местах. Он помнил, как трудился грузчиком в портах Цемесской бухты, стыковал рельсы железнодорожного полотна Амуро-Якутской магистрали, служил близ Поднебесной при министерстве паспортного контроля, а как-то раз даже был прикомандирован «принеси-подаем» к одной полярной экспедиции в далеком пятьдесят четвертом. Однако, будучи списанным за давностью лет и попав в штат петроградского ГосГорТехБыт Управления, безвозвратно влюбился в северную столицу и обрел, что называется «милый дом», если понятие «дом» вообще может быть применимо в отношении существа происхождения не сказать чтобы живого, но произведенного на свет фабричным методом.
И да… Конечно, в то время как Восемьдесят Второй был всего лишь чернорабочим, большинство его синтетических сородичей занимали куда более высокие посты среди банковских служащих или персональных помощников в кругу правительственных шишек. Разодетые в опрятные костюмы и форменные кепи, эти щеголи наверняка гордились столь благоприятным положением дел, однако… Однако искусственный гражданин №1982 не тревожился ни о низком социальном статусе, ни об отсутствии комфортабельного бокса для инженерных осмотров. Всё, что было нужно для удовлетворительного жития, при нем имелось, а задачи по содержанию родных улочек в чистоте и вовсе делали его самым счастливым дворником на всём белом свете.
– Дождевые струны зазвенели… – снова затянул он игривый мотив, приближаясь к Знаменской, но вдруг смолк и насторожился.
Где-то впереди слышалось гудящее эхо множества голосов, резкие хлопки и отрывки рифмованных лозунгов. Самого столпотворения не наблюдалось. Тем не менее звуки абсолютно точно раздавались из-за главного фасада «резиденции», того самого места, куда предписывал явиться перечень сегодняшних задач.
– Пикет? Демонстрация? Но зачем в такую рань? И почему именно там, где мне нужно подметать? – с раздражением проговорил он и прибавил ходу.
С каждым новым шагом рокот нежданного митинга становился всё выразительнее и громче. Общим ритмом управляли удары барабана, а мотив строился то на протяжном свисте аэрофонов, то на хоровом распевании весьма нецензурных кричалок. И шумело всё это, надо заметить, весьма помпезно.
– Нет синтетическим придуркам! – разносилось громом по площади.
– Не позволим занять место человека!
– За семью, за двор и дом, роботов в металлолом!
– Фермер, каменщик, шахтер, поднимай кирку, топор супротив консервных банок. Уберем с пути жестянок.
– Мир, труд, май! Мир, труд, май! – скандировала толпа. – Долой синтетиков. Изгоним искусственную нечисть из управы родного города. Бей, круши! Бей, круши! Смерть железкам без души!
– Ого, – подумал Восемьдесят Второй. – Разве подобные призывы не караются властями? Чего это они взбеленились? Да ещё под самыми окнами председателя. Не к добру это, ой, не к добру.
Миновав округлые ступени центрального входа, искусственный гражданин подобрался к краю стены и выглянул за угол. Небольшая эспланада, расположенная аккурат перед зданием Горисполкома, полнилась людьми числом не менее пяти, а то и шести десятков. Все они были облачены в простые серые одежды, держали на поднятых руках транспаранты и, глядя в сторону самодельного помоста, согласно качали головами и угукали хором.
– Пусть убираются, – зло вещал в рупор высокий плечистый детина с трибуны. – Черта с два честный человек из плоти и крови будет потакать желаниям какой-то там искусственной бабы, даже если её утвердили госсоветником наши тщедушные царьки. А желание у неё одно – заменить всех и каждого на так называемых «граждан» из груды железяк, мотка проводов и трубок. Те-то небось не клянчат за труд оплаты. Вот ты, Мирон, – ткнул пальцем в сборище здоровяк, – прежде служил крановщиком, верно?
– Ага, – отозвался мужичок, сжимающий в кулаке табличку с карикатурным изображением распятого на кресте робота.
– А теперь что? Вместо тебя там сидит какой-нибудь чугуноголовый и ворует твой хлеб… хлеб каждого из нас.
– Правда! Правда! – подхватила толпа.
– Они отняли у нас работу, отняли дома. Нашим детям нечего есть! – с особой раздраженностью выкрикнул плечистый. – И тут – мы или они!
– Точно. Точно. Мы или они! Мы или они! – пришли в движение все остальные.
Пикетчики загомонили с новой силой и заходили волной. Буйство продолжалось некоторое время. Кто-то нараспев повторял бунтарские стишки, остальные же беспорядочно хлопали в ладоши, как вдруг…
– Вот он! – истошно завопил противный дамский голосок. – Лови паскуду! Лови!
От общей массовки немедленно отделились четверо молодчиков и затопали в указанном направлении. Восемьдесят Второй не сразу сообразил, что ловить собираются именно его, ведь любая агрессия в отношении искусственных граждан строго пресекалась законом. Впрочем, этим отчаявшимся было, похоже, не до норм и приличий.
– Эй ты, а ну, двигай поршнями сюда, – приказал идущий во главе верзила.
– Я? – высунувшись ещё на полкорпуса из-за укрытия и осматриваясь вокруг в поисках иных возможных целей столь пристального интереса митингующих, переспросил дворник.
– Ага. Именно ты.
– Тебя-то нам и надо.
– На ловца и зверь бежит, – поддакивали сзади.
– Чего вам угодно? – с подозрительностью, но вежливо, как предписывала С.Э.Р., поинтересовался №1982.
– Да так, малость, – небрежно отмахнулись в ответ. – Сослужишь нам кое-какую службу, и дело с концом.
– Службу? Какую службу? – не понял метельщик. – У меня уже есть работа. Как раз сейчас я должен приводить в порядок занимаемое вашей делегацией пространство. Прошу покинуть заданный объект и позволить приступить к немедленному выполнению задачи.
– Конечно, конечно, – хмыкнул самый плюгавый из четверки, внезапно ускорил ход и заорал что есть мочи: – Хватай!
Переговоры явно не задались. Ноги металлического уборщика сами собой крутанулись в противоположную сторону от погони, а его пятки засверкали в утренних лучах. За спиной тут же раздался громовой топот сапог и улюлюканье. Вспоров, словно плугом, мягкую ухоженную почву попавшегося на пути газона, искусственный гражданин миновал полотно дремлющей автострады и тут же шмыгнул в ближайшие переулки. В надежде на то, что силы преследователей скоро иссякнут, он принялся петлять меж тесно наставленных домов, а спустя миг…
«…Прошу прощения. Помеха. Помеха», – только и услышал Восемьдесят Второй, запнулся ступнями о неожиданное препятствие и полетел вверх тормашками прямо на изъеденный рытвинами наст подворотни.
На руки и нижнюю часть торса тут же навалилось нечто бранящееся и грузное.
– Держите! Держите крепче, чтобы не дергался, – захрипел, не в силах отдышаться, кто-то из обидчиков.
Номер одна тысяча девятьсот восемьдесят два попытался встать, но, получив увесистый удар по лбу, откинулся на землю. Раздался молотящий звук, а в воздухе поплыл густой запах аэрозольной краски.
– Вот тут… ещё тут, – посмеивались молодчики, желая подбодрить приятеля, что выводил загогулины на корпусе пойманного беглеца. – Ага… ага… То что надо. Ха-ха-ха.
Наконец мужики ослабили хватку, выпрямились и, пнув напоследок дворника в бок, отправились восвояси. Дождавшись, когда те скроются за поворотом, искусственный гражданин сел и принялся осматривать конечности. Никаких серьезных повреждений, кроме налипшей грязи и пары новых царапин, не было, однако на груди красовался нелепый символ, напоминающий круг из двух половин с отверстием посередине, а немного выше виднелось короткое, но весьма неприличное слово с восклицательным знаком.
***
В течение следующих полутора суток дворник прозябал в вынужденном бездействии. Причиной столь тоскливого времяпрепровождения служил тот факт, что в «инструкциях по внештатным ситуациям для работников сферы оказания бытовых услуг» значились почти все мыслимые и даже на первый взгляд вздорные инциденты, которые с той или иной долей вероятности могли произойти в присутствии синтетиков или непосредственно с ними. А параграф о вандализме в отношении городской собственности занимал в этом регламенте пятьсот семьдесят первое место, стоял ровно посередине и строго обязывал служащего зафиксировать не только координаты события, но и составить подробный отчет о повреждениях инфраструктуры с непременной визуализацией, даже если никаких повреждений не имелось. Для передачи вышеупомянутого отчета номеру одна тысяча девятьсот восемьдесят два следовало незамедлительно явиться в ближайший центр контроля, пройти общий технический осмотр и дождаться формирования новых задач.
Так, провозившись со сбором данных и прочей обязательной бюрократической ерундой не менее часа, он отправился в местную мастерскую, которая по ряду нелепых случайностей прошлого и исполняла роль заявленного центра. Обветшалый, давно не работающий по назначению цех изготовления А.Р.Т.М. нарочито выпирал красным потрескавшимся кирпичом стен на фоне белесых небоскребов, точно волдырь, и своим низеньким двухэтажным росточком будто позорил соседние с ним здания.
Прежде чем ворота мастерской отворились, а в них появился заведующий и по совместительству единственная живая душа этого захолустья, несчастному дворнику пришлось ждать снова, а попытки донести до здешней начальствующей фигуры суть дела отняли ещё несколько десятков минут.
– Чего тебе, сынок? – вопрошал грузный, пузатый и краснощекий человек с поседевшими висками, лет эдак шестидесяти пяти.
– Я должен передать данные о нападении в базу ГосГорТехБыт Управления. Ваш пункт значится первым в моем навигаторе.
– Нападении? – хохотнул мужичонка. – И на кого же напали?
Восемьдесят Второй мысленно вздохнул и звонко ткнул пальцем себя в грудь.
– Ах вот как? Хе-хе. Да не городи ерунды, железная ты макушка. Кому есть дело до подметалы вроде тебя. Погромы, избиения, протесты. Всё это закончилось лет этак… – краснощекий замялся, видимо пытаясь сосчитать в уме, – этак тридцать назад. Сейчас тишь да гладь. Вон, – он похлопал себя по круглому животу, – работы почти нет, ремонт приходит редко, а такие чудилы, как ты… Последнего раза даже вспомнить не могу. Ешь, спи да бока отращивай. Лепота.
– Я должен передать данные о нападении в базу ГосГорТехБыт Управления, – настойчиво повторил искусственный гражданин. – Я должен пере…
– Да ладно, ладно. Не гомони, – перебил его заведующий цехом. – Только ведь у меня и кабелей-то подходящих нет. Центром назначили, а оборудование выписать забыли. Ну да не беда, чего-нибудь скумекаем. Заходи, не кручинься.
Восемьдесят Второй шагнул во мрак старой мастерской, а уже следующим вечером, довольный точным соблюдением всех норм и правил, весело размахивал метлой близь Театральной. Тревога прошлого дня не беспокоила электронный мозг, а приподнятое настроение гарантировало несколько часов воодушевленной работы. И причина на то была веская. Впервые на его памяти Мариинка, что давно обросла тоннами стекла с километровыми швами из проводов и оттого здорово растеряла свой исторический облик, принимала гостей.
С повсеместным внедрением весьма натуральных голографических проекций личные выступления на публике тех или иных персон невольно перешли в разряд сущего анахронизма. Потому увидеть за трибуной на майской демонстрации живого Председателя совета или хотя бы диктора, зачитывающего приветствие народу от Центрального комитета партии, считалось делом фантастическим. То же и с искусством. Концерты, вернисажи, спектакли, представления циркачей – всё это устраивалось в глубинах разношёрстных медийных комплексов в то время, как результаты творческого труда вещались в нескольких местах сразу. Весьма удобно, что тут сказать. Однако, будучи моделью почтенного возраста, Восемьдесят Второй так и не научился относиться к подобным нововведениям, минуя тоску и легкую брезгливость.
«Творение должен представлять автор… доверенный исполнитель, на худой конец», – часто размышлял он, встречая на пути своего маршрута ту или иную популярную инсценировку.
Но сегодня был особенный случай: Чайковского в Мариинке давал самый настоящий оркестр. Событие это быстро обзавелось неоднозначной суетой. Отчего стены театра полнились любопытствующими, а площадь теми, кто затянул с покупкой билета или же просто приковылял от нечего делать к общей шумихе поразевать рот.
Да, имей Восемьдесят Второй на руках даже пачку контрамарок, ему вряд ли бы удалось проникнуть в зал и насладиться симфоническим действом – искусственных граждан низкого социального статуса на всякий случай не пускали в подобные заведения, дабы не утратить зыбкий престиж, – но душа его все равно пела, а то, что занимало место сердца, постукивало в такт «Славянскому маршу».
День близился к закату, когда из главных ворот повалила толпа, наполнив прохладный воздух толкотней. Теперь оставалось дождаться, пока основная масса внезапных ценителей прекрасного разойдется по домам, сгрести остатки мусора и первых листьев в кучу, чтобы уже самому с чувством выполненного долга двигаться восвояси. Так и произошло. Площадь опустела быстро, оставив при себе лишь редкие парочки да засидевшихся на скамейках студентов.
Металлический дворник удовлетворенно осматривал фронт проделанной работы, когда с ним заговорил грубый захмелевший голос:
– Эй, уборщик, подбери.
Восемьдесят Второй развернулся к источнику звука. Шагах в десяти от него топтались двое молодых людей. Неуверенная поза первого и высоко вздернутый воротник кожаной куртки второго выдавали в подростках эдакую шпану, что, размякнув от лишнего спиртного, решила прогуляться и почудить перед грядущим сном.
– Здесь чисто. Несколько минут назад я тщательно проверил периметр, – отозвался дворник, рыская глазами в поисках сора.
– Периметр, – фыркнул один из парней. – Петька, ты слышал? Говорит, проверил – ничего нет. Ну а раз нет, значит, будет.
Юноша приложил ко рту тлеющую папиросу, глубоко вдохнул и швырнул дымящийся окурок. Сигарета несколько раз перевернулась в полете и крохотным фонтаном угольков разбилась о корпус искусственного гражданина.
– Подними, – повторил юный смутьян.
– Конечно. Это моя работа, – безучастно согласился №1982, принимаясь за совок с метлой.
Дебоширы громко загоготали.
– А ну-ка, Вась, дай-ка, – источая энтузиазм, хмыкнул тот, что носил вместо жакета морщинистый свитер, и выхватил у приятеля бутыль с изображением трех семерок.
Затем отошел на значительное расстояние, большим глотком опрокинул остатки коричневого пойла, наметил траекторию, размахнулся и прицельно запустил стеклянный пузырь. Громко звякнуло, а по плечам и груди дворника покатились осколки.
– Ай да Петька. Ай да ловкач. Тебе бы в цирке выступать, – принялся расхваливать второй юноша. – Надо же, точно по лбу! Ха-ха-ха.
– Прошу извинить, – прервал пьяное веселье уборщик. – Вы совершаете акт нанесения вреда городскому имуществу. Несоблюдение административных норм влечет за собой ответственность в форме штрафа. Я вынужден составить отчет о случившемся.
– Чего?! – возмутились недоросли. – Ты, железка, нам угрожать будешь? Да ещё таким тоном.
– Хватай его, Петька. Проучим умника. Будет знать, как дерзить достойным людям.
Мальчишки обошли Восемьдесят Второго по бокам, подняли под руки и быстро потащили к ближайшему мусороприемнику. Достигнув пузатого бочкообразного бака, они лихо опрокинули робота вверх тормашками, да так, что снаружи остались торчать только коленки. Отряхнули ладони и зашагали прочь, хохоча и выкрикивая оскорбления.
В контейнере было довольно узко, прижатые к стенкам локти никак не хотели слушаться, и потому искусственному гражданину понадобилось приличное количество времени, чтобы выбраться. А когда попытки обрести свободу всё же увенчались успехом, вместо составления рапортов и отчетов он ещё долго сидел на каменном насте площади и отчаянно размышлял: в чем же его вина, что с ним обошлись так скверно, так… не по-человечески.
***
Осень незаметно обрела силу. Всё чаще на улицах властвовали дожди и промозглый ветер.
– У природы нет плохой погоды… – тихонечко мурлыкал Восемьдесят Второй, пытаясь смести особо раздавшиеся лужи с мостовой, дабы те не превратились для пешеходов в непроходимые препятствия.
Сам он любил четвертое время года более прочих. Ведь если под вечер стихия умолкала, давая свободу солнцу и передышку всеобщей серости, небо озарялось белизной, а по окнам домов разливалась яркая бронза. В такие моменты дворник прекращал работы и, запрокинув голову, неотрывно таращился вдаль, примечая каждое пятнышко, каждый лучик чудесного заката.
– Любезнейший, подсобите, пожалуйста, – послышалось совсем рядом.
На противоположной стороне брусчатки стояла сгорбленная фигура. Руки незнакомца сжимали трость зонта, а из-под старомодной широкополой шляпы торчала седая борода со столь же серебристыми бакенбардами.
– Любезнейший, – повторил старик.
– Да, конечно. Чем могу быть полезен, – откликнулся №1982.
– Сущий пустяк, – причмокнул пожилой мужчина. – Дело у меня вот в чём: я живу на той стороне улицы. Путь для меня неблизкий: ноги уже не те. Да ещё и вода кругом. Опасаюсь поскользнуться да и угодить седалищем в слякоть. А замочиться не хотелось бы, захвораю ещё. Не проводишь дедушку? Тут и надо-то за локоть держать да поглядывать, чтобы я ненароком на пустом месте не сверзился.
– Разумеется. Вот, беритесь.
Искусственный гражданин подошел к человеку и выставил перед ним запястье, точно поручень.
– Вот и славно, – заулыбался тот, указывая направление. – Имя-то у тебя есть, «тимуровец»?
– Номер одна тысяча девятьсот восемьдесят два, – ответил дворник.
– Длинно-то как. Ну пускай. И кто вам эти прозвища придумывает? Давно ли в уборщиках ходишь? Работать-то нравится?
Неспешно перебирая ногами, старик сыпал нелепыми вопросами, а когда до конца улицы осталось совсем чуть-чуть, вдруг остановился, ловко крутанул кистью рукоять зонта, и в его пальцах загудело нечто слепящее и испускающее электрические искры. Искусственный гражданин ощутил прикосновение. Конечности обмякли. Фотоэлементы погрузились в полную темноту.
***
– Где я?
Придя в сознание, Восемьдесят Второй обнаружил себя лежащим на столе для технического обслуживания, настолько древнем, что его борта помимо широких пятен плесени до дыр изгрызла ржавчина. Не в силах пошевелиться, он принялся сканировать незнакомое помещение на предмет ориентировочных точек, однако маяк координат молчал. Визуальному восприятию также досталось немногое: пара щитов со строительным инструментом вдоль стен, проём двери в полумраке, толстенные трубы каких-то допотопных коммуникаций на потолке и огромный прожектор, нависающий над корпусом дворника и работающий в полную силу.
– Где я? – повторил он вопрос.
– В гостях, – прозвучало из темноты.
Послышался шорох, и в желтом мареве света образовалась людская фигура.
– Вынужден предупредить, – начал №1982, – что хищение городской собственности преследуется законом.
– Знаем, знаем, – хмыкнули в ответ. – Мы ненадолго. Только вот подсобишь чуток дедушке и гуляй, куда пожелаешь.
Закончив фразу, силуэт пришел в движение, сделал пару шагов и вплотную придвинулся к столу. Это был тот самый старик, что, казалось, несколько мгновений назад просил у искусственного гражданина помощи. Вот только теперь его борода исчезла, отчего изрытое морщинами и тяжелой жизнью лицо вовсе не казалось пожилым, а выражало странное сочетание покоя, ненависти и удовлетворения. Правая рука мужчины сжимала увесистый молоток, в левой угадывалось крупное продолговатое зубило.
– Что вы собираетесь делать?
– Вернуть должок, – осклабился человек, приставил резец инструмента к месту, где стопу дворника крепил голенной шарнир, и что было мочи ударил кувалдой.
Раздался скрежет, и фрагмент ноги со звоном покатился по полу.
– Прошу вас, остановитесь. Вы совершаете противоправные действия. Порча городского имущества…
– Да черта с два! – взревел похититель, сменил позицию и принялся ковырять руку уборщика.
Лязг снова затопил комнату, а через несколько мгновений плечо Восемьдесят Второго обнажилось обрывками проводов и трубок.
– Нет! Нет! Остановитесь!
Будучи организмом из металла, синтетики и поршней, дворник не ведал боли, но чувствовал непоправимый ущерб… ущерб, способный оборвать его существование. Судорожно соображая, как прекратить пытку, он невольно сосредоточился на физиономии своего мучителя и с удивлением обнаружил, что откуда-то знает имя этого грузного, ссутуленного человека, помнит обрывки его жизни, чувствует отчаяние, многолетнюю горечь и теперешнюю злость.
Обидчика звали Мирон Безлицев. Рожденный задолго до «модернизации», Мирон Демидович, как и большинство трудяг, вел незатейливый быт, служил механиком при насосном заводе, а по вечерам строил свою маленькую семейную благодать. Однако прогресс не стоял на месте. И когда на смену простым рабочим пришли искусственные граждане, его мир рухнул в пропасть.
Подстрекательства, поджоги, массовые дебоши, публичные расправы над роботами и прочее, прочее. Безлицев довольно быстро сколотил вокруг себя целое полчище обездоленных и несогласных, встав во главе так называемого «Сопротивления». Верившие в него люди совершали диверсии в комплексах обслуживания, проникали на муниципальные мануфактуры и взламывали системы мастерских до тех пор, пока городские комиссары не взялись за поимку смутьянов с особой суровостью. Многие понесли наказание, однако идею протеста задушить так и не получилось. Потому признаки движения по сей день нет-нет да и вылезали тут и там – то незатейливым рисунком на стене какой-нибудь подворотни, то призывным слоганом: «Мы или они!» – брошенным невзначай в болтовне. Сам же предводитель оппозиции полностью оправдал свою фамилию и на три долгих десятилетия растворился в безликом потоке базового класса, такого же угрюмого и ожесточенного невзгодами, как его собственный разум теперь.
– Стой-й-те! Про-о-ш-шу, – заикающимся от помех голосом пробулькал Восемьдесят Второй. – Это какая-то ошибка. Ме-е-н-н-я не должно здесь быть. Отпустите. Обещаю, я нарушу правила и не стану составлять рапорт о повреждениях. Никто не узнает о произошедшем. Ни в одном из отчетов не возникнет вашей фамилии.
– Фамилия, говоришь, – отнимая инструменты от раскуроченного брюха дворника, рыкнул человек. – Тебе-то, железка, почем знать, кто я?
– Безлицев. Вас зовут Безлицев Мирон Демидович, – заторопился №1982. – В прошлом вы руководили незаконной структурой, приоритетной целью которой считалось противодействие всеобщей автоматизации трудовых отраслей посредством роботизированных и синтетических форм жизни. Ещё не поздно всё исправить…
– Поздно! – проревел в ответ старик. – Твоё проклятое племя отняло у меня все! Такие, как ты, лишили нас возможности заработать себе на кров и пропитание. Именно из-за вас тысячам честных людей пришлось прозябать в трущобах. Годами жрать отбросы и пить вонючую жижу, бывшую когда-то водой, чтобы потом медленно сдохнуть, не найдя себе места в вашем новом блестящем мире. Из-за тебя вот уже чертову вечность я не видел семью и даже не знаю, где их могилы, в земле ли они вообще, или их тела растащили крысы. Разве такое можно исправить?!
Пальцы Мирона побелели. Он занес острие зубила над головой и в порыве отчаяния одними руками вогнал в грудь дворника. Из образовавшегося отверстия вырвалась струя бурой жидкости.
– Это был не я, – заскрежетал искусственный гражданин, уже не понимая, может ли он воспроизводить речь. – Я не забирал ваших родных. Я не совершил ничего дурного.
– Ты, не ты, – равнодушно буркнул Мирон. – Все вы на одно лицо. Все вы – части единого целого.
Мужчина разжал кулаки и направился к дальнему углу помещения, куда не добивал свет. Послышался металлический грохот. С приглушенным ворчанием человек снова возник у стола, а на его плече покоилась большая цепная пила с бензиновым двигателем. Дёрнув за трос, Безлицев привел мотор в действие и стал медленно склоняться к шее искусственного гражданина.
– Нет! Нет! Пожалуйста! Это был не я! Это бы-ы-л-л…
Крики исказил скрежет. Лицо запорошило яркими искрами, а по глазам побежала рябь, быстро превратившаяся в белый монотонный шум.
***
– Это был не я! Это был не я! Это был…
В ужасе он раскрыл веки и резко сел, опершись ладонями о жесткий матрац. Сердце бешено колотило по ребрам, а губы продолжали бормотать последние слова, точно спасительную молитву. Дождался, когда дыхание хоть немного выровняется, машинально отер лоб краем сбившегося в ком одеяла и с удивлением уставился на свои руки. Вместо стальных фаланг перед ним красовались настоящие пальцы из плоти и крови, обтянутые загрубелой кожей человека, не боящегося тяжелого труда.
Растерянно понаблюдав за пульсирующими бугорками вен у основания запястья, он осторожно поднял взгляд и осмотрелся. Кремовые стены, прерываемые лишь очертаниями дверного проема и широким, плотно занавешенным окном, брали незнакомое помещение в кольцо и смыкались позади огромного дисплея, занимающего всю противоположную часть комнаты. Из мебели обнаруживалась лишь узкая многофункциональная кровать, коими обычно полнились столичные госпитали, и странная панель, утыканная целой россыпью мигающих лампочек и проводков, тянущихся к вискам, оголенной груди, под локти.
– Пациент номер одна тысяча девятьсот восемьдесят два пробужден, – загремел откуда-то с потолка бесстрастный голос.
– Какого черта?! – будто очнувшись от кошмарного наваждения, выругался он и принялся срывать с себя многочисленные датчики.
Затем спрыгнул с койки и с гневом толкнул её ногой.
– Советую вам успокоиться, господин Безлицев. Это неизбежно, если мы хотим, чтобы наше дальнейшее общение имело шансы на продуктивность и взаимное понимание.
– Кто это – мы? – в сердцах прошипел Мирон и развернулся.
Полотно монитора засияло белым, и на экране возникло приятное женское лицо.
– Ты ещё кто такая?
– Я искусственный разум административного городского управления. Сокращенно ИРА, – ответили с видеопанели. – Предвкушая следующий вопрос, поясню: пребывание здесь необходимо и затрагивает как личные приоритеты индивидуума, так и будущие интересы властей. Вероятностные показатели в отношении вашей персоны прогнозируют…
– Что? Больше ни слова! – окончательно запутавшись в происходящем, воскликнул Мирон, так и не позволив искусственной собеседнице закончить фразу. – Как? Как вы меня нашли? Как взяли? Что собираетесь делать? Нет, нет, нет. Я вам не дамся, – забормотал он. – Сначала вы отняли у меня средства к существованию, затем семью, навтыкали кучу проводов в черепушку, а теперь предлагаете спокойно поболтать, будто мы старые приятели?
– Мозг пациентов института не подвергается физическому вмешательству, – спокойно проговорила ИРА. – К тому же с вашими близкими всё в порядке.
– Да что ты такое несешь, электронная дрянь? Я хорошо запомнил, как мои девочки угасали день за днем, час за часом там, на дне этого вашего светлого будущего.
– Присмотритесь.
Панель замигала, женский образ пропал с экрана, а на его месте появилась визуализация уже знакомой Безлицеву комнаты, посреди которой стоял полуобнаженный человек лет тридцати пяти. Мирон запнулся и на ватных ногах подошел ближе. С дисплея смотрело его собственное лицо, только намного ровнее, чем ему помнилось, и моложе.
– Как это возможно? – сквозь заикание вымолвил он.
– Просто. Это ваше отражение. Сейчас две тысячи пятидесятый год. Вы никогда не были ни искусственным гражданином, ни пожилой вариацией самого себя. Эти воспоминания сфабрикованы при помощи одобренных Министерством здравоохранения сценариев, нейромодуляции и вашего воображения с единственной целью – предотвратить те линии развития событий, которые прямо или косвенно приведут вас к ещё не совершенным, но вполне вероятным преступлениям. Таким, как, к примеру, жестокое убийство рабочего №1982. Ещё не поздно всё исправить, Мирон Демидович.
– Выходит… Галина и Сонечка живы?
Глаза Безлицева засияли капельками надежды, а попытки разума вновь занять место в подлинной реальности захлестнуло радостное волнение.
– Разумеется.
Картинка сморщилась, и на экране вновь отобразился женский лик.
– А при должных усилиях и лояльности с вашей стороны данное положение вещей останется неизменным в течение всего срока службы человеческого организма, что в среднем по статистике составляет от семидесяти до восьмидесяти пяти лет, – добавила ИРА. – Иными словами, мы могли бы стать полезными друг другу. Взаимная продуктивность всегда лучше бессмысленной злобы.
***
Спустя пару часов Мирон Демидович стоял перед входом огромного здания из стекла и бетона и уже в который раз задумчиво перечитывал вывеску над дверьми.
– Научно-исследовательский институт ресоциализации населения.
Чуть ниже виднелось цифровое табло с бегущими строками и клочок невзрачной бумаги, небрежно наклеенный сверху. Он сфокусировал взгляд. На обрывке прямо карандашом изображался карикатурный силуэт робота, перечеркнутый крест-накрест жирными полосами. Безлицев подступил ближе, нерешительно протянул руку, сорвал листовку, немного подержал в ладонях и, скомкав, опустил на дно расположенной рядом урны.
За его спиной занимался мягкий осенний рассвет. Где-то там, за горизонтом, маячила пресловутая «Всеобщая модернизация», уже охватившая половину страны, а впереди ждал новый трудовой день. Всё было по-старому.
