Анфиса

Последний документ подписан, ноутбук выключен. Я закрываю папку с маркетинговым проектом с чувством удовлетворения.

Меня ждет Красная Поляна, десять дней ничегонеделания. Муж Гриша, который наконец-то оторвется от своих бесконечных проектов, и моя Стешка. Доченька уже неделю не может уснуть в предвкушении «настоящего снежного Нового года». Эйфория так и распирает изнутри.

План безупречен: сначала домой, докинуть в чемоданы последние вещи, потом в сад за дочкой и встретиться с Григорием в аэропорту.

— Пап, я всё! Как долетим, я позвоню! — отправляю сообщение папуле и выскакиваю на морозный воздух. Домой. Хотя нет, не домой. К Грише. Общую квартиру нам только предстоит купить.

Вставляю ключ в замок. Тишина. Обдумываю, что нужно еще доложить: зубные щетки, Стешкины розовые варежки, которые она внезапно захотела взять…

Скидываю сапоги.

И тут взгляд цепляется за женский шарф на паркете. Тонкий, дорогой, персикового цвета. Не мой. Я такое не ношу.

В груди что-то резко и тяжело опускается, словно камень в ледяную воду. Нет! Только не это!

Ноги становятся ватными, но я иду дальше по коридору. К спальне.

Дверь приоткрыта. Оттуда доносится приглушенный женский смех. И низкий, знакомый до боли голос Григория. Он что-то говорит, я не разбираю слов, но тон… Тон такой ласковый, каким он давно уже не разговаривал со мной.

Медленно, словно во сне, подхожу ближе и заглядываю в щель.

Мир рушится. Тихо, беззвучно, превращаясь в груду битого стекла. На нашей кровати, на белоснежных простынях, которые я с такой любовью выбирала, лежит блондинка. Почти голая.

А Гриша… Мой муж сидит на краю и нежно проводит пальцами по ее щеке. Это такой интимный жест, что у меня перехватывает дыхание.

— …обязательно поедем, — говорит он ей, и в его голосе я слышу ту самую нежность, которой мне так не хватало. — В следующий раз только вдвоем. А пока мне нужно с Анфиской и ее прицепом в Красную Поляну…, а то она достала уже канючить…

Не могу пошевелиться. Меня словно парализовало. Просто стою и слушаю, как этот человек, который давал мне клятвы… который знал, через что я прошла… называет мою малышку «прицепом».

Он предает меня и мою дочь, которую, казалось, принял. Говорил, что чужих детей не бывает.

Но Стешка никогда не называла его папой. Только «дядя Гриша». Детское сердце, видимо, чувствовало фальшь, которую я так отчаянно старалась не замечать.

Сумочка, которую я держала в руке, с грохотом падает на паркет.

Они резко оборачиваются. Григорий вскакивает, его лицо бледнеет. На нем боксеры и расстегнутая рубашка, которую я гладила сегодня утром.

— Анфиса! — хрипло вопит. — Я… мы не…

Я не слушаю его оправданий. Вижу только его растерянные глаза и наглое лицо любовницы мужа. А еще эту кровать. Нашу кровать.

— Я… за вещами, — выдавливаю, не узнавая свой голос. Отворачиваюсь от них и иду к шкафу, начинаю механически сдергивать вешалки, запихивая свои платья, костюмы, белье в чемодан. Руки дрожат.

— Анфис, давай поговорим, — муж подходит ко мне, пытается взять за руку. Его прикосновение обжигает, как раскаленное железо. Я резко отдергиваю руку.

— Не трогай меня, — шепчу. — Никогда больше не трогай меня!

— Ну что ты как ребенок! — срывается Гриша, и в его голосе появляется злость. Всего минуту назад он был нежен с другой, а теперь злится на меня. Абсурд! — Это просто секс! Ничего серьезного!

— Для тебя ничего, — говорю, захлопывая чемодан. Я чувствую себя абсолютно разбитой. Пустой. — Для меня всё очень серьезно. Поездка отменяется. Наш брак тоже.

— И куда ты пойдешь? — слышу его язвительный, полный презрения вопрос. — Опять к папочке? В твои-то годы? Я всегда знал, что ты дура. Мать-одиночка с прицепом! Я тебя приютил, возился с твоим ребенком, хотя хотел своего! Слушал насмешки друзей, а ты…

Я оборачиваюсь и смотрю на него. Прямо в глаза. И, кажется, впервые вижу его настоящим. Мелочным, жестоким эгоистом.

— Не смей говорить о моем ребенке, — говорю тихо, но в моем голосе звучит угроза. — Она никогда не была для тебя дочерью! Стеша была проверкой, которую ты с треском провалил! И да, я ухожу к отцу. Туда, где меня и мою дочь любят. Без условий.

Беру наши с дочкой чемоданы и сумку, разворачиваюсь и выхожу. За спиной слышу тяжелое дыхание мужа и приглушенный шепот той женщины. Дверь закрываю тихо.

Глотая слезы, погружаю наши вещи в багажник машины. Никто не поможет… нет у нас никого больше, кроме моего больного папы.

Еду в садик за своей малышкой. Стешка вылетает ко мне, сияющая, в новенькой голубой шапочке.

— Мам! Мы летим? Ты почему такая… грустная?

— Всё хорошо, моя радость, — смахиваю предательскую слезу, которую больше не могу сдержать, и крепко сжимаю маленькую ручку дочери. — Просто… дядя Гриша не поедет с нами.

В машине моя девочка прижимается ко мне, и ее доверчивое тепло — единственное, что меня согревает.

— Мам, а он обидел тебя?

Закрываю глаза. Я не буду врать своему ребенку. Даже если правда неприглядна.

— Да, солнышко. Но мы с тобой сильные. Мы справимся. Теперь у нас будет свое, особенное приключение. А потом погостим у дедушки.

Аэропорт — это кипящий котел из чемоданов, смеха и предпраздничной суеты. Мы сдаем багаж, и я веду малышку к выходу на посадку.

Вокруг одни семьи. Мужчины, которые несут своих дочерей на плечах. Один, высокий, с темными волосами, подбрасывает малышку в розовом пуховике, и она заливается счастливым звонким смехом.

И меня накрывает волной такой острой, застарелой боли, что сердце сжимается. Где он? Игорь… отец моей Стефании. Мужчина, одна ночь с которым вознесла меня на небеса и уронила в адское пекло.

Что с ним сейчас? Почему даже спустя шесть лет одно воспоминание о нем отзывается в душе? Я любила его. Безумно, безоглядно. Так любят лишь один раз за жизнь…

— Мама, смотри, самолет! — Стешка дергает меня за рукав, и ее восторг, как луч света, рассеивает мою тоску. — Мы правда полетим прямо к облакам?

Делаю глубокий вдох.

— Правда, родная. Прямо к облакам.

Беру дочку за руку, и мы идем на посадку. Вместе. Всё, что было, рассыпалось в прах. Но мы есть друг у друга.

Этот Новый год будет особенным. Я это чувствую.