Искренна ли я сама с собой? Искренна ли сейчас, перед белым листом бумаги, которому поверяю свою жизнь, у которого спрашиваю, кто я и что и как мне быть? Ну, положим, спрашиваюто я у себя, но искренне ли спрашиваю, всевсе ли стремлюсь узнать о себе, всевсе ли хочу понять? Не самолюбование ли это, не очередной подслащивающий жизнь самообман? Наедине с белым листом бумаги я не одинока. Но почему только эта толстая тетрадь мой единственный друг и советчик? Почему мне больше не с кем говорить по душам?

Конечно, не каждый видит в белом листе бумаги отзывчивого собеседника и заботливого товарища, а я – вижу. Когда я пишу о себе, я успокаиваюсь и как бы готовлюсь отдать себя на более широкий суд. А что? Мир состоит из таких же людей, других в нем нет. То есть как это нет? Непохожесть людей и делает мир великим и непостижимым в своей привлекательности. Но это – непохожесть в малом, в скромных деталях, при единении в большом. Или я опять ошибаюсь? Имею ли я право говорить о единении в большом при нашем разъединенном, сугубо индивидуальном бытии? Время покажет…

Я начала вести дневник десять лет назад. Мне как раз исполнилось восемнадцать. Помню, это был хороший, радостный, неповторимо радостный день, и мне казалось тогда, что вся моя жизнь будет состоять из таких замечательных дней. Теперь мне двадцать восемь, и, оглядываясь назад, я не вижу второго такого же неправдоподобно прекрасного дня. Хуже того: сами надежды мои както поистерлись и отдалились от меня. Я не пессимистка, я человек, скорее, ровный и сторонюсь крайностей. Но почему хорошее и светлое обходит меня, словно я запятнана неким злым роком? Тихо, Вера. Не скрипеть. Никчемное это занятие. Наше время – время энергичных деловых людей, которые знают, чего хотят. Поэтому – тихо, всевсе.

Прежде я вела дневник бессистемно, подчиняясь наитию, бросалась писать и спешно изливала душу, в дветри ночи заполняла толстые тетради. Потом охладевала, изматывала себя укорами: не так я писала и не о том, чтото самоесамое оставалось невыплеснутым. Интерес угасал, и проходили месяцы, прежде чем в дневнике появлялась следующая запись. Я редко перечитывала дневник. Во мне почемуто поднималась неприязнь к себе, стремление унизить себя, и я чуть ли не с криком захлопывала тетрадь. Почему так поступала? Наверное, в записях было слишком много несбывшегося, а это нелегкий груз. Ничто так не пригибает к земле, как сожаление о несбывшемся. Теперь же и читать нечего. Позавчера, в новогоднюю ночь, я славно наказала себя – сожгла все свои дневники, сорок толстых тетрадей. Моя прошлая жизнь вдруг показалась мне ничтожной и неинтересной, и я не пожелала более иметь при себе письменного отчета о ней. Мне нисколько не было жалко, и сейчас не жалко. Есть еще время, есть еще голубой простор впереди. Да что там простор! Сама беспредельность впереди. Пусть мне двадцать восемь, и пусть сегодня никто не видит во мне желанную женщину. Меня полюбят. Полюбят!

Я сожгла все свои заветные тетради в печке. Давно пробило двенадцать, и город не спал и поднимал бокалы. Всемвсем пел, и вещал, и давал мудрые советы наш верный друг – телевизионный экран. А я сидела одна и пила из пиалы терпкий вьетнамский чай, и грустно мне было немного, словно я вдруг поднялась над своей грустью, вдруг стала выше ее. Словно в том, что я опять встретила Новый год одна, не было ничего неестественного. Бабушка спала, новый год не сулил ей ничего нового. Ей девяносто шесть, она два года назад сломала ногу и с тех пор не встает. Склеротический туман все спутал и смешал в ее сознании, и она то жалобно зовет своих давно умерших детей, то спрашивает у меня: «Ты кто?» Но я скорее умру, чем попрекну ее или отступлюсь от нее.

Но почему во мне не проснулось ни одно чувство из тех, которые обычно приходят к нам в канун больших праздников? Я ждала: не может быть, чтобы души не коснулся праздник! Часы пробили двенадцать, а я все ждала. Посмотрела на себя в зеркало. Беспечальное лицо, спокойный, мягкий взгляд… А внутри уже разгорался костер, жар становился все сильнее. Вдруг руль судьбы повернулся, надвинулось необычное. «Начнешь сначала», – сказала я себе. Знала ли я, как люди начинают сначала, оставив или разрушив то, что еще вчера казалось им дорогим и близким?

Я потянулась к дневникам, надеясь найти ответ. Они и были средоточием моих несчастий. Оказывается, я скрупулезно фиксировала разочарования и неудачи. Угораздило же меня! Я распахнула дверцу печки, вырвала из тетради листок и швырнула на малиновые переливчатые угли. Я кидала листок за листком, тетради таяли, печь восторженно гудела. Я чувствовала, как огонь просветляет и очищает меня. Дни и годы моей жизни уносились в дымоход, и мне нисколько не было их жалко. Никаких воспоминаний, сначала так сначала! Со странным, необъяснимым удовольствием расправлялась я со своим прошлым. Зачем оно мне такое? Зачем мне благие намерения, не ставшие конкретными делами, и сумеречность неудач, и холод одиночества, ожесточающий ум до обжигающих вспышек ясновидения? Я протестовала, я изгоняла из души память о прошлом – надолго ли? Сразу и навсегда я отказывалась от своего прошлого, словно это могло сделать меня счастливой. Печь становилась похожа на одушевленное существо, и если бы я очень захотела, я бы смогла понять язык, на котором она говорила. Но я не захотела ничего слышать о своем прошлом, я была занята его уничтожением. Тетрадь десятая – гуди, огонь! Тетрадь одиннадцатая – смейся, пламя! Тетрадь тридцатая – не витай в поднебесье, не воображай себя тем, кем ты никогда не была и не будешь! Жизнь состоит из простых вещей, из очень простых и предельно обыденных, и если, за их неимением, подменять их чемто иным, то разочарование неизбежно. Оно обрушивается, а ты не готова и чтото жалко лепечешь – зачем? Лучше сразу и насовсем. Я расправлялась со своим прошлым с исступлением отчаявшегося человека. Когда пламя издало прощальный вздох, было четыре. Я почувствовала огромную усталость. Представила, как выгляжу: всклоченные волосы, воспаленные глаза, большой старушечий крючкообразный нос, лиловые губы. Но я от зеркала отвернулась. Не люблю зеркал, они бестактны. Как люди, которые говорят то, что думают.

У соседей пели. Красиво пели, от души. Минуту или две я бессознательно подпевала. Потом разделась, легла и сразу заснула. Проснулась, увидела солнце. Подумала: чтото должно произойти. Не хочу, чтобы жизнь моя и дальше была… так неинтересна.