Монах в очередной раз споткнулся, Ки Рэн в очередной раз сделала вид, что не заметила — останавливаться здесь всё равно не стоило, дорога прямая и одна, с одной стороны холм, с другой тоже нихрена не видно, лес густой, там может всякое водиться, звери или ещё хуже. Намётанный взгляд поймал торчащую в стволе стрелу, проследил направление по углу втыкания, нашёл гнездо стрелка, сейчас пустое. Монах ничего не понимал, но тоже смотрел туда, куда смотрела она, хотя спрашивать не решался. Они третий день шли, устали как собаки, дорога была старая, за ней не следили, в одном месте даже завал разбирать пришлось, Ки Рэн с удивлением узнала, что монах не такой дохлый, каким выглядит.

«Но ходить долго он у себя в храме не привык.»

Он опять споткнулся, она опять осмотрелась — когда-то здесь была полянка возле заброшенного храма, место хорошее и остатки стены есть, можно остановиться. На самом деле, можно было и до города успеть дойти, ещё даже не стемнело, но пацана было жалко.

«Придём в город, купим ему нормальные ботинки, а то как дикарь в своих сандаликах.»

Эти несчастные сандалеты доставили ему больше проблем, чем вся остальная дорога вместе взятая, но он не жаловался и не ныл, Ки Рэн его даже слегка зауважала. Увидев наконец за деревьями полуразрушенную стену храма, она подумала, что до города не так уж далеко, в самом деле, стоит ли останавливаться и терять день. Потом монах споткнулся ещё раз и она признала, что стоит — если они не остановятся сейчас в нормальном месте, то ночью остановятся где не надо. Указала на старое кострище и скомандовала:

— Всё, пацан, привал. Распаковывайся, я за дровами. Ловишь? — она сняла с плеча сумку и почти бросила монаху, но остановилась, потому что заподозрила, что он её не слышит — он вообще не отреагировал, а продолжал идти в том же ритме, беззвучно бубня под нос какую-то мантру. Ки Рэн схватила его за халат на загривке и встряхнула: — Эй! Очнись, привал. Вон там стели, — она убедилась, что он на неё смотрит и понимает, ткнула ему сумку и показала место, дождалась осмысленного кивка и пошла за дровами.

«Не, нахрен. Он еле тащится, а это спуск, на подъёме он вообще сдохнет. Доведу до ближайшего храма и брошу, пусть свои с ним нянчатся.»

Когда она вернулась с дровами, пацан уже собрал треногу и повесил котёл, расстелил два спальника, опять гораздо ближе, чем стелила она, и теперь сидел на своём и молился. Ки Рэн положила дрова и с натужным ехидством сказала:

— Пацан, это север. Восток там, — дождалась недовольного взгляда и указала большим пальцем за спину, монах поморщился и развернулся правильно, дочитал молитву и пробурчал:

— У меня имя есть, вообще-то.

Ки Рэн стала ломать ветки и складывать для костра, флегматично кивнула:

— А ещё у тебя есть абсолютная свобода идти на все четыре стороны. Ты теперь даже знаешь, какая где. Или ещё раз показать?

Он нахмурился ещё сильнее и вздохнул, начиная копаться в сумках и выкладывать на тряпку еду:

— Я не могу вас бросить, я несу ответственность за вашу честь.

— Я со своей честью как-нибудь сама разберусь, оставь это мне, — она подожгла пучок сухой травы, аккуратно положила в щепки, потом щепки аккуратно сунула под дрова, наклонилась ближе, раздувая огонь, дождалась уверенного пламени и выпрямилась, увидев лицо монаха, который сидел мрачный как туча и даже еду разбирать перестал.

— Я вам совсем не нужен?

Его голос звучал так убито, что она даже на миг замешкалась и не сказала первую гадость, которая пришла в голову, но быстро пришла в себя и сказала вторую:

— Мне вообще никто никогда не нужен, я большая девочка, я однажды пустыню Сун насквозь прошла, лошадь сдохла, а я не сдохла, потому что я сильнее лошади, я в состоянии справиться с чем угодно. Иди своей дорогой, ради всех богов, пусть твоя совесть не чешется даже.

— Я вам мешаю?

На этот раз она даже задумалась, окинула взглядом лагерь, где всё было сделано так, как она требовала — пацан ничего не умел, но дураком не был, объяснять два раза ему ни разу не приходилось. Он всё делал как надо, и не делал того, чего не надо, она обычно ценила эти вещи. С толку сбивало то, что познакомились они совершенно по-дурацки, и монашеские замашки его, и особенно навязчивая идея жениться, это вообще мозг выносило, но если смотреть только на поступки — он был нормальным попутчиком, это нельзя было не признать. И она признала:

— Да вроде нет. — Увидела в его глазах опасный наивный блеск и добавила: — Но это только потому, что я сейчас не работаю, из-за тебя, если бы я была одна, я бы столько времени не потеряла. Я работаю одна, всегда, и так будет и дальше. Я оставлю тебя в первом попавшемся храме Света, ближайший будет в У-Соне, мы будем там завтра вечером, если ты не будешь ползти как беременная черепаха.

— Завтра... — он опустил голову и замер, то ли задумался, то ли отрубился, она не поняла. Занялась костром, вскипятила воду, побросала туда остатки сушёного мяса и трав, вытряхнула из мешков остатки трёх разных круп — всё позаканчивалось, она не рассчитывала идти так долго и уж тем более не рассчитывала кормить попутчиков.

«Завтра надо кровь из носу доползти до города, хотя бы до окраины.»

Монах выглядел так, как будто его придётся тащить на себе.

Когда еда сварилась, Ки Рэн налила полную чашку и ткнула монаху под нос:

— Ешь.

— Спасибо, — он взял чашку дрожащей рукой, потёр глаза и спросил: — Так я могу дойти с вами до У-Сона? Я знаю, что там есть храм Света, но не уверен, что мне позволят продолжить обучение там. Возможно, они потребуют... пожертвование. Ну, попросят. Пожертвование нельзя требовать, это добровольно. Но и учить меня... и кормить, и постель давать — тоже добровольно, а это не бесплатно. Храм живёт на пожертвования, они обязаны требовать... просить, в смысле. Ну, не просить...

— Я заплачу, — кивнула Ки Рэн, увидела его виноватый взгляд и усмехнулась довольнее, — и кормить буду, и спальник дам, добровольно. И с настоятелем вопросы порешаю, тебя возьмут, не парься. Ешь уже и ложись.

Он уткнулся в чашку и замолчал, она тоже быстро поела и стала укладываться.

Когда дрова прогорели, они оба уже лежали укрытые и слушали треск догорающих углей, пламени уже не было, но маленькие куски дерева продолжали светиться и шуршать, иногда раскалываясь и выбрасывая вверх короткие искры. Ки Рэн лежала и пыталась расслабиться, а мысленно всё ещё шла, шаг за шагом, видела перед глазами дорогу и свои ботинки, открывала глаза, смотрела на костёр, опять закрывала и опять видела дорогу. Потом услышала, как зашевелился монах, посмотрела на него, он тихо сказал:

— Меня не возьмут в храм, я нарушил обеты. Я ел мясо без ритуала очищения, я много чего плохого делал.

— Знал бы ты, малыш, как жрут в три горла твои святые наставники, когда послушники их не видят, — тихо рассмеялась Ки Рэн, покачала головой, — это всё такой цирк. Тебя примут, я тебе отвечаю, всем плевать на твои обеты и посты, пока у тебя есть деньги. У меня есть, я всё устрою. Спи давай.

— Это моя тысяча, — с опасливой дерзостью сказал монах, — это я заточил Ху Мэй.

Ки Рэн фыркнула:

— Ага, и заплатил тебе за это магистрат хрен с маслом и ма-а-аленькую табличку. А потом я украла у него цацки и продала краденое — фу как некрасиво, грязные деньги, грешные, фу-фу-фу!

Монах надулся и ничего не сказал, Ки Рэн рассмеялась громче, вздохнула с наигранным сочувствием:

— Не переживай, святоша, я возьму на себя эту грешную тысячу, а тебе отдам завтра твои честные десять золотых, прямо на пороге храма достану и отдам, шоб я сдохла.

— Вы проводите меня до ворот храма?

— Провожу. Если будешь слушаться и не создавать проблем.

— Я вас и так всегда слушаюсь.

— Молодец. Спи, экзорцист-альтруист, завтра на рассвете подниму.

Он крепко зажмурился и заполз глубже под одеяло, выдыхая беззвучный мучительный стон под издевательский смех Ки Рэн.

***