Часть 1. Яблоки и мандарины

- Ленка, смотри, опять твой мент пришел… - басит Фёдоровна, протирая пухлой белесой ладонью окошечко на заиндевевшем стекле.
- Где?.. - сердце горячим комком проваливается в желудок, но Лена нарочито медленно поворачивается на кровати, неохотно отвлекается от книги. Агата Кристи, три романа под одной обложкой - роскошный подарок на Новый Год. Жаль только, праздник приходится встречать в травматологическом отделении…
- Да вон, вон, в сугробе стоит. С авоськой. На окна смотрит. Грууууустный…
- Ну пусть смотрит, - в голосе - холод, такой же как на улице, безразличие. Девушка должна быть гордой. Лена снова подносит к глазам книгу, но строчки вдруг сливаются в адскую абракадабру.
- Че, не встанешь? Не покажешься ему? - Фёдоровна смотрит на нее с любопытством и уважением. - Давай я помогу, а? А то стоит, мерзнет… жалко ж…
- Жалко у пчелки в попке. - сердце возвращается на место, в грудь, но теперь его болезненно сжимает от жалости и нежности: соседка по палате накаркала.“

"Петечка… Пришел...”

Лена сурово сдвигает брови и цедит сквозь зубы:
- В часы посещений надо приходить, тогда и мерзнуть не придется… а я его видеть не хочу. Это я из-за него ногу сломала. И три ребра.
- Нуууу смотриии… - Фёдоровна украдкой машет в окно, разочарованно отходит, садится на свою кровать, звенит стаканом: время пить чай. - Смотрииии… будешь мужиками хорошими раскидываться - так и просидишь вековухой! Тебе лет-то уж сколько? Двадцать?
- Девятнадцать.
- А ему?
- Двадцать два… ой… то есть… понятия не имею. - Лена прячет за книжкой вспыхнувшее лицо, но уже поздно: соседка смеется, довольная, что подловила, все ее многочисленные складки, ямочки, подбородки трясутся от смеха:
- Ну да, ну да! Все мне с вами ясно! Вы давайте-то, с ЗАГСом не тяните… как снимут с тебя гипс, так и расписывайтесь. Неча друг друга мучить, ишшо успеете настрадаться, а пока молодые - тока и любиться, в полную сласть…
- Нам рано пока. - Лена решает, что притворяться нет смысла - у Федоровны глаз алмаз; к тому же разговор отвлекает от мыслей о Петьке, что мерзнет у нее под окном в своей милицейской шинельке на рыбьем меху:
- Я учусь, мне еще два с половиной года, плюс аспирантура. А Петя только старшего лейтенанта получил…
- Эвона! А ты че ж, дождаться хочешь, пока его в маршалы произведут? Молодежь… все думаете, что времени у вас навалом, что бессмертные… я вот тоже так думала, и че? Моему Никите так навсегда и осталось тридцать пять. Столько планов было - ничего не успели.
Лена отводит от глаз книгу, близоруко щурится, сердито смотрит на соседку по палате. Тетка она хорошая, душевная, спору нет, но какая же бестактная!.. И вечно эти рассказы про героического мужа-летчика, сгинувшего во цвете лет, где-то над морем, прямо как Сент-Экзюпери… вот радость-то - слушать… и в сотый раз объяснять, почему сама козой не скачешь в ЗАГС с первым же симпатичным парнем, который позвал.
Да, Петя Драбкин, выпускник Высшей школы милиции, симпатичный, этого не отнять. Особенно в парадной форме… хотя в штатском, в джинсах, свитере и кожанке, тоже ничего… А она? Лена украдкой тянется за зеркальцем. Боже мой, ну на кого похожа: и так не красавица, волосы мышиного цвета, лицо не пойми какое, а сейчас еще и бледная как смерть, под глазами - синие круги, на губе лихорадка. Фууу… вот как Петьке показаться в такой разрухе?..
Фёдоровна толкает ее под руку:
- Лен, а Лен… возьми пудреницу…
- Что?
- Пудру, говорю, возьми мою французскую… нос обмахнешь, под глазами чуть-чуть - и прямо Софи Лорен. Хотя для Пети своего ты все одно хороша.
- Анна Федоровна, дорогая! - Лена захлопывает книжку и складывает руки. - Оставьте меня в покое, ну по-жа-луй-ста! Я сама разберусь!
Пудреницу она все-таки берет.
***
Петька стоит в дверях палаты, в руках - пакет. Шинель и шапку он оставил внизу в гардеробе, и, несмотря на милицейский китель и форменные брюки, выглядит совсем мальчишкой. Ни капельки не солидно.
- Привет, - говорит охрипшим голосом, улыбается смущенно, но глаза не отводит - смотрит прямо. Прямо-таки пожирает взглядом… ну еще бы, этакую красоту. Лена хмыкает про себя и старается смотреть не на Петю, а на пакет в его руках. Там какая-то новогодняя фигня: яблоки, мандарины, коробка конфет.
Федоровна, со значением округляя глаза, бочком выбирается в коридор, фальшивым сладким голосом произносит:
- Елена Дмитриевна, я пойду на процедуры… Физиотерапия - дело не быстрое, вернусь через полчасика…
- Идите-идите.
Лена отлично знает, что никаких “процедур” Федоровне не назначено, их делают с утра, а пойдет соседка к медсестрам в комнату отдыха, пить чай и точить лясы. Обсуждать их с Петькой, это уж непременно… после молоденькие практикантки, забегая с градусниками или стаканчиками для утренней мочи, будут скалить зубы, отпускать дурацкие шуточки и называть старшего лейтенанта Драбкина “товарищ милиционер”.
Как только за Федоровной захлопывается дверь, пакет с фигней летит в сторону, то ли на тумбочку, то ли на соседнюю кровать - все равно, не важно - и Петька набрасывается, прижимает к себе, жаркими губами ищет губы.
- Леночка! -шепчет он. - Леночка, родная!
Лена бы и рада его отпихнуть - как мама учила - но ничего не может поделать: руки словно живут отдельной жизнью, они обвиваются вокруг Петькиной шеи, и губы - конечно - отвечают на поцелуй. Аааах, как же он целуется, старший лейтенант Драбкин… любовный опыт у Лены совсем не богат, говоря точнее, минимален, но в поцелуях она разбирается. И это вос-хи-ти-тель-но. Губы у Драбкина жесткие, чуть шершавые, но теплые и ласковые - сочетание, сводящее с ума и взрывающие к чертям благоразумную сдержанность. Каждый раз, как Петька добирается до нее своими губами, Лене не хочется думать, хочется стонать, лизать и кусать его в ответ… Очень мило, очень достойно примерной студентки, отличницы, комсорга курса. Петька курит, но пахнет от него всегда приятно, волнующе, терпко и свежо. Вот как ему удается?.. Как ему удается одним своим появлением превращать разумную и современную женщину в… в… стыдно сказать - в самку!..
- Петя, Петя, пусти… - шепчет она между поцелуями, и очень последовательно прижимает его к себе, и не отталкивает, даже когда рука “товарища милиционера” нагло пролезает в широкий вырез ночной рубашки и стискивает грудь…
- Аййй… что ты делаешь?!..
- Леночка… - он склоняется, чтобы поцеловать ее прямо туда - в грудь - и тут она наконец-то приходит в себя, хватает Петьку за волосы, дергает изо всех сил, так что он шипит от боли, как кот…
- Все, Драбкин, хватит! Отпусти! Иначе я твоему начальству пожалуюсь…
- Пожалуйста. В смысле - пожалуйся… - он неохотно разжимает руки, чуть отодвигается и занимает вертикальное положение на стуле. - Как… как ты себя чувствуешь?
- А как, по-твоему, я могу себя чувствовать с переломом голени и ребер?.. - отвечает Лена с непритворной злостью. - Думаешь, мне хочется встречать Новый Год в больнице?.. Это ведь все из-за тебя, Драбкин!
- Ленусь…
- Что-Ленусь?.. С горки звезданусь?.. Кто меня уверял, что горные лыжи -это так здорово, так здорово, как в космос слетать?... Вот - слетала!.. Инструктор хренов! Вся сессия насмарку, я так хотела досрочно сдать!
- Ну… прости меня. Прости. - Петька покаянно опускает голову, а руками снова тянется к ней - она вроде остается начеку, хочет отодвинуться, но как-то так выходит, что пальцы заново сплетаются с его пальцами. - Тебя когда выписывают?
- Если все будет хорошо по снимкам и по анализам, то через неделю, - сварливо говорит Лена. - А что?
- Я тут узнал в профкоме… мне полагается путевка… в Крым.
- Ну и поезжай в Крым, - она обиженно фыркает, решив, что таким образом он сообщает, что не сможет забрать ее из больницы - да еще и собирается уехать в какой-то там дом отдыха или пансионат!
- Да нет, Ленусь… я про другое… мы по этой путевке можем поехать вдвоем, если…
- Если что, Драбкин? - она уже знает ответ, и сердце колотится все сильнее, но гордость заставляет по привычке задирать нос и выпячивать нижнюю губу. Лена знает, что так превращается в настоящую уродину - ну и пусть.
А Петька как слепой, все гладит ей руки, склоняется к самому лицу и шепчет:
- Если быстренько подадим заявление в ЗАГС… да, формально нас вместе поселят только после регистрации… но Андрей Витальевич сказал, что без проблем, что обо всем договорится… в ЗАГСе… они нас распишут хоть завтра.
Сердце начинает дрожать и, кажется, вот-вот остановится. Ленка набирает в грудь воздуха, как перед прыжком на глубину, и выдыхает вместе со словами:
- Я не собираюсь выходить за тебя замуж. Ни за тебя, ни вообще… я не для этого столько сил на поступление в универ угрохала.
Петька слегка щурится, и Лене кажется, что у него под ресницами прыгают солнечные зайчики - хотя никакого солнца и в помине нет, зимние сутки коротки, на улице уже прилично стемнело.
- И что ты будешь делать, Ленусь, вместо замужа?
- Заниматься наукой!
- Всю жизнь?..
Этот простой вопрос ставит ее в тупик. Она и в самом деле никогда не задумывалась, насколько хватит научного энтузиазма, и что будет через несколько лет, после защиты диплома… аспирантура, диссертация, хорошо… ну а дальше? Преподавание, статьи престижных научных журналах, переводы на иностранные языки, симпозиумы, зарубежные поездки… Просто чудесно. Вот только почему все это чудесное будущее блестящего ученого - ученой - меркнет в сиянии Петькиных глаз, и почему ей хочется, до неприличия хочется, целовать его губы?.. Аааах, и чтобы его нахальные и нежные руки еще раз стиснули грудь.
Лена делает над собой усилие (“Девушка должна быть гордой, и нечего свои руки длинные совать куда нельзя!”) и отворачивается. Расфокусированный взгляд блуждает по палате, натыкается на пакет, отброшенный Петькой на соседнюю кровать: мандарины и яблоки высыпались, раскатились цветными пахучими шарами по байковому одеялу.
- Что? Почистить? - Петя ловит ее взгляд, и, конечно, опять попадает в цель, со снайперской точностью: он же знает, как она любит мандарины. Громадные, оранжевые, с мягкой волнистой кожурой. Новогодние… просто теряет волю, и штук десять может слупить за один присест. Нет, так не годится… это неприлично, и незачем снова демонстрировать Драбкину свои слабые места - он о них и так знает слишком много.
- Нет, не хочу… Дай лучше яблоко. Только помой как следует!
- Есть, командир, - Петя усмехается и отдает честь.
- К пустой голове руку не прикладывают, - бурчит она и прячется за обложкой книги - так удобнее наблюдать.
Старший лейтенант послушно - нет, скорее, молодцевато - встает, выбирает из фруктовой груды парочку яблок, красное и розово-желтое, идет к раковине, деловито и очень тщательно моет каждое, вытирает салфеткой… и еще немного греет в ладонях: яблоки холодные, с мороза.
- Держи, Ленусь. - Лена придирчиво выбирает: красное или розовое с желтым? Наконец берет оба, нюхает… и морщится:
- Где ты это покупал?
- На рынке, на Черемушкинском… здесь, недалеко… - Петька выглядит немного растерянным. - А что?
- Ну они же совсем не пахнут!.. Гипс какой-то… и жесткие! Фуууу, забери, не буду.
- Что, правда, не нравятся?.. - теперь он расстроен, забирает яблоки, сам подносит их к носу и сопит, как мальчишка. - Да вроде… нормальные. Я пробовал!
- Пробовал! - ее охватывает какое-то дурацкое, нежное умиление при виде его опрокинутого лица, но она держится, и выговаривает ему с прежней суровостью:
- Петь, ты как маленький… а еще милиционер! Ты что, грузин этих не знаешь, на рынке первый раз? Они тебе дали попробовать одни, а подсунули другие… кислятину, даром, что снаружи красивые. Эх, Драбкин, Драбкин…
Лена откидывается на подушку, заводит руки за голову - так Петьке будет лучше видно грудь - и обреченно соглашается:
- Ладно, раз яблоки несъедобные - чисти мандарин… пока Федоровна не вернулась!
Сердце снова частит, и Лена опять едва дышит, когда Петя, содрав кожуру с самых крупных мандаринов, подсаживается к ней и по одной кладет в рот полупрозрачные дольки, полные золотистого сока. А она каждый раз чуть прихватывает губами его пальцы, и слушает, как сбивается у парня дыхание, и храбро не опускает глаз под его горящим взором.
- Вот в Крыму были яблоки… в Гурзуфе… в саду у тети Софы... помнишь, я тебе рассказывала, куда мы ездим каждое лето?
- Помню, Ленусь, я ж потому и предлагаю тебе расписаться да в Крым махнуть… но не к тете Софе, а в дом отдыха наш, ведомственный…
- ”Ведомственный”! - Лена фыркает, делая вид, что Петькины авансы на нее не производят никакого впечатления. - В гробу я все это видела, Драбкин… я что тебе - пенсионерка, по путевкам отдыхать ездить?.. Вот у тети Софы дом - как вилла настоящая, тридцать метров от моря, и сад яблоневый… роскошный… вот там яблоки пахнут, как в раю, и на вкус такие же!.. Ты понял, Драбкин?
- Да понял я, понял… - Петя мертвеет лицом, губы сжимаются, и он встает со своего места как раз в ту секунду, когда отворяется дверь палаты, и в нее бочком протискивается Фёдоровна…
- Ну что, ребята, наговорились? - лукаво усмехается соседка, “вернувшаяся с процедур”. - Ладно, хорошенького понемножку… Вам, товарищ милиционер, пора на выход, а нам с Леночкой - на ужин! Ведь так, Леночка?
Лена сдержанно и важно кивает, смотрит сурово - как будто между ногами у нее не печет, огненно-влажно, и грудь не ноет в сладкой тоске по Петькиным пальцам, и на губах не дрожит проклятие вездесущей Фёдоровне:
“Ну что тебя принесла нелегкая, ну что ты лезешь всюду, надоедливая старая дура!”
- Ладно, Ленусь, пойду я… до встречи. - Петя тоже неловко кивает и выходит в коридор.
- До свидания, Драбкин… - но ее прощальная фраза падает в пустоту.
Фёдоровна, как обычно, пристает к ней с разговорами и расспросами, и, конечно, хватает красное яблоко, смачно откусывает, громко хрустит и чавкает, нахваливает:
- Ах, что за яблочки! Вкусные, сладкие… чистый мед! Крымские небось, рыночные…
Лена не слушает, кое-как встает с кровати, проклиная гипс и тугую повязку на ребрах, ковыляет к окну, и, спрятавшись за занавеской, смотрит, как старший лейтенант Драбкин, в шапке и в милицейской шинели, идет через широкий больничный двор к выходу с территории… идет не сутулясь, четко, с прямой спиной, подтянутый… идет - и ни разу не оборачивается.

Часть 2. Метель

Третий день над Москвою вьюжит, метет новогодняя голубая метель. Елки и туи на территории больницы стоят в боярских снеговых шапках, сугробов намело - до середины окон на первом этаже…
Лена стоит у окна, смотрит на снег, на ели, на машины, припаркованные на стоянке, на соседний корпус детского отделения, на маленькое приплюснутое строеньице с серыми стенами, где расположен морг… На душе у нее холодно и смутно. Огоньки праздничных гирлянд, мигающие тут и там, в окнах домов напротив больницы, не веселят, вызывают лишь раздражение и зависть. В этом году праздники длинные, целых четыре дня, и люди не спешат, веселятся на полную катушку. Едят оливье и мандарины, пьют шампанское. Ходят друг к другу в гости, по очереди. Дети объедаются конфетами и пирожными - на Новый Год можно, хвастаются подарками от Деда Мороза. Из магнитофонов льется мурлыкающий тембр Лаймы Вайкуле, французский шансон, итальянское диско… Пары танцуют в круге оранжевого света, обнимаются, целуются, признаются в любви. Это так хорошо - признаваться в любви в самые волшебные зимние дни, шансы на взаимность сразу же возрастают.
Они с Петей тоже могли бы танцевать под берущий за душу медляк, обнявшись, тесно прижимаясь бедрами, и на самых красивых проигрышах Драбкин ловил бы ее губы в сладкий, глубокий поцелуй… украдкой тискал за грудь и даже за попу - пожалуй, она бы разрешила даже чуть-чуть больше. Предложение руки и сердца, после танцев, рядом с пахучей елкой, с колокольчиками и зеркальными шарами, в струях серебряного “дождя”, прозвучало бы не сумбурно, скомкано, а как полагается. По крайней мере, старший лейтенант Драбкин точно понял бы, без всяких разночтений, что она согласна стать его женой...и не обиделся бы из-за дурацких яблок.
“Ну почему, почему в моей жизни все через одно место?..” - тоскливо думает Лена и прижимается лбом к холодному стеклу. - “Что я за уродина такая, вечно все порчу, и другим, и себе!.. Правильно мама говорит - меня ни один нормальный парень замуж не возьмет… ну и не надо!.. Обойдусь и без замужества, хлопот меньше. Ну и пожалуйста, Драбкин, вот и мотай в свой Крым, катайся там на своих лыжах… хоть водных, хоть горных… с этой своей фифой из Института физкультуры, тренершей… про меня забуууудь!”
А он и забыл, похоже - даром что не показывается четвертый день. Машка говорит, что после Нового Года еще ни разу его не видела, ни во дворе, ни в магазине, ни в гостях у общих знакомых. И “жигуленок”, Петькина гордость, “подаренный” отцом в честь окончания с отличием Школы милиции, не стоит возле подъезда. Значит, и в самом деле укатил развлекаться с другой девицей, покрасивей и посговорчивей. Старший лейтенант Драбкин, хоть и ничем не напоминает Алена Делона, Абдулова или Харатьяна, у женского пола имеет большой успех. Девицы за ним носятся с горящими глазами, над шутками его смеются, напрашиваются на комплименты - и томно внимают, когда получают, и каждая вторая старается запрыгнуть в машину к “товарищу милиционеру”... Это, как говорится, факт, а не реклама…
Лена вздыхает, тяжело проглатывает сухой душный комок.
Нога и ребра заживают хорошо, просто отлично, снимки, по словам лечащего врача, “как картинка”. Анализы тоже в норме. Доктор порадовал, что готов выписать на “амбулаторное долечивание”, и ей, слава Богу, не придется ходить на костылях. Подойдет и тросточка. А то уж будет совсем как Баба Яга - Костяная нога, и по внешности, и по сути…
Лена хмыкает. Да уж, все в точности как в сказке: Машка, с ее свежим личиком, грациозной фигурой и косищами толщиной в руку, как Василиса Прекрасная, а лучшая подруга у нее - Баба Яга. Ну и где же это видано, чтобы Баба Яга выходила за Ивана Царевича?.. Правда, Петька скорее на Серого Волка похож… с его профессией и всеми повадками настоящего сыскаря...
Вот куда его, Серого Волка, могло унести, в какое тридевятое царство?..
“Дура, зачем я прицепилась к нему с этими яблоками, зачеем?.. Вот и сижу теперь одна, со стаканом “Буратино”... Здравствуй, жопа, Новый Год…”
- Ленчик, хочешь, я ему позвоню? - предлагает Машка. Она сидит на том же стуле, что и Петька в прошлый раз, держит в одной руке яблоко, а в другой - бокал с газировкой.
- Зачем?..
- Затем. Чтобы ты не мучилась в неизвестности. Могу даже к ним домой зайти… мне его мама рецепт пирога обещала… и узнаю, как там и что.
- Нет, не надо, Маняш, не выдумывай! - Лена качает головой и, обернувшись, даже грозит пальцем, чтобы подчеркнуть категоричность запрета.
- Почему не надо-то? - искренне возмущается Машка. -Ты же вся извелась, смотреть больно!.. Наверняка есть какая-то причина, почему он не приходит… может, заболел?..
- Петька Драбкин?.. Он даже ветрянкой в детстве не болел.
- Ветрянкой, может, и нет, но перед гриппом все равны…
- Нет, Маш, хватит. Женщина не должна бегать за мужчиной, это бред. Если он не приходит, значит, не хочет, или у него есть более важные дела. В любом случае я ему не нужна.
- Ну что ты за ерунду говоришь, Ленчик! Да он умирает по тебе! Это же по всему видно… когда ты из-за него в больницу попала, он меня домой потом подвозил, так я боялась, что первый столб - наш, у него руки тряслись, а лицо было белое, как простыня… Лен, если Петька тебя не любит, я тогда вообще не знаю, что такое любовь.
Слушать это приятно, и сердце Лены оживает, начинает биться тяжело и сладко… и даже живот ноет по-особенному, как в те редкие моменты, когда она сдается страсти, и Петька целует ее совсем нахально и жадно, и трогает - о, Боже… - между ногами. Но нет, все это иллюзии, обман, потому что его нет, он обиделся, ушел, уехал… и случилось ровно то, о чем всегда предупреждала мать: “Наконец-то он понял, что ты собой представляешь, и какой у тебя отвратный характер!”

Лена ядовито усмехается:
- Умирал-умирал, да и умер весь… потому и не приходит. Исчез. Ладно. Забыли.
Маша перекатывает в руках красное яблоко и расстроенно говорит:
- Крымское… не крымское… какая разница?.. Он пол-Москвы обегал, чтобы самых лучших фруктов тебе купить, а тебе не понравилось!.. Конечно, на такое можно обидеться.
- Спасибо, утешила… - Лена понуро опускает голову - не то что бы ей нечего возразить, но возражать не хочется, потому что подруга совершенно права. Маша встает, подходит к ней, обнимает за спину… и вот они уже вместе обнимаются и ревут, как дуры.
Дверь в палату бесцеремонно распахивается, заглядывает старшая медсестра и, не обращая внимания на детали, фельдфебельскими голосом рокочет:
- Николаева, завтра тебя выписываем! Родственникам позвони…
- Да здесь родственники. - вызывающе говорит Маша, но “фельдфебеля” это ни капли не смущает:
- А, родственники здесь, вот хорошо! Значит, к одиннадцати за ней приезжайте, и чтобы без опозданий! Главврач с утра все оформит, и чтобы к половине двенадцатого духу твоего, Николаева, в больнице не было! Только на лыжи больше не вставай, пусть товарищ милиционер тебя на саночках возит…

Часть 3. Сумасшедший

У Лены все сложено и собрано заранее. Халат, нижнее белье, тапочки, туалетные принадлежности - в большом пакете, книги и тетради, спасавшие ее от скуки и мук совести за пропущенные лекции - в холщовой сумке. Коробка шоколадных конфет, рот-фронтовское “Ассорти”, отнесена на пост медсестрам. С Федоровной она попрощалась заранее: соседка сразу после завтрака отправилась на свою бесконечную физиотерапию, и вернется уже в опустевшую палату… Ну, ничего. Зимой травматологическое отделение забито под завязку, не пройдет и часа, как на Ленино место подселят новую страдалицу. Пусть теперь Фёдоровна ее достает своими бесконечными рассказами о славном прошлом, материнскими поучениями и анекдотами с длиннющей бородой.
Машка опаздывает: ни без пятнадцати одиннадцать, ни без пяти - подруги нет, и в пять минут двенадцатого она тоже не появляется… Мама, само собой, тоже не приедет, у нее на носу сдача объекта госкомиссии, она днюет и ночует на работе, не до дочери.
“Раз у тебя хватило ума взгромоздиться на горные лыжи, это с твоей-то координацией и вечной тройкой по физкультуре - значит, сумеешь и домой добраться без посторонней помощи”. 
И не поспоришь. Вердикт родительницы суров, но справедлив. Лена вздыхает, смотрит на часы. Четверть двенадцатого.
“Машка, поганка, тебя-то где носит?..“
Причин сходу можно придумать целый десяток, и все - уважительные, однако Маша обычно не вела себя как профурсетка. Странно, очень странно, совсем не похоже на лучшую подругу…
Еще через три минуты Ленино терпение окончательно лопается. За окном в мягком поленовском полусвете, розовато-сером, падает крупный снег. Лена представляет, как сейчас в одиночку потащится через плохо почищенный больничный двор к трамвайной остановке, опираясь на трость, как несчастная калека, и ей придется останавливаться через каждые десять-пятнадцать шагов, чтобы справиться с одышкой… Злобно бурчит себе под нос:
- Ладно, ладно, Машенька, я тебе это припомню… - и тут же, не сдержавшись, по-детски хлюпает… берет пакет, вешает на плечо сумку, подтягивает к себе трость… и, гордо вскинув голову, выходит из палаты.
Выходит - и сразу за порогом попадает в объятия загорелого парня, в модной черной “аляске”, холодного с мороза, но пахнущего почему-то морем, яблоками и мимозой… одной сильнющей рукой он прижимает ее к себе, крепко-крепко, а другой сует в лицо громадный букет гвоздик.
- Леночка, здравствуй, любимая!.. Я за тобой!
- Ааааа, Драбкин, дурак, ребра, ребра!.. - она неприлично верещит, но вовсе не от боли, и колени слабеют так, что трудно стоять на ногах. Лена по бабье-ёжьи замахивается на Петьку тростью, едва не падает - он, смеясь, перехватывает ее и заверяет:
- Я тебя не отпущу, Николаева, больше не отпущу. Скоро ты сама будешь Драбкиной, во веки веков, так что готовься!
- Не буду!..
- Будешь!
Петька губами ловит ее губы, втягивает в жадный поцелуй… У Лены с носа сваливаются очки -хорошо, что они на цепочке… А вообще-то плевать.
Трость, сумка, пакет, все летит на пол.
“Видела бы мама, как я сосусь с Драбкиным средь бела дня в общественном месте…”
Мама ничего не видит - ее здесь нет, но, кажется, на них собралось поглазеть все отделение, даже тяжелобольные выползли из своих палат.
Надо остановиться, собрать вещи, дойти до лифта и поскорее сматываться, пока не появилась старшая медсестра или завотделением... это неприлично, дико неприлично, что она делает и что чувствует - и неприличнее всего каменно-твердый здоровенный предмет под Петькиными штанами, прижатый к ее бедру. Тот самый предмет, что по-латыни называется penis, а на стенах и заборах обозначается набором из трех букв. О таком и думать стыдно!.. И еще стыднее, что ее интеллигентная vagina превратилась в самую пошлую бабью дыру, сырую и горячую, как печь, и эта дырка только того и ждет, чтобы Драбкин каким-то образом вставил в нее тот самый предмет…
Лена краснеет так, что уши начинают гореть, и даже шея идет пятнами, упирается ладонями Петьке в грудь и шипит:
- Хватит, хваааатит, не здесь же!.. Бери сумки и пойдем в машину!
Петя неохотно разжимает объятия, собирает вещи, поднимает трость и делает попытку заодно подхватить на руки саму Лену, но она уворачивается, вырывает у Драбкина свой “костыль” и шипит:
- Сумасшедший!..
***
На заднем сидении своего “жигуленка” Петя устраивает ей царское ложе: под спину подсовывает подушку, поверх дубленки укутывает еще верблюжьим пледом:
- Тебе надо быть в тепле.
- Мне и так тепло! - сварливо отвечает она, утопая в нежности от его заботы, и сжимает руки в кулаки, чтобы не хвататься за него, и не тянуть к себе в объятия. - Под твоим пледом я сварюсь вкрутую, Драбкин!..
- Ничего, пар костей не ломит, - усмехается он, пристраивает сумки на переднее сиденье и добавляет: - Запас карман не тянет!
В машине пахнет Петькиными сигаретами, морской водой, странными цветами - не поймешь, садовыми или полевыми, но точно не гвоздиками, гвоздичный “веник” Драбкин взгромоздил ей на живот, третьим уровнем после пледа.
Лена цинично шутит, что чувствует себя Брежневым в гробу, хотя ей, как комсоргу курса, следовало бы первой порицать подобное остроумие… а старший лейтенант Драбкин, с недавних пор - оперуполномоченный московского угрозыска, вместо того, чтобы сделать ей замечание или строго промолчать, ржет во все горло. И еще добавляет, пакостник, что Брежнев в гробу не выглядел и наполовину таким сексуальным, после чего они ржут оба.
Сердце Лены оттаивает, и вопреки ее воле, вместо зимнего холода из ее глаз изливаются потоки весеннего света.
Хорошенького понемножку, и, пока Петька прогревает мотор, она старательно растравливает обиду на его почти недельное отсутствие - и насупливается снова...
Едва машина трогается с места и выезжает на заснеженную улицу Вавилова, Лена принимается пилить Петю с упорством бензопилы “Дружба”, припоминает все прошлые и нынешние грехи, и потихоньку пытается выяснить - где же его носило почти неделю?..
Драбкин загадочно отмалчивается, а когда Лена становится слишком настойчивой, мирно и успокаивающе говорит:
- Ленусик, ну ты же знаешь, что я человек военный… я ношу форму… у меня график не очень-то предсказуемый. Разные неожиданности бывают.
- Только не нужно мне заливать про службу и круглосуточные дежурства! - возмущается она и хлопает его по вихрастому затылку. - Не выношу, когда мне врут!
- Лен, вот сейчас обидно было… - Петька смотрит на нее в зеркальце, и в его взгляде читается мягкая укоризна. - Я тебе никогда не врал… никогда! И начинать не намерен.
- Тогда скажи, где ты был! - не подумав, выпаливает она то, что язвит душу. - Я знаю, что не в Москве… твоей машины не было у подъезда несколько дней! На дачу катался...со своей тренершей, да?..
- А ты откуда знаешь? Маняшка донесла?
- Не твое дело, откуда я знаю! - огрызается Лена. - Знаю, и все…
- Маняшка, Маняшка… - ухмыляется Драбкин. - Повезло же вам с Ватсоном, дорогой Шерлок Холмс.
- Ты не ответил на вопрос! - ей снова хочется схватить его за волосы, и на сей раз дернуть уже посильнее, но Петька, как обычно, не идет на скандал, допрос превращает в игру, и это одновременно смешит, злит и возбуждает…
“Господи, как же я его люблю…" - смятенно думает Лена. - "Даже когда хочу прибить - все равно люблю!.. Но если он правда с этой пловчихой… пока я в больнице… а он с ней на даче... Оооох, нет, не могу об этом даже думать!”
В носу противно щиплет, глаза наливаются слезами, она злобно и совсем не благородно шмыгает…
Петя не может до нее дотянуться, не может поцеловать, но когда он снова заговаривает, Лене кажется, что мужские руки нежно гладят ее с ног до головы, касаются везде, ничего не пропускают…
Наваждение. Ей становится так жарко, что она едва дышит, и причина совсем не в том, что Петька завернул ее в кокон из дубленки и пледа, и врубил печку…
- Ленусь, я тебе все расскажу. Все-все… но чуточку попозже.
- Точно расскажешь?.. - слабо переспрашивает она, и Драбкин кивает:
- Слово офицера… - и тут же задорно добавляет:
- Честное пионерское! - и заразительно, по-мальчишески смеется.
***
Выбравшись из машины, Лена категорически пресекает новую попытку Петра подхватить ее на руки:
- Хватит, Драбкин! Я не инвалид и не кукла! - и, оставив ему возню с вещами и цветами, самостоятельно ковыляет до подъезда. Он догоняет ее через пару секунд, открывает перед ней дверь, пропускает, заходит следом.
- Проводишь меня до квартиры, и все… - строго говорит Лена. Она точно знает, что матери нет дома - будний день, дневные часы, на работе запарка, и плевать, что дочь выписали из больницы… увидятся вечером, успеют обо всем поговорить. Это означает, что, впустив Петьку дальше порога, она окажется с ним наедине. Нет, конечно, Драбкин ничего ей не сделает, ничего… против ее воли. Полезет целоваться, а своими длинными руками -под платье, но остановиться, конечно, остановится, как только она попросит. Если... попросит. В этом смысле Лена доверяла Пете, а вот самой себе - нет.
За те несколько дней, что Драбкин не появлялся, она много о чем передумала. Перечувствовала, перестрадала. Проревела в подушку, беззвучно, кусая жесткую крахмальную ткань, чтобы не разбудить соседку по палате. И в своих мечтах о Петьке дошла до жара, до тихой истерики, до боли внизу живота… если бы он тогда вдруг появился в палате - возник из ниоткуда, как в сказке, как Иван-Царевич из-под шапки-невидимки - она сама упала бы на спину, раздвинула бедра и позволила ему все…
Вот этого она сейчас и боится больше всего. Петя давным-давно объяснился ей в любви, и настойчиво звал замуж (и в тот злосчастный день перед своим исчезновением - когда принес яблоки в больницу - тоже…) - но заявления они пока не подавали. И пока что Драбкин так и не соизволил ответить на простой вопрос, где же его носило несколько дней. А раз так, незачем рисковать девичьей честью и, как сказала бы мама, создавать провокационные ситуации.
Двери лифта открываются на четвертом этаже. Лена выбирается на площадку, оборачивается к вышедшему вслед за ней Пете и набирает в грудь воздуха, чтобы попрощаться…
- Давай открою. - Драбкин неожиданно вытаскивает из кармана куртки ключ. КЛЮЧ! От ее квартиры!
Лена хлопает глазами и на несколько секунд теряет дар речи… а Петька преспокойно вставляет ключ в замок, дважды поворачивает, щелчок, и:
- Прошу, ваше высочество!
- Драбкин, что это значит?! Откуда у тебя ключ?
- Лидия Сергеевна дала. - глаза старшего лейтенанта чистые и ясные - не врет, да и какой ему смысл врать?..
Лена чувствует, что окончательно сбита с толку. Определенно, в местном лесу сдох медведь или даже кое-кто покрупнее. Мать сама дала Драбкину ключ от их священного жилища… с чего это такое внезапное доверие? А как же ироническое прозвище “товарищ милиписькин”, придуманное мамой для молодого старлея?* А как же незыблемое домашнее правило - “никаких посторонних дома в отсутствие взрослых, без предварительного согласования” (и неважно, что деточке уже стукнуло девятнадцать!..)?
Петька нахально влезает в ее мысли, и не менее нахально заталкивает в дом, вместе с тростью, букетом, пакетом и сумкой:
- Мама твоя сегодня очень поздно придет, Ленусь… У нее госкомиссия, а потом банкет по случаю сдачи объекта. В “Будапеште” будут гулять, во как.
- Чудесно… - кисло замечает Лена и качает головой: это так похоже на маму - куча требований и лишнего контроля в обычные дни, и полное отключение всех систем поддержки, когда она действительно нужна. - Ну а ты, Драбкин, здесь каким боком?
- Обоими боками. Обещал тебя забрать из больницы, доставить домой и сварить тебе супа, чтобы ты нормально поела. И…
- Что “и”?
- И всячески окучить и обиходить.
Звучит правдоподобно - мама любит, когда Ленины подружки и условный жених занимаются домашней работой, ходят в магазин или “сидят с больным и день и ночь”, но Петькина интонация заставляет насторожиться. Старший лейтенант говорит как лис, пробравшийся в курятник, и примерно также усмехается… ну ничего, это еще не повод начинать хлопать крыльями и кудахтать.
Лена останавливается посреди темной прихожей, соображая, как бы теперь раздеться без Петькиной помощи, но долго думать ей не приходится: он деловито зажигает свет и все берет в свои руки.
Бережно снимает с Лениной головы шерстяной платок кружевной вязки, расстегивает и стаскивает с плеч дубленку, аккуратно вешает все это в шкаф. Туда же отправляется его модная черная “аляска” и шарф, а шапку этот идиот не носит, если одет не по форме…
Сегодня формы нет и в помине: на Петьке черный свитер под горло и серые джинсы, под Высоцкого. А может, под Глеба Жеглова…
“Мммммм… что это?...” - таким одеколоном Жеглов точно не пользовался, а вот Высоцкий, с учетом жены-француженки, мог бы… Теплый, как разогретая солнцем дубовая кора, нежный и волнующий запах, исходящий от Петькиной кожи, обволакивает Лену облаком соблазна, проникает в поры и заставляет дрожать с ног до головы.
“Как же я сразу не почувствовала?.. Нет, наверное, почувствовала, потому и веду себя так неприлично… просто не поняла сразу, что это одеколон…”
- Ленусь... давай снимем осторожненько. - Драбкин присаживается на корточки, и любовный трепет моментально сменяется лютым стыдом. С правой ногой все в порядке, она обута в элегантный итальянский сапожок, из пары, купленной у фарцовщика (стыдобища, позор комсоргу курса) за большую часть повышенной стипендии, плюс мамин спонсорский "полтинник". Зато левая, та, что в гипсе - упакована в гигантский раздолбанный валенок из мерзкого серого войлока… Это чудище мама нарочно привезла с дачи, и передала, когда единственный раз лично приехала в больницу. Вот, мол, дочка, тебе обувка под выписку, носи да радуйся. Зато ни мерзнуть, ни пачкаться не будешь.
- Петя, не надо, я сама справлюсь!.. - вскрикивает Лена, пытается оттолкнуть Драбкина, но пошатывается и едва не теряет равновесия. - Аааааааххх!
Он не дает ей упасть, конечно же, не дает, хотя бог знает, как ему удается так ловко подхватить ее из положения снизу. Ну, недаром же он мастер спорта по самбо и кандидат в мастера - по боксу… с координацией движений у него не в пример лучше, чем у нее.
Драбкин, как всегда, умело пользуется ситуацией, и, подхватив, делает то, что давно порывался сделать: поднимает, прижимает к груди и уносит на кухню.
Старший лейтенант достаточно частый гость в доме, знает не только расположение помещений, но и правила пользования каждым. Гостиная, где стоят японский цветной телевизор, югославская стенка и немецкий диван, а на полу лежит персидский ковер - запретная зона. В обычные дни туда вхожи только хозяйки, а в праздничные - только одобренные гости. Когда же Лидии Сергеевны, как сейчас, нет дома, в гостиную запрещено ходить даже Лене. Телевизор (маленький, черно-белый) и диванчик (тоже маленький) есть и на кухне.
Спальня, которую мать и дочь делят на двоих, одновременно служит рабочим кабинетом: кроме двух кушеток, шкафа и комода, там помещается еще большой письменный стол и несколько книжных полок. Эту комнату - камеру пыток, клетку, каземат - Лена ненавидит, несмотря на то, что с самого детства спит в ней и “учит уроки”.
Петя знает про ее отношение, и совершенно правильно выбирает кухню, единственное место в доме, где Лена чувствует себя спокойно и уютно. Положа руку на сердце, здесь, на диванчике, и за книгами сидеть приятнее, и спится намного слаще. Здесь же они с Драбкиным и поцеловались первый раз… поцеловались по-настоящему, взасос. Или, если сказать красивее, французским поцелуем. До этого были только быстрые “чмоки” при встрече и на прощание у подъезда, и еще несколько попыток, сделанных Петей в кино - но Лена пресекла их быстро и бескомпромиссно. Но потом, на кухонном диванчике, старшему лейтенанту Драбкину все было компенсировано, и с процентами.
С воспоминаниями трудно бороться, Лена краснеет, бессознательно теснее прижимается к Пете, зная, что он вспоминает то же самое…

Примечание:
*Прозвище восходит к детскому анекдоту про Крокодила Гену и Чебурашку, популярному в 80-е годы:
Едут Чебурашка и крокодил Гена на машине. Чебурашка спрашивает:
-Гена, Гена, а ты кто?
-Шофёр-а Чебурашке послышалось бобёр.
-Гена, Гена, а не чём мы едем?
-На машине-а Чебурашке послышалось на сосиске. Врезались они в столб.
-Гена, Гена, а во что мы врезались?
-В столб-а Чебурашке послышалось в салат. Идёт к ним товарищ милицейский.
-Гена, Гена, а кто это?
-Товарищ милицейский-а Чебурашке послышалось товарищ милиписькин. Товарищь милиционер им говорит:
-Так, что тут у нас за ДТП?-а Чебурашка ему и отвечает:
-Товарищ милиписькин, бобер не виноват! Он ехал на сосиске и врезался в салат!
***
Сапог и валенок сняты, а вместе с ними сняты шерстяные носки, мерзкие тренировочные штаны - по сути, подштанники, потому что их, пока нога еще в гипсе, приходится носить вместо колготок! - и вдруг Петька начинает снимать с нее трусы. Это не входит в планы Лены, тем более, что ей бы надо как следует помыться после больницы, надеть все мягкое, чистое и домашнее…
- Петя!..
- Леночка… - он стоит на коленях перед диваном, а она полулежит, откинувшись на подушки, с раздвинутыми ногами и спущенными трусами - и понятия не имеет, как такое стало возможным, на собственной кухне, посреди бела дня. Самое главное - почему она до сих пор не умерла от стыда?.. Неужели она такая развратная, испорченная, как говорит мама, ведь Петя же смотрит и видит все, АБСОЛЮТНО ВСЕ! То, что она сама никогда не видела даже в зеркале - и пару раз показывала только гинекологу, при неизбежном плановом медосмотре в университетской поликлинике…
А тут Петя!.. Парень! Целый советский милиционер, сотрудник угрозыска!.. Чем таким он любуется, что щеки у него горят, взгляд стал совершенно безумным, да он еще и тянется губами прямо ТУДА!..
Лена пытается сжать бедра, но не тут-то было: одна нога вдруг оказывается у Петьки на плече, а вторую он как-то хитро подхватывает и прижимает, так что дрыгать ею никак не выходит.
Она делает последнюю попытку спастись и придушенно шипит:
- Драбкин!.. Ты с ума сошел!.. Что… ты… творишь?..
- Ага… с ума по тебе схожу… - невнятно бормочет он и утыкается лицом ей в лобок - как будто в наркотическом приходе… Лена ни разу в жизни не видела живого наркомана, только слышала о них от Пети и читала в журнале “Здоровье”, но, насколько она помнит, с ними происходит что-то похожее. Тряска, дрожь, сбитое дыхание, неадекватное поведение.
Черт побери, но ее-то почему трясет?! Она же не наркоманка!.. Почему одно созерцание темноволосого Петькиного затылка у себя между ногами вызывает у нее телесную эйфорию - и возбуждает сильнее, чем мастурбация?..
Наверное, все дело в его проклятом одеколоне… или в коктейле из лекарств, что плещется у нее в крови… или все еще проще - она просто-напросто влюблена в него как мартовская кошка, и у нее самая натуральная течка!.. Ооооох…
В голове некстати всплывают страницы из альбома “Эротика в европейской живописи, иллюстрациях и графике 16-19 века”, в строжайшем секрете и с большими трудностями привезенном Машкой из Югославии - в подарок на ее прошлый день рождения… там... тоже были такие парочки… и мужчины, целующие и лижущие своих дам между ногами… помнится, они с Машкой рассматривали эти картинки, краснели и хихикали, как идиотки - но в итоге признались друг другу, что хотели бы такое испытать… с мужем, конечно же, и только после свадьбы!..
Ааааах… но Петька ей еще не муж, и сейчас не брачная ночь, и вообще не ночь, а белый день!
- Петечка!.. -она упирается ладонями ему в плечи, он вздрагивает, глухо рычит - и в следующий миг она чувствует его рот на своих нижних губах.

Часть 4. Против правил

Оказывается, старший лейтенант Драбкин не просто знает, где у женщины клитор, но и умеет с ним обращаться. В здравом уме и трезвой памяти Лена не преминула бы прийти в ревнивую ярость из-за того, что у него есть такой опыт - явно не теоретический - и устроить скандал с непредсказуемыми последствиями… но не сейчас. Ситуация стала необратимой с того момента, как Петькин язык впервые коснулся ее в самой сердцевине… и заплясал, как пчела вокруг медоносного цветка.
Она не может справиться с нарастающим удовольствием, нежное сладостное тепло волнами растекается по телу, кончики грудей превращаются в проводники возбуждения - Лена стискивает их, уже плохо соображая, и громко, бесстыдно стонет, и, задыхаясь, лепечет:
- Не останавливайся, не останавливайся!.. Ааааааа… Петяяяааа…
Звякает пряжка ремня: Петька одной рукой расстегивает на себе джинсы, обхватывает член, но другой продолжает удерживать Лену под бедро, и его горячий язык все с тем же страстным упорством скользит вверх и вниз по клитору, кружит, полизывает, а порою спускается чуть ниже, раздвигает складки и проникает глубоко в щель. Это нестерпимо хорошо…
Забыв про все неудобства, Лена извивается, выгибается навстречу Петькиным губам, хватает своего парня то за волосы, то за плечи, и все ярче чувствует, как внизу, в самой глубине живота сворачивается тугая пружина близкого оргазма…
"Я испорченная, испорченная, я шлюха, я проститутка…” - бьется в висках, но возбуждение становится еще сильнее, промежность жжет огнем, и только жадный Петькин язык приносит облегчение, исцеляет тянущую боль неудовлетворенного желания.

- Еще… еще, ещеооо!!.. - судорожно выдыхает Лена, Петя немного усиливает нажим, чуть ускоряет движения - и ЭТО случается… Резкий, болезненный спазм, всплеск тепла внутри - и через секунду взрыв телесного наслаждения такой силы, что в глазах темнеет, и все тело становится ватным, обмякает на диване…
Как сквозь сон, Лен слышит низкий Петин стон:
- Ааааааа… - он встает с колен, наваливается на нее - прямо в расстегнутых штанах, с торчащим членом, и влажно, страстно трется о Ленин голый живот…
- Люблю… люблю тебя... Ленкаааа…
Петя прижимается к ней вплотную, вздрагивает всем телом, по животу растекается горячее и вязкое, со странным терпковатым запахом.
- Ты что… кончил на меня?.. - глупо спрашивает Лена.
- Мгм… - невнятно отвечает он и обнимает еще крепче.
Несколько минут они лежат неподвижно, склеившись животами, и тяжело, прерывисто дышат, как после кросса или - что ближе к истине -нескольких раундов борьбы.
Постепенно контуры реальности проступают сквозь любовное марево, и Лена находит их весьма неприглядными. Ей одновременно хочется в туалет, в душ, пить и есть, в затылке глухо стучит пульс, а в сердце поднимается противная маета.
“Охххххх, что же я натворила, что я наделала, как я могла позволить ему такое!.. Все, конец… он не будет больше меня уважать… теперь-то он понял, что я никакая на Царевна Несмеяна, а обычная... фитюлька, легкодоступная, с кем можно проделывать любые… непристойности!.. Я для него теперь как эта... тренерша!” 
Металлический голос мамы без тени сочувствия звучит в ушах:
“Ну а что ты хотела, Елена? Я тебя предупреждала! Как только ты его допустишь до себя - все, прощай, серьезное отношение! Это ты веришь в сказки, в любовь до гроба… а Драбкину твоему с девицей переспать - что стакан воды выпить... “ 
Лена всхлипывает от досады и злости на себя, начинает выкручиваться из Петиных рук и шепчет:
- Пусти, Драбкин, пусти!.. Мне нужно в душ, срочно нужно в душ!
- Ленусь, ты чего? Я сейчас помогу тебе… а хочешь, ванну налью, посидим вместе? - он гладит ее по щеке, тянется поцеловать, и, гад, ухмыляется, как ни в чем не бывало!.. Конечно же, теперь он ее не уважает.
Лена пытается сдержаться, но слезы сами собой ползут из глаз, она снова всхлипывает и закрывает лицо ладонями:
- Уйди, уйди!..
- Ленчик… Лен… - он пытается отнять ее руки от лица, она сопротивляется, зная, что выглядит ужасно, но в конце концов все-таки сдается, поднимает глаза, смотрит с вызовом:
- Что, Петр?! Чего тебе еще от меня надо?.. Ты уже все сделал, что хотел, а теперь уйди!.. Я уж как-нибудь сама управлюсь здесь…
- Не управишься ты без меня, Лен. - вздыхает он и притягивает ее в крепкие объятия. Гладит костлявые плечи, целует растрепанные волосы, мокрые щеки. - И никуда я не уйду, не мечтай… Я теперь вообще никуда уходить не собираюсь.
- Мало ли, что ты не собираешься… - от слез, застрявших в горле и в носу, от стыда и волнения, голос у Лены становится как у дядьки Черномора. - А что ты собираешься?..
- Жениться на тебе собираюсь.
От неожиданности она икает.
- Когда?..
- Да прямо завтра, чего тянуть? Подадим заявление, тут, в Черемушкинском… я уже все узнал, договорился, госпошлину заплатил... вооот. И распишут нас без всякой очереди. Хорошо, знаешь, быть штатным сотрудником угрозыска! Всегда найдешь уважительную причину для быстрой женитьбы.
- Ты, Драбкин, много на себя берешь…
- Ага. Я такой. - и снова ухмыляется, поганец, и так у него это выходит весело и заразительно, что она тоже начинает улыбаться, как последняя дурочка… и на сердце становится легче…
Принять суровый вид очень сложно, но Лена вспоминает одинокий Новый Год в больнице, со стаканом “Буратино” вместо шампанского, и справляется:
- Ты не очень-то воображай, Петечка. Во-первых, я тебе еще не давала согласия. А во-вторых, ты мне так и не сказал - где ты шлялся почти целую неделю?..
Лицо Драбкина приобретает странное выражение, нежное и беспомощное одновременно. Он опускает глаза, застегивается, поправляет рубашку, и становится похож на школьника, захваченного врасплох вызовом к доске.
- Лен…
- Что-Лен? - она нащупывает на столе очки, возвращает их на нос, кое-как натягивает трусы, опускает пониже длинный свитер, чтобы прикрыть бедра, и смотрит на Петю с дружелюбием кобры:
- Сначала я из-за тебя попадаю в больницу - досрочная сессия и Новый Год насмарку, потом ты носишь мне дурацкие подарочки, шоколадки, несъедобные яблоки… а потом исчезаешь!.. На неделю! Как раз, чтобы я успела все яблоки съесть, да?..
- Да сколько ты будешь те яблоки вспоминать? Не такие уж плохие они были! -краснея, защищается Петя, но приободрившаяся Лена перебивает его:
- Нет, несъедобные! Кислятина и такие жесткие, что человека можно убить!
- Прямо как твой характер, Леночка…
- Чтоооооо?! - Лене в самом деле кажется, что у нее отрастают ядовитые зубы и на шее раздувается капюшон, а Петька на всякий случай закрывается рукой:
- Ничего... Я пошутил!
- Пошутил он! Шутник! Знаешь, как говорят - за такие шутки в зубах бывают промежутки?!
- Это кто так говорит? Машкин ухажер, по которому тюрьма плачет?.. - Драбкин выглядывает из-под руки и снова усмехается, и от его усмешки сердце Лены тонет в золотистом яблочном сиропе… а щеки краснеют, потому как Петькиной проницательности может позавидовать даже Глеб Жеглов.
Выраженьице насчет “промежутков” Лена, само собой, подцепила от лучшей подруги, а та его - от своего хахаля, Жорки Кривого, главного районного хулигана... и насчет этого Жорки они с мамой чуть ли не пари заключили, куда он попадет следующей осенью: в армию или в тюрьму...
Лена выдыхает, поправляет очки и снова набрасывается на Петю:
- Ты мне зубы не заговаривай!
“Господи, да что ж я все время про зубы?...”
- Я не заговариваю, Ленусь. - он обнимает ее и помогает подняться с дивана. - Ну, пойдем... куда сперва?
- Отцепись, до туалета я сама дойду! А ты... ты... лучше ванну набери пока, раз уж набился мне тут в сиделки…
Петька на секунду замирает, и Лена, испугавшись, что перегнула - и теперь он точно сбежит без оглядки!..- прикусывает язык. Но ничего страшного не происходит. Старший лейтенант что-то прикидывает в уме и говорит спокойно, размеренно:
- Набился, это правда... но не в сиделки, а в мужья. И в знак доброй воли хочу сделать чистосердечное признание, товарищ Елена Дмитриевна. Надеюсь, это смягчит мою участь… Я на четыре дня уезжал из Москвы по служебным делам.
- Вот как! И куда же ты ездил?..
- Далеко. Большего пока сказать не могу: гостайна! А на пятый день у меня тоже были дела... но уже личного характера... на нашей даче в Рузе. Это единственная причина, по какой я не посещал вас в больнице, Елена Дмитриевна.
“Ааах, вот оно что! Значит, все-таки тренерша!..”
- Что ж… спасибо вам за честность, товарищ Петр Егорович.
- Это ты меня сейчас похвалила или обругала? - уточняет он и, закинув ее руку себе на шею, потихоньку вытягивает с кухни в коридор.
- Не знаю… - Лена сглатывает горький комок. По мизансцене ей нужно оттолкнуть Петю, поблагодарить за помощь и гордо указать ему на дверь… но она чувствует себя сбитой с толку, запутавшейся, ни одно из правил, которым она привыкла следовать, сегодня не срабатывает. Все мамины уроки -тоже мимо. И ей это нравится.
Главное, что Петя все-таки никуда не уходит. Он твердо намерен сидеть с ней до самого вечера, и предложение руки и сердца - в силе. Несмотря на тренершу. Несмотря на то, что они только что сотворили на кухонном диване.

Часть 5. Бесприданница

Поздний вечер. За окнами снова метет и слышно, как тоскливо завывает ветер. Его можно понять: снаружи холодно, бесприютно, а в доме - тепло, пахнет свежесваренным борщом и пирогом на сметане и какао, уютно горит торшер в углу гостиной. На экране телевизора мелькают бальные наряды, быстро перебирают ножками танцовщицы варьете, звучит бодрящая, как шампанское, музыка Кальмана: показывают “Сильву”.
Лена и Петя лежат в обнимку на диване и делают вид, что внимательно смотрят… а когда не следят за сюжетом, то пьют чай и едят пирог. На самом деле они почти без перерыва целуются, пирог сиротливо скучает на блюде, чай остывает в чашках.
Губы у обоих опухли и даже немного болят, но остановиться невозможно. Хочется еще, еще и еще…
Обычно Лену раздражает ассорти занятий - еда должна быть отдельно, кинофильм отдельно, не говоря уж о поцелуях… но Петьке каким-то непостижимым образом удается увлечь ее на дальнейшее нарушение правил и домашнего распорядка. Можно только догадываться, что скажет мама, когда, вернувшись, застанет их обоих в гостиной, да еще на парадном диване, разложенном без разрешения, да еще мусорящих пирогом на бесценный персидский ковер. Крику и упреков наверняка будет до небес, однако Лена впервые в жизни думает об этом без страха - ей попросту все равно.
Завтра у них с Петей свадьба. Без фаты и платья, без гостей и ресторана, но с кольцами и ЗАГСом, все по-настоящему. Фата, цветы, гости - все это потом, через пару месяцев, после того, как снимут проклятый гипс, после Лениной сессии и Петькиного назначения старшим оперуполномоченным... да и весеннего тепла стоит дождаться, чтобы невеста не схлопотала острый цистит во время прогулки по смотровой площадке на Ленинских горах. Но регистрация - завтра днем, и завтра вечером они уже будут женаты. По-настоящему. И сделают в постели все, что пока еще не сделали, хотя оба этого безумно хотят.
Против воли представляя себе брачную ночь в живописных подробностях, Лена краснеет и прячет лицо на груди у Пети, но картинка в сознании становится только ярче и чувственнее…
- Что, Ленусь?..
- Петечка, обними меня…
- Так я уже!..
- Нет, крепче! - требует она по-хозяйски, и он обнимает ее еще крепче, тоже по-хозяйски. Под его руками хочется тянуться и мурчать, тереться щеками - и не о грубую шерсть свитера, а о голую кожу на загорелой груди. Но раздеться прямо сейчас нельзя: скоро придет мама… и ей еще придется как-то объяснить все происходящее.
Лена сокрушенно вздыхает и всерьез жалеет, что нельзя подогнать время, как в фантастическом романе, и телепортироваться вместе с Петькой в желанное завтра.
В момент, когда их объявят мужем и женой.
Родители, квартиры, где и на что они будут жить, как наладят свой быт, как станут проводить выходные, с учетом специфической работы Драбкина, и положена ли им как молодоженам профсоюзная путевка в Болгарию - все это сейчас кажется несущественным, неважным… Лену даже удивляет, что раньше она придавала такое большое значение прагматической стороне брака. И ладно бы ей было тридцать шесть, но почему она в неполных девятнадцать вела себя как вздорная скупая старуха, как настоящая старая дева?.. Да старшего лейтенанта Драбкина нужно к награде представить за то, что он все это стоически выдержал, и за целых полтора года ухаживаний ни разу не сделал попытки сбежать, и не передумал на ней жениться!..
А ведь первое предложение руки и сердца Петя ей сделал на пятый день знакомства… сразу после того, как объяснился в любви. Охххх, и помучила же она его, прежде чем открылась во взаимных чувствах, хотя - что скрывать - влюбилась в него с первого взгляда!.. И прогоняла, и шпыняла, и насмехалась так, что самой становилось тошно, но мамины заклинания: “девушка должна быть гордой!” и “доступное ценится дешево” засели намертво, въелись в подкорку. Лена следовала им, сколько могла… пока Петькины упорство, храбрость и страсть, вместе с отменным чувством юмора, не разломали к чертям колючий кустарник, и не разнесли вдребезги ледяную стену, какой она себя окружила по маминому велению.
Лена мучительно краснеет от стыда за свои прошлые грехи и шепчет:
- Петя, Петенька… прости меня!
- За что, малыш? - он нежно улыбается, пальцами перебирает длинные пряди ее волос, распущенных по плечам.
- За все-за все!.. За то, как я вела себя с тобой… и мучила… простишь? - она приподнимается и смотрит ему в глаза почти что жалобно... зная в глубине души, что ее собственные близорукие глаза без очков становятся русалочьими, томными, глубокими - и Петьку это сводит с ума…
Вот и сейчас Драбкин сглатывает, словно у него внезапно пересохло в горле, и, тиская под пледом тощую Ленкину попу, хрипло бормочет:
- Я... я... не сержусь… никогда на тебя не сержусь, ведьмочка ты моя... Это ты меня прости, кретина, за то, что затащил тебя на горнолыжку и Новый Год испортил…
- Да уж, Драбкин… - ворчит она и слегка передергивается, как недовольная кошка -воспоминания о новогодней ночи, проведенной в больничной палате со стаканчиком “Буратино” под аккомпанемент трескотни надоедливой соседки, еще свежи:
- Но знаешь, если это было авансом за весь год, то, может, оно и к лучшему… вот только бы гипс проклятущий с ноги сняли, сил моих нет терпеть…
- Лен, - оживляется Петька. - Ты ж говорила, что у тебя по снимкам все уже хорошо, кость срослась, и врач перестраховывается просто... хочешь, я тебе этот гипс сам сниму?.. Прямо сейчас!
- Ты с ума сошел?..
- А что? Размочим как следует, ножницы большие есть, нож есть… - Драбкину, похоже, все больше и больше нравится эта идея, и Лена, вместо того, чтобы сердиться, хихикает над его энтузиазмом:
- Ты из дяди Степы решил переквалифицироваться в доктора Айболита? “Я пришью ему новые ножки, он опять побежит по дорожке!”
Петька тоже начинает хихикать, они возятся под пледом, целуются, Лена обхватывает ногами Петькино бедро, он сильнее сжимает ее пониже спины, и смех переходит в страстные, жаждущие вздохи…
Лена зажмуривает глаза. Внизу живота сладко тянет, между ногами так просто жжет, желание вытекает наружу тягучими каплями, а внутри слишком пусто… и Лена решает, что если Петька сейчас вытащит член - а именно это он и собирается сделать, потому что иначе у него порвется ширинка - она просто раздвинет ноги пошире и позволит ему все… и плевать, женится он на ней после этого или нет…
***
На этаже останавливается лифт, двери открываются с отвратительным грохотом. Через несколько секунд замок неприятно шуршит: поворачивается ключ. Мама!
Лена инстинктивно дергается, чтобы вскочить, но это, мягко говоря, плохая идея; Петя удерживает ее в объятиях и шепчет:
- Ничего не бойся! Ты же со мной!
- Лёля! Я дома! - доносится из прихожей недовольный голос хозяйки квартиры; по интонации Лена сразу понимает, что настроение у матери так себе, а спиртного на банкете было много.
- Слышу, мам… встать не могу, прости…
- Ты почему не в спальне? - голос становится еще более недовольным. - Опять в гостиной разлеглась, барыня?..
- Мам...
- А что, Пётр разве ещё не ушёл?
- Нет, Лидия Сергеевна, старший лейтенант Драбкин ещё здесь! - бодро отзывается Пётр, перекладывает невесту набок, встает и, поправив одежду, выходит в прихожую.
Лена по-детски закутывается в плед - с головой, так что наружу торчит только острый бледный нос, и, замирая, прислушивается к разговору…
Лидия Сергеевна Николаева, в девичестве Клевер, хорошо воспитана, имеет прекрасные манеры и в присутствии посторонних обычно держится гранд-дамой. У ее любезности, однако, есть и оборотная сторона: острая наблюдательность, недоброе чувство юмора и склонность высмеивать все и вся, и чем ближе отношения с жертвой - тем чаще переступаются границы допустимого. А за все ошибки и неприятности, совершенные или доставленные сослуживцами, дальними знакомыми или гостями, неизменно расплачиваются домашние… чаще всего - родная дочь.
Жених родной дочери, точнее, странноватый парень-милиционер, сумевший каким-то непостижимым образом втюриться в Аленку-воронёнка, в Лёльку-страшилку, тоже лакомая добыча для будущей тещи. Особенно сейчас, когда “товарищ Милиписькин” несет наряды вне очереди из-за Ленкиной травмы, полученной по обоюдной глупости…
- Добрый вечер, Лидия Сергеевна, давайте я вам помогу раздеться… - Петька подступается с налету, Лена, напряженно слушая, досадливо морщится: с мамой так нельзя, ее не проймешь галантностью…
- Благодарю, не надо. Моя чернобурка не любит посторонних.
- Тяжело приходится вашей чернобурке, - сочувствует Драбкин. - А Ленина дубленка ее не обижает в шкафу?
Неожиданно он выигрывает очко: мать фыркает и милостиво соглашается:
- Шутник!.. Ладно уж, помоги, только с воротником поосторожнее…
Скрипит дверца шкафа, скребется вешалка, сухо чиркают молнии - значит, Петя вешает шубу, а мать, присев на банкетку, снимает сапоги.
- Тааак… Лёлька опять взяла мои тапочки? Да что ж это такое, сколько раз я просила…
- Вот ваши тапочки. За моими ботинками спрятались. - голос Петьки беспечен и безмятежен, словно он общается не с усталой и раздраженной товарищем Николаевой Л.С., начальником отдела производственного обеспечения в “Моспроекте-2”, а с продавщицей мороженого на пляже…
- Мммммм… благодарю, товарищ…
- Милиписькин.
- Ну зачем вы повторяете эти глупости?.. Моя дочь совершенно не умеет держать язык за зубами, раз пересказывает вам семейные шутки…
- И хорошо. - Лена не видит Петю, но отлично представляет его обаятельную улыбку. - Мы же теперь одна семья.
- Не опережайте события, Петя, вы еще сто раз успеете передумать, пока дело до свадьбы дойдет… а сейчас вам пора домой, времени без пятнадцати двенадцать, нам с Лелькой давно спать пора… да и вам с утра на службу.
- Я в отпуске, Лидия Сергеевна. А сегодня останусь у вас, потому что у нас с Леной завтра в одиннадцать регистрация брака.
- Чтоооо?! Пётр, если это шутка, то, право же, очень дурного тона…
- Никак нет.
- Лёля! Как это понимать?.. Ну-ка иди сюда!..
Голос Петра понижается, становится мягким и успокаивающим:
- Лидия Сергеевна, я вам говорил насчет регистрации сегодня утром, когда за ключами заезжал… помните? Просто вы спешили и, наверное, не очень-то слушали меня.
- Лёля! - мать явно и сейчас не настроена слушать, голос повышается на целую октаву, она почти кричит:
- Ты выйдешь или нет?!
Внутри все сжимается, возбуждение превращается в комок боли, как при месячных, Лена скрипит зубами и через силу выдавливает:
- Сейчас, мам…
Кое-как садится, свешивает ноги с дивана, чтобы выбраться в прихожую, пред гневные очи подвыпившей матери… и тут Петька с самурайским хладнокровием выдает:
- Оставьте Лену в покое, ей нужно лежать. А на все ваши вопросы отвечу я… могу еще и кофе сварить. Хотите?
“Оййййй, Петя…”
Лена зажмуривается и обхватывает себя, в ожидании взрыва негодования со стороны новоиспеченной тёщи… но мать ни с того, ни с сего отвечает вполне кротко:
- Ну раз вы все уже решили… ну хорошо… давайте пить кофе.
***
Спать они ложатся около часа. Мама силой растаскивает жениха с невестой по разным комнатам: она и так считает грандиозной уступкой свое согласие оставить Драбкина на ночь. Да еще и разрешить чужому парню валяться на Его Величестве Диване!
Здравое Петино предложение:
- Пусть Ленка спит на диване, в тепле и уюте, а я могу где угодно - хоть на раскладушке, хоть на полу… - с негодованием отвергается:
- Хочу напомнить, Петр, что вы в моем доме… и порядки здесь устанавливаю я! Это мне решать, где спать гостям, а где - дочери!
Лена видит, как у Драбкина недобро загораются глаза - он, как военный человек, готов принимать приказы только от старших по званию - и поспешно вмешивается:
- Мама, Петя все понял!.. - это секретный сигнал любимому:
“Не спорь, будет только хуже!” - Мы с тобой у себя, а он - на диване в гостиной…
- Кстати, где вы собираетесь ночевать завтра, после этой вашей внезапной церемонии? - мать поджимает губы. - Надеюсь, не здесь?
- Конечно, не здесь, - твердо отвечает Петя, а мать картинно воздевает руки к потолку:
- Ах, гора с плеч!.. А я-то уж решила, что вместе с зятем будем тесниться на сорока метрах!
Драбкин натянуто улыбается, и в воздухе мгновенно повисает напряжение в тысячу вольт:
- Вы за это не тревожьтесь, Лидия Сергеевна. Лена переезжает ко мне.
- Вот и хорошо. Завтра с утра как раз успеет чемоданчик с приданым собрать… правда, приданого у нее немного, белье да несколько платьишек, вы уж простите, Петр. Большего она пока не заработала.
- Ах, это страшный удар, - усмехается Драбкин. - Ни соболей, ни бриллиантов! Если только… Ленусь, ты случайно в гипсе ничего не прячешь?
Лена понимает, что Петька просто разряжает обстановку и все переводит на “хи-хи”, но шутку не поддерживает, и гневно смотрит на мать:
- Мам!.. Может, не надо вот так вот?..
Лидия Сергеевна, посвежевшая после выпитого кофе, бодра и весела, и недовольство дочери скатывается с нее как с гуся вода:
- Что- мам? Что - не надо? Я говорю как есть… раз уж вы жениться вздумали вот так вот, скоропалительно, ни с кем не посоветовавшись, то пусть жених твой знает, что у тебя пока что нет ничего своего, кроме белья. Пока еще есть шанс передумать.
“А что, если Петька и правда передумает в последний момент?”- вдруг ударяется в виски паническая мысль, и мама - экстрасенс и телепат со стажем - сейчас же подслушивает эфир:
- Вы уж простите, Петр, что я так прямо, но Лёля - девочка ранимая, и лучше вообще не регистрировать отношения, чем через два месяца развестись…
- Я понял, что вы желаете нам исключительно добра, Лидия Сергеевна. - Драбкин не скрывает сарказма, но держится спокойно и твердо: ночной скандал с будущей тещей не входит в его планы:
- Завтра я женюсь на Лене, а Лена выходит за меня. Точка. А гулялово для родных и друзей подождет до весны… так что успеете и приданое собрать.
- Хм, значит, штамп в паспорте - чтобы спать вместе на законных основаниях?.. Ну что ж, будем считать, что у вас испытательный срок.
От бесцеремонности самого близкого и родного человека Лене хочется визжать, но теплая Петина рука обнимает ее за плечи, гладит, и сразу становится легче.
- Да вы считайте, как вам угодно, Лидия Сергеевна. А мы с Леной просто живем, и будем жить, долго и счастливо. Все наши испытательные сроки уже позади.
- Ну, хорошо, хорошо... - мать сдается и примирительно кивает. - Если все-таки дойдет у вас до этой настоящей - нормальной, человеческой! - свадьбы, куда вы все-таки пригласите родственников, я подарю Лёле некоторые из семейных драгоценностей. Сережки, кольца… может быть, даже бабушкино ожерелье. И платье сошьем в ателье, как полагается!
Мать еще что-то там говорит, Петя отвечает, но Лена не слушает. В душе перемешаны счастье и страх. Нужно пережить ночь, просто пережить ночь, дождаться утра - и завтра начнется ее новая жизнь. Новая, счастливая, полностью взрослая, замужняя жизнь… рядом с Петей.
Елена Дмитриевна Драбкина. Лена краснеет от удовольствия и не может сдержать улыбку, представляя, как придет в учебную часть и с гордостью напишет заявление: “Прошу изменить фамилию на Драбкина, в связи с вступлением в брак”.

Часть 6. Свадебное путешествие

- Горько! Горько!
- Ребята, ну хва... - начинает было Лена, несколько минут назад официально ставшая Драбкиной, но губы молодого мужа накрывают ее губы, и ей снова приходится ответить на поцелуй.
Подлые свидетели - Машка Лазич, на правах лучшей подруги детства, и Лёнька Матвеев, закадычный друг Пети с первого курса Школы милиции - довольно ржут и, поднимая бокалы, вопят еще громче:
- Горь-ко! Горь-ко! - а Петька, конечно, рад стараться, и поцелуй длится и длится у всех на виду, становясь все более жарким.
Егор Ильич Драбкин, чья генеральская форма придает “малой свадьбе” статус официального мероприятия, с важным видом собственноручно фотографирует молодожёнов, а Нина Петровна, скромно прячась за мужниным плечом, украдкой смахивает слезу и даже забывает глотнуть шампанское...
Вокруг смеются, аплодируют - около Черёмушкинского ЗАГСа полно народу. Пока одни новоиспеченные супружеские пары, прежде чем покинуть “место венчания”, пьют шампанское, подъезжающие машины высаживают всё новых и новых женихов и невест.
Лена ничего подобного не ожидала - вторник, одиннадцать утра, торжественную регистрацию в этот день не проводят, только скучную официальную роспись для таких нетерпеливых пингвинов, как они с Петей - но все как с ума посходили с январскими свадьбами!.. Наверное, потому, что чуть ли не каждая вторая невеста, под фатой или без, выпархивающая из дверей ЗАГСА, заметно беременна...
Целуясь с мужем - теперь уже точно с мужем! - Лена с некоторым превосходством думает, что у нее-то все как положено, и с девственностью она расстанется уже в статусе жены. С другой стороны… если быть честной… они с Петей совсем недавно делали такое, что многие из этих беременных невест умерли бы со стыда. А она вот не только не умерла, но со сладким замиранием сердца и трепетом в животе ждет повторения - и продолжения.
Интересно, что за сюрприз Петька ей приготовил, куда собирается везти ее в своей “карете” шестой модели?.. И где они будут ночевать?.. На все вопросы он лишь загадочно улыбается в своей излюбленной манере, и, как выражаются уголовные элементы, ни на что больше не колется.
В принципе, это не так уж и важно - чемодан “с приданым” и две сумки, с личными вещами и книгами, стоят в багажнике. Оmnia mea mecum porte - как завещал Цицерон, и Лена готова ехать со старшим лейтенантом Драбкиным хоть на край света. Правда, она рассчитывала после регистрации хотя бы посидеть в кафе, но оказалось, что в “Шоколадницу” на Октябрьской* поедут только свёкры и свидетели, а молодоженам полагается “всего лишь“ свадебный торт… огромный, сделанный на заказ в той же самой “Шоколаднице”, изумительно пахнущий, даже сквозь нарядную картонную коробку - правда, с не очень-то свадебным названием “Рог изобилия”. Лена пытается пошутить по этому поводу, но Петька ухмыляется и шепчет ей на ухо собственные соображения насчет кондитерского символизма… куда более эротические. Лена краснеет, чувствуя, что он на таком же взводе, как и она, и значит, все происходит совершенно правильно - никакая компания им сегодня не нужна. Да и завтра, пожалуй, тоже не понадобится. Как хорошо и предусмотрительно поступил Драбкин, оформив отпуск, и как замечательно, что она все еще официально болеет - в университете даже не знают, что ее выписали на амбулаторку…
Наконец, для молодоженов настает момент истины: они прощаются со свидетелями и Петькиными папой и мамой, чтобы сесть в свадебный экипаж и отбыть неведомо куда… точнее, туда, куда ведомо Драбкину, но не его молодой жене.
“Жигуленок” по традиции украшен атласными лентами и парой воздушных шариков. Лена находит это жуткой пошлятиной и мещанством, чем страшно обижает Машку, которая сама покупала и шарики, и ленточки, и с утра "наряжала" машину, а Петя сентиментально горд брачной показухой:
- Ну а что, красиво же! Пусть все видят, что мы не просто так бензин на трассе жжем, а женимся!
- Вы бы еще куклу на капот посадили! Вот тогда был бы просто идеал мещанского китча… - возмущается будущий искусствовед, и сейчас же получает обраточку от лучшей подруги:
- Мы искали, но не нашли достаточно симпатичную бабку-ёжку…
Лена хочет обидеться, но хитрая Машка сразу же обнимает ее и целует в обе щеки, желая счастья, свёкры по-доброму улыбаются, Лёнька отдает честь, а Драбкин смеется так заразительно и так виновато разводит руками, что обижаться попросту глупо. По крайней мере, прямо сейчас… Лена делает себе пометку: напомнить Пете его шуточки, когда они окажутся наедине, и тогда уж спросить с него по полной. Вот тогда уж Драбкину не отвертеться, вот тогда он и прощения попросит за все-за все, и расскажет все-все, что пока еще утаивал… например, где это его носило целую неделю до свадьбы, и что за “личные дела” он устраивал в Рузе.
Лена мстительно улыбается, опирается одной рукой на Машку, а другой на Петьку, и церемонно, как настоящая королева, с сотней предосторожностей укладывается на заднее сиденье… Хорошо, что сегодня на ней нет ни фаты, ни пышного свадебного платья - она одета тепло, удобно и практично, и еще лучше, что сегодня с утра пораньше Драбкин все-таки освободил ее ногу от гипса. Операция, проведенная в ванной с помощью простейших подручных средств, прошла успешно. Сапоги-луноходы под дубленкой смотрятся не слишком элегантно, но уж всяко лучше, чем старый раздолбанный валенок из серого войлока...

***
Пять минут спустя “жигуленок” лихо выруливает с улицы Миклухо-Маклая на Профсоюзную и берет курс в сторону области.
- Куда мы едем? - настойчиво интересуется Лена, потихоньку пробуя себя в новой роли законной жены.
- Не извольте беспокоиться, сударыня! - дурашливо отвечает Драбкин, меньше всего похожий на человека, только что вступившего в брак. Легкомыслие и азарт бурлят в нем, как пузырьки в бокале шампанского, того и гляди - перельются через край, и товарищ милиционер, вместо того, чтобы во всем поддерживать порядок, затеет очередное хулиганство…
- Да я не беспокоюсь, просто хочу знать, куда меня увозят из Москвы... между прочим, за окошком не месяц май, сугробы в рост человека и минус двадцать, а у меня нога еще утром в гипсе была.
Лена нервно шевелится на заднем сиденье, очень надеясь, что в планы Петьки не входит завезти ее куда-нибудь в лес - потому что романтика, снег, тишина, белочки и сосны с елями в пушистых шапках! - перебраться к ней и устроить “брачную ночь” прямо в машине… В заграничном кино, которое они как-то видели на фестивале французских фильмов, это выглядело красиво и возбуждающе (так возбуждающе, что Лена потом отказалась садиться к Пете в машину и поехала домой на метро) -но сейчас-то вокруг русская зима и Союз нерушимый, а не Лазурный берег!.. И даже не Крым… Она вдруг вспоминает разговор с Драбкиным в больнице, над мандаринами и яблоками, и сварливо поддевает муженька:
- А как же обещанная путевка в этот ваш хваленый санаторий в Судаке?.. Признайся, ты же про нее наврал, чтобы меня в ЗАГС по-быстрому затащить?..
- Нет, не наврал! - возмущается Петя. - Мы поедем… все уже решено, мне и в график поставили… но только весной, в мае, когда море уже теплое.
- Ага, значит, все-таки наврал! - торжествующе заключает Лена и щелкает старшего лейтенанта по затылку. - Петька-врун, Петька-врун… барон Мюнхгаузен!
- Ойййй... за что, Ленусь? - он строит болезненную гримасу и выглядит в самом деле обескураженным. - Я же как лучше хотел…
Она фыркает и снова щелкает его по затылку, с трудом подавляя желание вплести пальцы в темные вихры и гладить, гладить, ласкать, постепенно переходя на шею, щеки, губы…
“Оххххх…” -между ногами становится совсем жарко, Лена судорожно сжимает бедра и защищается от собственного желания новыми подколками:
- Дааааа, Драбкин, ты мало того, что врун, но еще и болтун! И разгильдяй… как тебя только в угрозыск взяли, а?.. Я б такому, как ты, ни за что не выдала бы удостоверения!
Бедный Петька, конечно, не узнает булгаковскую цитату,** и расстраивается всерьез:
- Ленусь… малыш… ну не надо так… Поедем мы в Крым, поедем, я ж слово дал. Сейчас-то там что делать? На пляже не посидишь, а в горы ты не ходок, и на лыжах не ездок.
- Вот только заикнись еще про лыжи, Драбкин!..
- Молчу-молчу! - Петя на секунду снимает руки с руля и вскидывает ладони в жесте “сдаюсь”, а она сердито вскрикивает:
- Эй, следи за дорогой!
Теперь, когда в паспортах у них обоих стоит заветный синенький штамп, Петр уже никуда не денется - как сказала бы мама - и Лена решает немного обнаглеть. В конце концов, это ведь он за ней бегал, это он устроил гонку на космических скоростях, это из-за него все случилось так сумбурно, внезапно, что даже мама растерялась. И не пошла на регистрацию - работа важнее.

“Не буду отпрашиваться. Все равно у вас не настоящая свадьба, так, баловство одно, как у собачек…”- вспоминает Лена утреннее “материнское благословение”. - “Вот если вы до весны не разбежитесь, и дойдет до ателье и ресторана, тогда и возьму отгул... но ты вещи летние не спеши перевозить, может, там и не пригодятся”.
На глазах привычно выступают слезы обиды, душу переполняет вина перед матерью, готовность согласится с нею во всем - и обвинить себя во всех смертных грехах… но вдруг в этот ядовитый коктейль вплетается какой-то новый освежающий вкус: яростного протеста.
Руки сами собой сжимаются в кулаки.
“Нет, мамочка! Ты зря надеешься… мы не разбежимся! Я... люблю Петю! Больше всего на свете люблю… и он меня любит, любит, как ты никогда не любила, любит такую, как есть - любит всю!.. Мы будем с ним счастливы до конца жизни, а ты… ты… пошла вон из моей головы!”
- Леночка, что с тобой? - Петька, как всегда, видит затылком и чувствует на расстоянии. - Неудобно... или нога болит?..
- Нет, нет, Петечка, милый мой, любимый… все хорошо. - она кое-как выпрямляется, придвигается ближе, зарывается лицом в его волосы. -Я просто очень-очень люблю тебя... а ты меня?..
- И я тебя. - отвечает он очень серьезно, почти торжественно - как на присяге.
- А... а ты меня хочешь?.. - шепчет она и заливается краской до ушей.
Плечи Петра заметно напрягаются, голос становится хриплым:
- Вот сейчас доедем… и ты узнаешь, как!..

Примечания:
*имеется в виду не современная кофейня, а ее прародитель - легендарное кафе с тем же названием, открывшееся в 1964 году и ставшее модным и престижным местом отдыха.
**”Я б такому, как вы, нипочем не выдал паспорта!” - фраза кота Бегемота из романа М.Булгакова “Мастер и Маргарита”.
***
Они летят по узкой ленте Минского шоссе, по обеим сторонам дороги тянется заснеженный Берендеев лес - как в любимой новогодней киносказке… Машин мало, лишь изредка попадаются грузовые фуры, похожие на допотопных неповоротливых чудищ, да туристические автобусы, везущие школьников на загородные экскурсии или отпускников в подмосковные санатории. Зато каждая легковушка, обгоняющая их или едущая навстречу, радостно сигналит, и Петя, в кои-то веки сознательно игнорируя ПДД, с энтузиазмом жмет на клаксон, благодаря за дорожные поздравления.
Вблизи Голицыно у дороги возвышается здание грузинского ресторана, песочного цвета, с красной крышей, больше похожее на итальянскую виллу с патио и ажурными балкончиками; Петя предлагает зайти “на минутку”, за настоящим грузинским вином, и попутно рассказывает Лене милицейскую байку, как в этом заведении пришлось арестовать за ненадлежащее поведение главного мушкетёра Советского Союза, перебравшего с горячительным… Лена из вредности говорит, что раз уж это место такое сказочное, что даже мушкетёр не устоял, хорошо бы не ограничиваться покупкой алкоголя, а еще и поесть:
- Раз ты, Драбкин, собрался везти меня на край света, то я хочу быть уверенной, что не умру голодной смертью.
На самом деле она давно догадалась, куда они с Петькой едут, и точно знает, что, кроме торта, в багажнике полным-полно съестных припасов, так что нет никакой необходимости обедать в придорожной забегаловке, пусть даже освященной хулиганствами эстрадных звезд… но ей так хочется покапризничать! Она невеста, почти-почти жена, и накануне брачной ночи имеет право на все.
К ее удивлению, Драбкин как-то легко соглашается, и хитро смотрит - словно он заранее все рассчитал и предусмотрел. Через несколько минут Лена убеждается, что так оно и есть. Остановка запланирована.
Несмотря на то, что день и время для посещения выбраны крайне неудачно, ресторанные халдеи не делают попыток хамить, наоборот, встречают как родных. Тут же провожают к удобному столику, на котором стоит ваза со свежими цветами. Почтительно ждут, пока Петя отодвинет стул для жены, бережно усадит ее и сядет сам, и сразу же подают меню. Включают музыку в баре, чему весьма радуются другие посетители - немногочисленные и выглядящие вполне прилично. А потом Петя здоровается за руку с каким-то мужчиной средних лет, с военной выправкой, подошедшим к столику, тот - расцветает улыбкой и рассыпается в поздравлениях:
- Многая лета! Всех благ! Пётр Егорыч… Елена Дмитриевна… счастья вам обоим!
- Спасибо, Андрей Витальевич, спасибо, дорогой. Сердечное спасибо, и от меня, и от отца…
- Да было бы о чем говорить, Пётр Егорыч! Мое почтение Егору Ильичу!..
Лене приходится улыбаться в ответ и тоже пожимать незнакомцу руку… а тот не просто пожимает - даже целует ей ручку, как… офицерской жене!..
К счастью, сцена не затягивается, но Лена вдруг остро понимает, что далеко не все знает о своём муже - генеральском сыне и молодом офицере МВД СССР. Для нее Петька Драбкин был симпатичным и храбрым парнем с отменным чувством юмора, романтиком и сорвиголовой. А еще - нахальным упрямцем, при первом же знакомстве попытавшимся поцеловать - и не испугавшимся пощечины… настойчивым ослом, что преследовал ее полтора года, и вот, выходил себе такое счастье, как Лёлька-страшилка в качестве жены. И почему-то только здесь и сейчас, в полутемном зале грузинского ресторана, где пахнет фруктами, кинзой и грецким орехом, в ожидании заказанных хинкали и сациви, до нее доходит, что старший лейтенант Пётр Егорович Драбкин - не просто “товарищ милиционер”, но сотрудник уголовного розыска, повседневно занятый трудной и опасной работой… о которой она, положа руку на сердце, тоже мало что знает, погруженная в свои книги по истории искусства.
Принесенная еда - горячая и вкусная, с восхитительным южным ароматом, напоминающим о море, магнолиях и кипарисах, ярком золотом солнце… А горячий кофе, сваренный на песке, поданный в медных джезвах, пахнет костром и страстью.
Петя и Лена не столько едят и пьют, сколько держатся за руки, смотрят друг другу в глаза, и… целуются, целуются, целуются. У них самая настоящая свадьба. И плевать на фату.

Часть 7. Крымские яблоки

На дачу Драбкиных под Рузой молодожены попадают около половины четвёртого. Ещё не смеркается, но солнце скрылось в тучах, и с неба на посёлок падают крупные снежные хлопья - все гуще и гуще…
“Жигуленок” с трудом пробирается по узким улочкам сквозь заносы, и Лена, уставшая и взволнованная, едва дышащая под своим “тулупчиком”, с облегчением думает: как хорошо, что успели доехать до начала снегопада! Стоит подняться ветру, и метель превратится в буран. Видимость на дороге сразу станет нулевой, и, хотя Петька лихо водит, лучше не рисковать. Сидеть в теплом доме, слушать, как потрескивают в печке поленья, пить густое грузинское вино, красное, как кровь, и, постепенно хмелея, целоваться… а потом упасть друг другу в объятия, и…
- Приехали, Ленусь! - радостно объявляет Петя, “жигуль” мягко тычется бампером в сугроб, подпирающий ворота, и мотор перестает урчать. Драбкин открывает дверцу, осматривает плацдарм, что-то недовольно бурчит себе под нос, потом встряхивает головой и со своей обычной бодрой беспечностью выносит вердикт:
- Ладно, встанем здесь, за ночь занесет - с утра откопаю… а сейчас у нас дела поинтереснее!
Лена в свою очередь высовывается наружу, чихает от снега, летящего прямо в нос, щурится под очками - хотя солнца нет, свет в снежном сиянии все равно кажется слишком ярким… Участок тоже утопает в снегу, деревянный дом, выкрашенный в персиковый цвет, с темно-вишневыми бордюрами, стоящий в глубине сада, кажется сказочным теремом. Дорожка, ведущая к нему от калитки, не только как следует прокопана, но и на удивление хорошо почищена - как будто об этом тоже позаботились заранее… Чудеса!
Петька открывает калитку, потом возвращается к машине и помогает жене выбраться с заднего сиденья, а потом… подхватывает на руки, и кружит, как в кино, и орет во все горло, на весь дачный поселок:
- Это моя жена! Жена! Любимааааяя женаааа! - и Лена, в кои-то веки, не сопротивляется, не ворчит, не обзывает Драбкина сумасшедшим - а, откинув голову в сбившемся кружевном платке, счастливо смеется… потому что она и в самом деле счастлива, счастлива как никогда в жизни.
Петя заносит ее на участок, и, пока идет к дому, Лена смотрит по сторонам и не может понять, в чем дело: ей чудится, что на ветках деревьев висят огромные золотистые и розовые яблоки… она даже запах чувствует - тонкий, волшебный аромат.
“Наверное, это фонарики декоративные… или гипс... или просто я не выспалась…”
Лена вздыхает и утыкается носом в Петькину шею, он тихо рычит от удовольствия и ускоряет шаг. Поднимается на крыльцо, бережно утверждает жену на собственных ногах, не прекращая обнимать за талию, свободной рукой нашаривает ключ “в потайном месте” над дверным косяком… и вдруг просит:
- Ленусь, закрой глаза. И не подглядывай!
- Зачем? - подозрительно спрашивает она, и сердце сразу же начинает биться сильнее. - Что ты еще придумал?..
- Закрой, закрой. Ну пожалуйста, малыш!..
- Ну ладно… в принципе, мне достаточно очки снять, чтобы все вокруг превратилось в цветные пятна, но раз уж ты так просишь… не смею отказать супругу!
Она честно зажмуривается, и, пока Петя возится с замком, стоит рядом, вцепившись в него обеими руками - терять контроль страшно, как идти по канату.
Дверь открывается, муж снова подхватывает ее на руки, заносит в прихожую, предупреждает:
- Не подсматривай, пока я не позволю!
- Хорошо, хорошо…
Слева над ухом раздаются два резких щелчка - Петр включает электричество на щитке, ногой толкает дверь, ведущую на громадную застекленную веранду... и на Лену обрушивается запах крымского яблоневого сада. На секунду ей кажется, что она сошла с ума, потому что это точно он: сад тети Софы в Гурзуфе, куда они ездят с мамой и Машкой шестой год подряд. Лена жадно вдыхает растворенную в воздухе островатую медовую сладость, с нотками свежих листьев и теплого летнего дождя, и вскрикивает почти в страхе:
- Петя!..
- Готова смотреть?.. - спрашивает он хрипловато, и она отвечает замирающим голосом:
- Да... да!
- Открывай глаза.
Лена осторожно, как после долгого сна, размыкает веки... и ахает: вся веранда завалена крымскими яблоками - золотыми, розовыми, ярко-красными и белыми до прозрачности. Яблоки раскатились по дощатому полу, лежат горкой в огромной хрустальной вазе, стоящей на овальном ореховом столе, насыпаны в широкие корзины, расставленные по углам, и даже в изголовье широкой тахты, на табуретке - глубокая деревянная миска с золотыми спелыми плодами…
- Петенька!.. - лепечет Лена, и, не в силах поверить тому, что видит, снова и снова закрывает и открывает глаза. - Откуда… откуда они здесь?..
- Из Крыма… - он опускает ее на тахту, она держится за него руками, не в силах отпустить, и с облегчением вздыхает, когда Петя присаживается рядом и начинает раздевать ее.
- Точнее - из Гурзуфа. Из сада твоей тети Софы…
- Ты... ты ездил в Гурзуф?.. Ради... ради меня?... Петя! - у Лены перехватывает дыхание, из глаз сами собой начинают течь слезы.
- Ну... да. Ради тебя я бы и еще дальше поехал, хоть в Арктику, хоть в Индию, но ты вот захотела не белого медведя и не манго, а крымских яблок. - он улыбается, наклоняется поцеловать ее, и Лене кажется, что солнечные зайчики у него из-под ресниц выпрыгивают прямо ей на щеки.
***
За окнами темно, метёт, вьюжит. Ветер, оседлав конек крыши, посвистывает, вздыхает, шуршит. По комнатам разливается летний яблочный аромат, густой и пьяный, как вино. От натопленной печки тянет томным, расслабляющим, пирожным теплом… на генеральской даче - современное газовое отопление, но Лене кажется, что дом прогревают не батареи, а именно печка, собственноручно сложенная еще Петькиным дедом. Печка дышит, как живая, да наверное, она и есть живая, как в старой сказке... от ее присутствия немного неловко, хотя, по правде, стыдится уже нечего. Все случилось. И все продолжается прямо сейчас.
Лена и Петя лежат на смятой постели, голые, взмокшие, прижавшиеся друг к другу так тесно, что между ними не просунуть даже яблочного хвостика. Лена чувствует Петю в себе, и это лучшее, что когда-либо происходило с ее телом. Она сама как печка, жаркая, истекающая испариной, и... глубокая. Да, глубокая, иначе не сказать. Раньше там, внутри, была холодная ноющая пустота, как в заброшенном колодце, а теперь Лена всей собой нанизана на горячий стержень, вздета на него - и пустота заполнена до краев. Внизу что-то надорвалось, ей немного больно, тянет, пощипывает, но на такую ерунду не стоит обращать внимания… она хочет только Петю, чувствует его везде, дышит им и не может надышаться, пьет и пьет его поцелуи, но жажда неутолима, и он становится все более страстным. Двигает бедрами, проникает в нее глубже, еще, сильнее, о да, милый, так…
- Петя, Петя!.. - распластавшись под ним, открыв себя, как никогда раньше, Лена задыхается от счастья и безудержного бесстыдного удовольствия, вскрикивает при каждом ударе члена, странно течет внутри - словно густой яблочный сок по мощному стволу... Он низко, жадно стонет, но замедляет движения, боясь, что причинил ей сильную боль:
- Что, Леночка, помедленней, да?.. Прости... мммм... любимая…
- Нет, нет, нет! - протестующе стонет она. - Нет, не останавливайся, по-жа-луй-ста... Петяяяя…
- Я могу?... Ты готова?..
- Да, да! - внизу творится что-то невообразимое, она чувствует себя сумасшедшей пчелой, тонущей в яблочном сиропе, тёплым яблочным пирогом, в который вонзается нож, и самим яблоком, треснувшим от спелости, и - женщиной! ЖЕНЩИНОЙ. Счастливой женщиной, которую безудержно любит сильный и молодой мужчина. Муж. Ее Петя.
Она сдается, сознание смывает волной сладостного тепла, тело трепещет, содрогается, и тогда любимый гортанно стонет, и, сжав ее в объятиях, вздрагивает всем телом и замирает... Лене кажется, что внутри нее течет расплавленное золото…
Прижимая к себе мужа, она поворачивает голову в сторону окна - сада не видно, но можно представить, как на заснеженных ветках светятся душистые золотые шары. Интересно, кто помогал сумасшедшему Петьке везти яблоки из Крыма, а потом рассыпать их по корзинам и вазам, привязывать к веткам в саду, выкладывать из них сердце на полу веранды?.. Люди это были, а может быть, эльфы и гномы, или Серый волк с Котом Баюном?... Да так ли важно - кто, если в результате этого доброго волшебства Ленка - Баба Яга превратилась в Елену Прекрасную...
Лена улыбается и крепче обнимает Петю, чувствует его ответную ласку и счастливо закрывает глаза.
За окном синеет зима и метет метель, а в комнате молодоженов пахнет парким южным летом и спелыми крымскими яблоками.

КОНЕЦ