Пустыня блестела и переливалась странными сине-фиолетовыми пятнами, как будто белый песок отражал низкое небо, в котором солнца не осталось совсем. Вера смотрела на это небо, опять уплывая в ощущение, что это всё ей снится, в реальной жизни она никогда ничего подобного не видела, эти волны были похожи на небесную светомузыку, слишком слабую и медленную для того, чтобы заметить сразу. Она посмотрела на министра, пытаясь понять, видит ли он то же самое — он не видел, он вообще никуда не смотрел, всё ещё мысленно паря где-то там, где великие драконы съедают на завтрак дворцы и семьи.

Лошади вели себя беспокойно, Вера не разбиралась в их поведении и характерных повадках, но это считывалось на уровне интуиции. Белую лошадь министр вёл в поводу, нагрузив на неё два седла и все их вещи, его Бес носился стремительной рысью где-то неподалёку, катался с барханов на боках и спине всеми известными способами, иногда выходя из зоны комфорта и пытаясь изобрести новый способ съехать. Попытался сидя, но упал и вспахал песок головой, расстроился, возмутился и прибежал к двуногим жаловаться на бархан. Министра это заставило наконец-то вернуться в реальность, он достал из рукава платок и вытер коню глаза, поправил гриву и благословил дальше идти бесявить. Конь побежал штурмовать новый склон, министр проводил его взглядом и посмотрел на Веру:

— Если хотите что-то сказать, что-то важное и секретное, то сейчас самое время — это место нереально прослушать. Хотите?

— Да.

— Я слушаю.

Она немного понаблюдала за конём, чей мускулистый блестящий круп как раз готовился в очередной раз прокатиться со склона, подумала, что он даже не вспотел, эти нагрузки были для него ерундой. Посмотрела на министра и сказала:

— Настоящее имя вашего коня — Бесстрашный.

Министр улыбнулся шире и опять посмотрел на Беса, Вера продолжила:

— И его лучшие дети, первая линия, не продаются. Они работают на корону, возят королевских гонцов. Одного из которых я убила в лагере Тонга.

Улыбка министра застыла, потом стала кривоватой и невесёлой, он не посмотрел на Веру, зато она смотрела на него долго и молча, пока он не ответил на её взгляд. Тогда она улыбнулась точно так же и сказала:

— Меня слили... сдали или продали, хрен знает, может, просто отдали даром, потому что я не нужна и мешаю... с самого-самого верха. Либо король, либо кто-то, кто считает себя вправе отдавать приказы от его имени. Или советики давать, типа дружеские, а король уши развешивает и слушает.

Министр отвёл глаза, долго молчал, потом опять посмотрел на Веру, как будто говоря «и что теперь?», она усмехнулась и понизила голос:

— Кстати, Даррен вам не друг.

Он тоже усмехнулся и отвёл глаза:

— Я никогда не обольщался по этому поводу. И вы не обольщайтесь. Он никому не друг.

— Хорошо, что вы это понимаете.

Он молча кивнул, с таким видом, как будто для него ничто не новость, но Вера видела, что ему неприятно об этом говорить. Изобразила невинный тон и добавила:

— Просто, вы говорили, что доверяете ему. Я думала, может, вы ему верите.

— Я понимаю, кто он и в чём его работа. Не волнуйтесь.

— Хорошо, если так.

«Если.»

Министр посмотрел на часы, потом на небо, выглядело так, как будто он тянет время, выигрывая себе секунды на то, чтобы вытащить свой разум из потусторонних драконьих небес в человеческую реальность, где правят спецслужбы и большие деньги. Посмотрел на неё серьёзно и сказал:

— Вера, я не позволю вас отдать цыньянцам, или кому угодно другому. Тогда я... попался, я не буду отрицать, это был прокол. Возможно, самый серьёзный в моей карьере. Но это не повторится. Я уже понял, кто чего от вас хочет, и не дам им возможности это сделать. Те меры, которые я предпринимаю, не веселья ради, они необходимы, именно по этой причине. В Оденсе своих нет, это столица, там каждый гребёт в свою сторону. И если я хочу, чтобы лодка плыла туда, куда надо мне, мне мало самому туда грести, мне нужно ещё и отобрать вёсла у тех, кто гребёт в противоположную сторону. И ваша такая сильная защита... я понимаю, что иногда это кажется чересчур. Но это не чересчур. Это ровно столько, сколько нужно. Потому что, если будет меньше, вас мгновенно уведут. Я точно знаю, кто, куда и за какие выгоды, у меня список желающих на пяти листах. И они обломаются все.

— Аминь, — с улыбкой кивнула Вера, он усмехнулся:

— Больше ничего не хотите сказать?

— Я хочу Милку.

Он посмотрел на неё с понимающей улыбкой, она качнула головой:

— Это не каприз. То письмо, которое я получила, написано не вчера, ему две-три недели — это точно, информация о датах закреплена в файле, её нельзя убрать. И отправляла его не Милка, и после неё письмо редактировали. Там всё письмо — не её решение, а тех, кто принимает решения за неё. И они мне более свежую информацию решили не давать. Исходя из банальной логики — потому что решили, что мне эта информация не понравится. Ну или что-то даст, что они мне давать не хотят. А я хочу это получить, я хочу получить всё.

— Понимаю вас всей душой. Я над этим работаю.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

Он посмотрел на неё с ласковой улыбкой, как на милое дитя, которое помогает толкать грузовик, но кивнул почти честно:

— Если будет повод, я обращусь.

Она показала лицом, что всё заметила и поняла, но разборки устраивать не будет, отвернулась и опять стала смотреть на пятнистое небо.

Сыпучие барханы закончились, на твёрдом Бесу стало не интересно, поэтому он вспомнил про двуногих и решил развлекаться с их помощью, подкрадываясь сзади и дёргая их зубами за одежду. Министр пару раз поймал его за наглую морду и назвал нехорошим человеком, после чего Бес зашёл с другой стороны и сдёрнул с Вериной кобылы своё седло, оно упало в песок, Бес задрал хвост и весело упрыгал на безопасное расстояние. Министр поднял седло и закинул себе на плечо, с наигранной укоризной посмотрел на Веру, которая сдерживала смех из последних сил, сделал вид, что это норма его жизни и всё идёт по плану.

Конь опять подкрался к нему сзади и попытался сдёрнуть седло, но министр уклонился и отпихнул наглую конскую морду, громко заявляя:

— Отцепись!

Конь возмущённо заржал, министр ответил:

— Отстань, это моё седло, я тут конь, а ты козёл горный, иди лазь по деревьям дальше!

Конь стал подлизываться и совать свою голову министру под руку, министр артистично возмущался:

— Уйди! Ты хотел по барханам бесогонить — вперёд, вся пустыня твоя!

Конь фыркнул, задрал нос и демонстративно медленно пошёл вперёд. Министр вдохнул поглубже и заявил на всю пустыню:

— Говорил мне отец: «Не балуй ты свою скотину! Воспитаешь бестолочь, он сам на тебе ездить будет». И да не послушал я отца своего, и да воспитал я бестолочь. И да ездила бестолочь на мне, аки великий Старший Дракон на Огненной Колеснице!

Конь торжественно свалился на бок прямо у них на пути, изображая что-то среднее между умирающим лебедем и котом, требующим чесать пузяку. Вера не выдержала и рассмеялась, министр посмотрел на неё, развёл руками, принимая всю реальность оптом, положил седло на Верину кобылу и шёпотом сказал:

— Всё, один он уже набесогонился. Теперь надо вдвоём, иначе прогулка не считается, он будет дуться.

Конь изобразил постанывающее требовательное ржание и стал грести копытами песок, не поднимаясь. Министр коротко свистнул, конь вскочил и бодро подбежал к нему, отряхнулся как собака и подставил бок. Министр лёгким движением запрыгнул ему на спину и сказал с заранее виноватой улыбкой:

— Вера, на всякий случай. Что бы он ни делал — не пугайтесь, так было задумано.

Конь в этот момент подскочил на всех четырёх вертикально вверх и крутанул задом как кошка, министр удержался не иначе как с божьей помощью. Конь приземлился и скаканул вбок, поддав копытами воображаемого врага сзади, ростом метра в два, а потом попрыгал зигзагами куда-то в горизонт. Министр смеялся и ловил его за гриву, Вера смотрела на это как на компьютерную графику, посмотрела на свою кобылу и сказала ей:

— Они развлекаются, а нам с тобой два седла вези. Да?

Кобыла не ответила, у неё вообще был какой-то блаженный вид, как будто её жизнь уже удалась.

Бес устал довольно быстро, министр ещё какое-то время подурачился с ним, коротко хватая за загривок и уклоняясь от ответного укуса, конь психовал и пытался его поймать, но министр держался от него сбоку, а как только конь почти дотягивался, министр опирался на его спину и перепрыгивал на другую сторону, заставляя Беса поворачиваться теперь туда, а потом перепрыгивал обратно. Вера вспоминала все стенки и заборы в своей жизни, пытаясь примерно представить количество сил, которое ей понадобилось бы на такой прыжок, и количество прыжков, на которое её хватит. Оценила свою силу в лучшие времена как примерно десять-пятнадцать процентов силы министра. В этом не было ничего нового, вроде как, но это почему-то расстроило. Она вспомнила генерала Чена и его гимнастику в беседке, в очередной раз подумала, что надо тренироваться, потому что в этом мире быть слабой никак нельзя, никому, а ей особенно.

После очередного прыжка и промаха Бес окончательно задолбался и стал от министра убегать, министр погонялся за ним какое-то время, потом сжалился и оставил в покое, подошёл к Вере, выпил воды, предложил ей. Пока она пила, он осматривался, Вера проследила за его взглядом, увидела на горизонте первые круглые палатки, к которым вёл уже достаточно хорошо различимый тракт. Когда она вернула флягу и сделала первый шаг в сторону палаток, министр придержал её за рукав и сказал:

— Давайте здесь постоим.

Она посмотрела на него вопросительно, он стал надевать седло на Беса, закончил, стал поправлять и сказал с таким видом, как будто это вообще не важно:

— У меня есть вопрос.

— Я вас слушаю.

— Почему вы сказали, что Даррен мне не друг?

— Вы же знаете.

— Я знаю о себе. Я хочу услышать ваши причины. Откуда такие выводы у вас? Вы почти не знакомы, вы разговаривали от силы полчаса.

— Мне хватило, — поморщилась она.

— Это интуиция или ваша особая сила?

Она нахмурилась ещё сильнее и сказала:

— Если вы хотите факты, то подстава с островом — это то, после чего я лично человека выкинула бы пинком из своей жизни навсегда, без малейших сомнений. Друзья себя так не ведут, и никто нормальный себя так не ведёт, это подло. Прощать такое — это как будто признавать, что вы заслужили это свинское отношение и хотите получить его ещё раз. Потому что, если человек сделал это один раз и ему это сошло с рук, он будет делать так ещё. Я не знаю, может, у вас были причины какие-то его прощать, которые именно в тот момент работали, ваше дело. Но сейчас, когда я спросила, вы его слышали вообще? Этот тон: «Я поставил на то, что не вызовешь вообще, даже если будешь умирать, я в тебя верил» — нормально? Это «я в тебя верил» в переводе на человеческий означает «ты предсказуемо протупил, я от тебя большего и не ожидал». В нём высокомерия больше, чем его самого, он уверен, что он не человек, он — организация, он над всеми, он должен мыслить в масштабах не просто страны, а человечества. Он считает себя чуть ли не богом, верховным судьёй и десницей справедливости, имеющей абсолютное право делить людей на годных и негодных, карать и миловать. И вы для него — не сотрудник, не друг, не кто-то, на кого можно рассчитывать и с кем нужно считаться. Вы стихийное бедствие, которое можно использовать, если контролировать и манипулировать, но полагаться нельзя, и доверить что-то серьёзное нельзя, и считаться на равных уж точно нельзя, потому что вы не умеете работать в команде, вы псих-одиночка, верящий в собственную исключительность, который скорее сдохнет из-за неспособности строить партнёрские отношения, признавать ошибки и просить помощи, чем признает, что в мире есть что-то, что ему не по силам.

— Вы тоже так считаете, — полуутвердительно усмехнулся министр, Вера поморщилась:

— Я — нет. Но я познакомилась с вами, когда вам было тридцать, и я знаю о вас только то, что вы соизволили рассказать. А он знает всё. Представьте себя сорокалетнего, на месте серого кардинала, имеющего сотню агентов по всему миру и тихо дёргающего за ниточки марионетку на троне, и тут Барт такой — «привет, у меня есть команда из тридцати лично отобранных психов, они офигенные профессионалы, а сам я взрослый и ответственный лидер, давайте работать на равных».

Министр покачал головой, тихо смеясь, Вера развела руками:

— Вот. Даже если Барту будет тридцать и он изменится...

— Барт никогда не изменится, — фыркнул министр, Вера вздохнула:

— Не меняются только мёртвые. И этими словами вы полностью подтвердили то, что я сказала.

Министр перестал веселиться, но ничего не ответил, Вера молча подождала, потом добавила ещё серьёзнее:

— Вы никогда не будете относиться к Барту как в равному, даже если в тридцать он заведёт новых друзей, которые не будут о нём знать ничего, и составят собственное мнение с нуля, и в их глазах он будет сама надёжность, для вас он будет опасно-гениальным жизнерадостным придурком, который летает под окнами на доске по фану и не может решить вопрос с грёбаной дверной ручкой. Но. Даже зная о нём это всё, вы бы его так подставили с островом, как Даррен подставил вас?

Министр молчал и поправлял упряжь, закончил с Бесом и занялся Вериной лошадью, но там тоже не осталось дел и ему пришлось посмотреть на Веру.

— Вы хотите оставить меня без единственного человека, которому я сейчас доверяю из оденской верхушки?

— Я не хочу, чтобы вас за дурака держали. Особенно если это делает ваш самый доверенный человек, это в сто раз обиднее. И не хочу, чтобы для вас стало сюрпризом, когда он вас разыграет втёмную ещё разок.

Он не ответил. Вера помолчала и добавила:

— Вы можете сохранить ваши с ним отношения такими как есть, просто для себя знать более полную картину, и использовать это в своих собственных целях. Если противник (или хитрожопый союзник) вас недооценивает — это прекрасно, не надо его разубеждать, играйте роль и дальше. А его однажды постигнет сюрприз, и он заплатит за свою слепость и недальновидность.

— И я заплачу, да?

На этот раз она отвела глаза и стала искать себе важное занятие на горизонте, но там ничего не было, кроме сине-фиолетового градиента неба, которое превращало весь мир в иллюзию, как будто они находятся в приватном кабинете виртуальной реальности, в которую не сочли нужным добавить объекты. Теперь министр молча ждал, Вере пришлось ответить:

— Никто не умрёт девственником, жизнь поимеет всех.

— Кто это сказал?

— Музыкант, который перевернул мир музыки, поставив на вершину популярности стиль, который до него был причудой небольшой группы людей со странными вкусами. Он застрелился, написав в прощальной записке, что больше не испытывает кайфа от музыки, а без этого кайфа жить не видит смысла. Оставил жену, маленькую дочь и десяток бессмертных хитов, которых ваши уши не выдержат.

Министр задрал нос и заявил:

— Звучит как вызов. Включайте.

Вера посмотрела на него с ироничной нежностью и прошептала:

— Я, конечно, сказала, что надо поддерживать легенду, но не надо переигрывать, ладно?

Он рассмеялся и сделал вид, что ему стыдно, Вера подняла ладони:

— Я не против, чтобы вы на мне тренировались, но учитывайте, что я — сэнс, а Даррен — нет.

— У него есть сэнсы.

— Тогда постарайтесь устраивать шоу там, где он вас ими не проверит.

— Я подумаю об этом.

«Часы истины» на это заявление никак не отреагировали, но она была уверена, что он сказал это из вежливости, думать об этом он не собирался, и к её советам относился с той же высокомерной ироничной снисходительностью, с которой Даррен относился к нему самому, просто старался этого не показывать.