Амэли

Срыв

На первый взгляд, этот день ничем не отличался от других — серое небо, холодный чай и волосы, торчащие во все стороны. Я собирала их на бегу, одновременно пытаясь впихнуть учебники в рюкзак. За окном мёрзла Москва, и даже солнце будто не особо хотело появляться.

В школе всё шло как по накатанной. Толпы в коридорах, кто-то ржал над мемами, кто-то списывал домашку прямо на подоконнике. Я зашла в класс в своём обычном стиле — кожаная куртка, наушники, лицо с выражением «не подходи». Меня это спасало. Люди оставляли меня в покое. А мне этого и надо было.

На биологии всё развалилось.

София, с которой я когда-то дружила, наклонилась ко мне и прошептала:

— Ты видела фотки твоей мамы? С малышкой? Такая лапочка. Прям вылитая ты в детстве.

Я повернулась к ней, будто она сказала что-то на китайском.

— Что?

— Ну... в сторис у неё была. Вчера. Там она с какой-то девочкой, месяцев шесть от силы. Подпись "Моя маленькая Лайла". Такая милая, в розовом капоре.

Внутри меня будто что-то порвалось. Грудь сжала холодная пустота. Лайла? Моя мама... у неё ребёнок? Шестимесячный? А мне она даже не сказала. Не позвонила. Ни слова. Ничего.

Я не помню, как поднялась и вышла из класса. Всё словно в тумане. Ноги несли сами.

Вика меня догнала у лестницы.

— Ам, эй! Ты куда?

Мы с ней дружим уже несколько лет, и она одна из немногих кому я доверяю.

— У неё... у моей матери... у неё, чёрт возьми, ребёнок! — выдохнула я. — У неё новая семья, Вика. А я что? Я призрак? Забытая ошибка?

Слёзы стояли в глазах, но я сжала челюсть. Я не плачу. Я никогда не плачу. Пусть все думают, что у меня броня.

Я шла в столовую. Почему? Не знаю. Просто ноги туда повели. И, конечно, именно там сидела Алина — моя бывшая подруга и королева сплетен.

— О, поздравляю, Амэли! Ты теперь старшая сестричка! — воскликнула она, даже не подняв глаз от телефона.

Клик. Щелчок. Что-то щёлкнуло у меня в голове.

Я подошла и смахнула её телефон со стола. Он полетел вниз, с громким звуком, от которого у всех замерли рты.

— Ты офигела?! — закричала Алина.

— Заткнись!

И понеслось. Она схватила меня — я толкнула. Она ударила — я ответила. Всё как в замедленной съёмке. Крики. Чьи-то руки, пытающиеся нас разнять. У меня на душе был не гнев. Не злость. Просто боль. Боль, которая прорвалась наружу и разорвала всё на части.

Через двадцать минут я уже сидела в кабинете директора. Губа разбита. Кофта растянута. Участковый рядом. Слишком знакомое лицо.

— Это не первый раз, Амэли, — сказал он, устало глядя на бумаги. — Мы уже предупреждали.

— Ну и что? — буркнула я. — Вам-то что?

— Теперь нам придётся звонить вашей матери. Бабушка больше не справляется.

Слово «мать» пронзило, как игла. Та самая женщина, что уехала в Америку и не возвращалась. Та, что теперь выкладывает сторисы с новым ребёнком. А меня будто стерли.

— Я никуда не поеду, — сказала я тихо.

Но всем было всё равно. Хотела я этого или нет, от меня мало что зависело.

Комната в участке пахла старым кофе, бумагой и чем-то странно железным. Я сидела на жёстком стуле, уперев подбородок в кулак. По стенам — облезшие обои и кривые часы, которые тянулись, как вечность. Напротив — участковый. Он листал моё дело, как будто читал надоевшую газету.

— Ну, Амэли, — начал он, — это уже третий случай за два месяца. Драка в школе, до этого граффити на стенах школы, ещё до этого — курение в подъезде. Неужели ты не понимаешь, к чему это идёт?

— Прекрасно понимаю, — ответила я сквозь зубы. — Но разве вам не всё равно?

В этот момент в кабинет вбежала бабушка. Слёзы на глазах, волосы растрёпаны, лицо уставшее, будто ей не шестьдесят два, а девяносто.

— Простите, я... я сразу, как только позвонили... — Она посмотрела на меня. — Амэли...

Я отвернулась.

— Мы уже говорили с вами, Галина Сергеевна, — строго сказал участковый. — Если ситуация не меняется, придётся передавать дело в комиссию по делам несовершеннолетних. Вплоть до направления в интернат. Вы справиться не можете.

Бабушка осела на стул, как будто её сдули. Я услышала, как она выдохнула.

— Я правда не знаю, что делать. Она совсем не слушает. Я боюсь, что она пропадёт, как её отец...

Я вздрогнула. Не люблю, когда его упоминают. Его давно нет. Ни в моей жизни, ни вообще.

— Нужно связаться с матерью, — добавил участковый. — Теперь ответственность на ней. Как её зовут? Далия, верно?

Бабушка кивнула.

Комок в горле мешал говорить.

Участковый набрал номер с бумажки. Гудки. Один, второй, третий. И вдруг — голос.

— Hello? — с акцентом, но всё ещё знакомо. Мама.

— Добрый день. Вас беспокоят из России. Это касается вашей дочери, Амэли.

Пауза. Длинная, слишком длинная.

— Что случилось?

— Она снова в отделении. Бабушка не справляется. Нам нужно, чтобы вы взяли над ней контроль. И, возможно, забрали её к себе.

Я слушала этот разговор, будто через стекло. Мама молчала. А потом, вдруг, голос её изменился:

— Я... я подумаю. Дайте мне пару дней. Пожалуйста.

Я встала.

— Не надо думать. Я вам не нужна — не притворяйтесь.

Молчание. Только шорох в трубке.

— Амэли, — прошептала она. — Я... не всё так просто. Я свяжусь с вами.

Звонок оборвался. И стало ещё тише.

— Мы дадим ей трое суток, — сказал участковый, он старался не смотреть мне в глаза. — Если ответа не будет, комиссия примет решение.

А я смотрела в окно на серое небо. И думала, что хуже уже не будет.

Меня отстранили от школы на неделю. Формально — "до выяснения обстоятельств". Неофициально — чтобы школа не имела проблем, пока полиция и комиссия решают, куда меня пристроить.

Я валялась на диване, слушала плейлист из грустных песен и делала вид, что мне всё равно. На самом деле мне не было всё равно. Просто уже не было сил злиться. Ни на бабушку, ни на мать, ни на себя. Только пустота.

Вечером бабушка подала ужин. Мы ели молча. Она смотрела на меня как на чужую, а я на неё — как на уставшую женщину, которая просто не смогла меня вытянуть. И мне даже стало жаль её.

На следующий день звонок. Сначала я не узнала номер. Ответила со злостью.

— Алло?!

— Амэли. Это я. Мама.

Я замерла. Словно воздух перестал существовать. Губы дрогнули, но я ничего не сказала.

— Я купила билет. Ты прилетишь через два дня. Я тебя встречу в Лос-Анджелесе. У нас большой дом, тебе будет где жить. У меня семья... ты познакомишься с ними.

— Зачем? — вырвалось у меня.

— Потому что ты моя дочь. Я... слишком многое упустила, но я не хочу терять тебя окончательно.

Я хотела закричать, что поздно. Что шесть лет тишины не стираются билетом на самолёт. Что я — не чемодан, который можно просто перевезти. Но вместо этого я просто сказала:

— Хорошо.

Мама замолчала. Словно не ожидала этого согласия. Может, думала, что я брошу трубку.

— Тогда... собери вещи. Я пришлю тебе данные билета. И... спасибо, что согласилась.

После звонка я долго сидела в тишине. Рядом лежала старая игрушка из детства — плюшевый волк с одним глазом. Когда-то я не засыпала без него. Сейчас — он просто молчаливый свидетель того, как быстро всё меняется.

Через два дня моя жизнь должна была начаться заново. Только вот... я совсем не знала, хочу ли я этого.

Я проснулась до рассвета. Комната была тёмной и тихой, только где-то за стеной поскрипывал старый паркет. В груди стояла глухая тяжесть, как будто воздух стал гуще, и дышать в нём — тяжелее. Сегодня я уезжаю. Больше не будет школы с облупленными стенами, бабушкиных криков с кухни и даже надоевшего, но родного подъезда, где всё ещё пахло кошками и гарью.

Эти два дня прошли будто в тумане. Я почти не выходила из дома, но всё равно успела — попрощаться.

Сначала был Гоша. Мы встретились на старой спортплощадке за школой, где всё и происходило — разговоры, драки, первая сигарета и первая поездка на мотоцыкле. Он стоял, как обычно, в своём огромном пуховике, хотя уже весна.

— Ты серьёзно летишь? — хмурился он. — К маме?

— Да. Она меня "забирает". Как чемодан с вокзала.

Он молча жевал жвачку. Потом протянул мне чёрный браслет из шнурка и металлической гайки.

— Это… ну. Типа, чтоб помнила, что у тебя были нормальные друзья.

— Нормальные? — я усмехнулась. — Мы с тобой чуть не спалили стройку прошлым летом.

— Именно. Кто ещё тебе покажет, как правильно запускать фаер в мусорку?

Я обняла его быстро. По-дружески. Без слов.

Потом был Мишка и Лиана. Они пришли к подъезду с пластиковыми стаканчиками какао и чипсами. Мы сидели на ступеньках, как раньше, и смеялись. Обычный вечер — только горло щемило от мысли, что больше таких не будет.

Я гуляла по дворам одна. Прошла мимо школы, где под окнами курили знакомые одноклассники. Мимо пустыря, где целовалась с парнем, чьего имени уже не помню ведь это был просто спор. Зашла в магазин, где продавщица всё время ругалась за наушники. Всё дышало прошлым, таким недорогим, грязным, но моим.

И вот я здесь. На кухне, с бабушкой. Чай остывает. Пахнет валерьянкой и ромашкой.

— Устала? — спросила она тихо.

Я села напротив. Плечи словно налились тяжестью. Впервые за долгое время мне не хотелось огрызаться. Я просто кивнула.

— Я правда пыталась, Амэли, — она выдохнула. — Мне шестьдесят два. Я не знаю, как быть с подростком, у которого внутри ураган. Я не справляюсь. Но не потому что не люблю.

Эти слова кольнули в грудь. Я долго молчала. Потом пробормотала:

— Я знаю. Я тоже пыталась. Просто... я всё время злилась. На тебя, на маму, на себя. Я думала, если я буду колючей — станет легче. А стало только хуже.

Мы замолчали. Бабушка положила свою сухую, тёплую руку на мою. Я не отдёрнула. Впервые за много месяцев.

— Напиши мне, когда приедешь, ладно? — сказала она. — И... если что-то пойдёт не так, знай — у тебя всегда есть дом.

Я кивнула. Сдерживая ком в горле. В голове мелькнули все наши разговоры, ссоры, вечера с блинами и малиновым вареньем. Всё то, что я когда-то считала обыденным. Теперь казалось драгоценным.

Аэропорт встретил нас холодным светом и гулом голосов. Толпы людей спешили куда-то — кто-то в командировку, кто-то в отпуск, кто-то домой. А я — в чужую страну. К женщине, которую называю мамой, но которая уже давно стала кем-то незнакомым.

Мы стояли у зоны регистрации. Чемодан рядом. Слёзы подступали, но я всё ещё держалась. Бабушка выпрямилась, как всегда. Только глаза были влажные.

— Береги себя, Амэли. И... будь сильной. Но не прячь всё внутри, как делала здесь. Там тебе, может, и придётся учиться сначала. Но это — не плохо.

Я шагнула к ней и обняла крепко. Как будто в последний раз. Может, так и было.

— Спасибо, — прошептала я. — За всё. Даже за то, что я не понимала.

Она поцеловала меня в макушку и отпустила.

Когда я повернулась и пошла к контролю, мне казалось, что с каждым шагом сзади остаётся всё, чем я была. Но внутри родился крошечный росток — не надежды, нет. Просто... желания. Понять, кто я. И зачем я еду.

Так закончилась моя старая жизнь.

И началась другая.