Это место не оставляло равнодушным ни одного человека, сподобившегося собственными глазами увидеть Проход. Если бы Владивой был хранителем, он, конечно, задумался б над таинственностью и неизведанностью мироздания, о том — как ничтожен в этом мире человек. Насколько мелочны и скоротечны все его, так называемые, вечные проблемы. Как смешны потуги возвеличиться и растопыриться, дабы занять как можно больше места под солнцем. Но, Владивой был обычным воином и к таким вершинам философских мыслей никогда не поднимался. Или, если быть точнее, никогда не погружался с головой в их пучину. Но все же — каждый раз, приближаясь к Заскалью, а у любого ратника, несущего службу на Пограничье, такие моменты происходили довольно часто, барон ощущал непривычный восторг и, словно, легкое опьянение.

Бывалые харцызы-отступники, взятые на службу в Дубровский замок, называли это ощущение — хмелем свободы. И становились еще угрюмее и раздраженнее, нежели обычно. Им-то, предавшим и отрекшимся от клятвы Перуну, путь через Проход был заказан навек.

За спиной у путника простирались необъятные буковые леса и дубовые рощи Зелен-Лога. По обеим сторонам, не так уж и близко, но вполне достаточно, чтобы хорошо разглядеть с конского хребта, грань между небом и водой, плескалась синь сразу двух океанов — Северного и Мертвого. Порой вместо лазури накатывала темень, или заляпанная белесыми бурунами зеленоватая муть, но чаще океаны, уподобившись небу, привольно отдыхали, облокотившись на крутые, каменистые берега. А впереди, как стена исполинской крепости, от одного океана до другого, перегородив весь перешеек, нависала горная гряда. Неприступная и дикая, низвергая вниз изумительной красоты водопад — начало реки Веселой. Сам водопад вытекал из озера, что образовалось в кратере потухшего вулкана, с незапамятных времен приютившего гнездовье суровых и неподкупных Стражей!

  Солнце уже окунулось в вечернюю купель Мертвого океана, и у Владивоя оставалось совсем немного времени, чтобы перебраться на ту сторону Заскалья.

Неизвестно почему так происходило, но все знали, что с наступлением сумерек Змии не пропускали через Проход ни одно живое существо. А в послеобеденное время, ближе к вечеру бывали шансы провести даже вьючные караваны. При этом, огнедышащие стражи восседали на близлежащих скалах, наподобие уснувших грифов, и с любопытством посматривали на копошащихся внизу людей и животных. Возможно, такая причуда объяснялись: обычным свойством зрения птиц, так называемой «куриной слепотой», проявляющейся именно при наступлении первых сумерек, но, выяснить точнее так и не удалось, хотя поблажкой этой пользовались охотно.

Владивой въехал в единственный, предоставленный прихотью природы, проход в сплошном каменном массиве, опасливо поглядывая вверх и высматривая на вершинах скал притаившихся чудовищ.

Беспокоился не напрасно, Змии его ждали. Только не наверху, а впереди — при выезде из ущелья. Именно там лежало огромное чудовище, по-видимому, уже давно и с нетерпением поджидающее жертву. Змий, словно в оскорбительной насмешке над беззащитным человеческим существом, широко разевал огромную пасть и раздраженно хлестал по бокам тяжелым шипастым хвостом.

Убегать не было смысла, Змий мог двигаться настолько быстро, что догнал бы и гепарда. Но, и умирать так глупо, барону вовсе не хотелось. Стараясь не делать резких движений, Владивой медленно слез с лошади, привычно прикрываясь ее корпусом от врага. Чудовище захлопнуло пасть и с любопытством склонило голову, вроде даже поощрительно, наблюдая за человеком. Владивой подумал и стал расседлывать коня. О том, что порой стражи Прохода берут с проезжих мзду лошадьми, в Дуброве известно каждому мальцу. Вот и сейчас Змий присел на задних лапах, как пес, ожидающий от хозяина косточку. Только что не поскуливает от нетерпения.

Убедившись в верности догадки, Владивой стал снимать сбрую быстрее. И вскоре первая лошадь, с завязанными глазами, сильным ударом кнута была послана вперед, на погибель.

Хвост Змия мелькнул так быстро и с такой силой, что просто смел несчастное животное в сторону, подгребая к скале, и лошадь, не издав ни звука, осталась валяться там бесформенной кучей. А чудовище опять ожидающе уставилось на рыцаря.

— Да-а, похоже, что пошлина за проезд у вас тут серьезная, — пробурчал Владивой, проделывая ту же операцию со второй вьючной лошадью. — Надеюсь, хоть одного коня ты, мне все же оставишь?

Змий не ответил, но и не пошевелился.

— Что ж, — вздохнул рыцарь, — как говориться: «плетью обуха не перешибить»… Подавись, скотина ненасытная!

Но, жадный Змий не думал ни давиться, ни — подыхать какой-либо иной смертью.

И лишь после того, как и верховая, последняя из троих, взятых с собой Владивоем, лошадей упала с переломанным хребтом, чудовище все же сделало пару шагов в сторону, неуклюже освобождая проход. И там улеглось, вытянув шею, положив голову на щеку, отворачиваясь от дороги. Демонстративно потеряв всяческий интерес к человеку.

— А я еще рассказам степняков верить не хотел, — вздохнул Владивой, выбирая из кучи припасенного снаряжения только самое важное и легкое.

Но что бы он при этом не думал, страж удовлетворился платой, и Проход в Заскалье для бывшего барона был открыт. А уж что поджидает его там, оставалось только гадать и верить, что, возможно, Создатель еще не прописал окончательно судьбу своим алмазным стилом на золотых листах Книги Бытия, оставив Владивою шанс исправить все к лучшему...

Будучи опытным воином и проведя в дозоре больше времени, нежели в мягкой постели, Владивой из оружия и брони взял с собой только тонкий меч, сбросив даже кольчугу. Прекрасно понимая, что ни от крупного хищника, ни от стрелы в спину и тем более, наброшенного умелой рукой, аркана она все равно не спасет, а при длительном пешем переходе сил заберет изрядно. А также и то, что если уж брать лишний вес в путь, то водой и провизией. Как быстро станут пополняться его запасы — никому не ведомо. Зато торба с харчами имеет удивительное свойство, известное каждому страннику: с каждым привалом она становится легче. Оглядел, брошенное добро, в частности, пару кошелей, туго набитых золотом, сплюнул, махнул рукой и поспешил покинуть Проход, пока огнедышащий «сборщик пошлины» не передумал.

* * *

Степь, бесконечная, как дорожная песня, начиналась сразу за грядой, простираясь во все стороны полноводной изумрудной дельтой, расширяясь с каждым шагом. Узкая в начале, как и весь перешеек, она еще на обозримом пространстве, упорно выталкивала за горизонт воды обоих океанов.

Владивой глубоко вдохнул и зашагал вперед. Лошадей и амуниции, конечно, жаль, но — главное, он остался живой! И из замка вовремя ушел, и Змии его не сожгли.

Воды и пищи барон припас дней на пять-шесть, а если расходовать бережливо, то и все десять протянуть можно. Кроме того, со слов Калиты, он знал о двух ключах, выходящих на поверхность в относительной близости к Проходу. А в степи, рядом с водой, всегда неподалеку и мясо пасется. В общем — не пропадет. Гораздо хуже то, что без лошадей он стеснен в передвижении и обзоре. Находясь на равнине, каждый, кто более быстр и может видеть дальше других, получает неоспоримое преимущество. Потому, что и от сильного врага спрятаться успеет, и добычу заметит раньше, чем та скроется с глаз. И убегать или догонять — тоже ему решать.

Владивой еще не знал, с чего и как начнется его новая жизнь, но и задумываться не стал. Сейчас важнее всего было добраться до ближайшего родника. А уже там устроить привал, поохотится и поразмышлять.

Размеренной поступью бывший барон углублялся в степь, стараясь удерживать в поле зрения темную полоску Мертвого океана, но скоро заметил, что слишком круто забирает вправо, и сообразил, что приметы ему Калита давал исходя из возможностей всадника. Поэтому, плюнул и пошел напрямик, рассчитывая самостоятельно обнаружить воду по иным приметам, поблагодарив мысленно судьбу, что та милостиво забросила его сюда в начале лета, а не ближе к середине. Когда пешему путнику приходиться брести по грудь в густых травяных зарослях, не видя вокруг себя ничего дальше собственной, вытянутой вперед руки.

Ночевать лег там, где застала ночь. Выбирать все равно не приходилось.

Примял сапогами траву, огородил от змей участок кольцом аркана, сплетенного из конского волоса и смазанного бараньим жиром, взял в руки саблю, да и улегся ничком, готовый в любое мгновение вскочить и обороняться или нападать. Прекрасно осознавая при этом, что спящий человек почти никогда не успевает достаточно быстро прийти в себя, чтобы отразить атаку. Но, с теплым и удобным эфесом в руке, было как-то уютнее и спокойнее. Владивою даже удалось задремать чуток, несмотря на разнообразные шорохи, шелест, вскрики и вопли ночной, степной жизни…

А проснувшись утром, обнаружил, что не добрался до искомого родника всего несколько десятков шагов. Оттого и не давало ему зверье спокойно спать, что чувствовало запах чужого, тревожилось и пробиралось к водопою окольными путями.

Превращенный за ночь копытами рогатых обитателей степи в одно сплошное жидкое месиво, родник представлял собой жалкое зрелище для человека, привыкшего к озерам, рекам и колодцам. И Владивою довелось хорошенько потрудиться, прежде чем он при помощи кинжала, ножен от меча и голых рук сумел выкопать вокруг почти незаметного ключа, достаточную яму для сбора и отстаивания воды.

Пока повеселевший родник заполнял приготовленный для него небольшой водоем, рыцарь уселся неподалеку и приступил к трапезе. Теперь, когда у него была вода, все остальное могло подождать. И бывший хозяин замка вдруг почувствовал странное освобождение. Будто с его спины свалилась привычная уже тяжесть, с которой свыкся настолько, что и не замечал вовсе, — но без нее стало легче двигаться и дышать.

Впервые за много-много лет Владивой остался совершенно один. Никто не бежал к нему за очередным распоряжением. И никто не стоял за спиной в то время, когда он неспешно жевал кусок хлеба. Он мог прямо здесь прикорнуть на боку, мог изгваздаться в грязи по самые уши и никто не взглянет удивленно или осуждающе, мог кричать и визжать, мог… Да все, что взбредет в голову мог сотворить — и никому, ни одной живой душе не будет дела до его сумасшествия, горя или неожиданной радости.

Размышления над этим, символом новой, совершенно иной жизни настолько увлекли Владивоя, что он и в самом деле немного вздремнул. А когда проснулся — увидел невдалеке от себя толстого зайца. Не заметив спящего с подветренной стороны человека, длинноухий неспешными прыжками двигался куда-то по своим заячьим делам, еще не ведая, что путь его закончился, потому что стрелять из лука воевода умел лучше иного зверолова-охотника. Хоть стоя, хоть с колена…

Обжаривая на огне, истекающую соком, тушку Владивой в очередной раз подумал, что все не так уж и плохо складывается. И, возможно, вся его прежняя власть, действительно не стоит вот такой, привольной жизни. Ведь не зря в Кара-Кермен убегали не только преступники, но и вполне достойные, зажиточные люди. Бросая дела, семьи, имущество. Чем-то манила их к себе степь. Так может, именно этим — пьянящим воздухом свободы?!

Владивой решил, что если в течение пяти дней не встретит человеческого селения, то выберет себе место поуютнее и обустроит под жилье. Зимовник… Лето только началось и до осенней распутицы, а тем более — зимних стуж, у него оставалось достаточно времени, чтобы как следует подготовиться к любым превратностям судьбы. А обжившись, можно будет продолжить поиски людей. Если к этому времени они сами его не найдут, а у него еще останется желание кого-то видеть и общаться.

Чувство, сродни этого, несколько лет назад, уже однажды посещало Владивоя, когда он пообещал умирающему брату не оставить без опеки его семью. Глупо и самонадеянно… Тогда Ждислав, пуская кровавые пузыри и желая всем добра, заставил присягнуть в этом и его, и свою молодую жену. В таком браке не было ничего необычного, но Владивой тогда еще ничего не знал о любви и к семейному союзу относился как к торговой сделке. Мол, я соглашаюсь исполнять ряд обязанностей, а меня за это сделают бароном, о чем молодой сотник Дубровской дружины мечтал постоянно. Но поскольку эту должность, как и место в кровати хохотушки Катаржины, занимал его старший брат Ждислав — то честолюбивый рыцарь муштровал своих подчиненных, гонялся за ватагами разбойников и не забивал голову разными глупыми мыслями, о том, что мог бы стать лучшим воеводой, чем Ждислав.

И однажды, судьба, в виде случайной или прицельной харцызской стрелы, как обычно, решила все и за всех сразу. А два человека, неожиданно для себя самих, оказались не только под одной крышей, но и под одним одеялом. Связанные лишь посмертной волей мужа и брата, а также утешительной поговоркой: «стерпится-слюбится».

Несмотря на свои тридцать с небольшим лет Катаржина оставалась довольно привлекательной толстушкой добродушно-смешливого нрава, с постоянными искорками веселья в зеленых глазах, роскошными рыжеватого оттенка волосами, обожающей цветы и шумное застолье. Она затевала непрерывные празднования по любому мало-мальски приличному поводу. Засыпая при этом терем цветами и умудряясь довести до обморока поваров и всю кухонную прислугу. А в результате — из-за ее, плещущего через край веселья, количество скоморохов и иных балаганных артистов в Дуброве иногда превышало записанных в дружину воинов.

В то время, когда сам Владивой предпочитал коня, тишину и приволье. А если не было необходимость скакать куда-то сломя голову, молодой барон занимался клеймлением скота, заготовкой фуража, ловлей рыбы или проведением совершенно необходимых и бесконечных ремонтных работ. Не собственноручно, конечно, но под личным руководством. И любые звуки, издаваемые работничьим инструментом, были ему гораздо милее мелодий, извлекаемых из дудок, бубнов и прочих скрипок. Он искренне считал, что для хмельной потехи в году отведено четыре трехдневных праздника, когда можно и повеселиться всласть и о незавершенных делах не печалиться. И еще… В отличие от своего сухопарого брата, кряжистый Владивой терпеть не мог толстушек. С юности предпочитая поспевшей сдобе стройные и гибкие тела.

Поэтому, если днем баронесса и барон довольно удачно сочетались, совершенно не мешая друг другу заниматься любимым делом, то уже через несколько месяцев, после каждой ночи, проведенной в общей кровати, чувство отчужденности только обострилось. Превратившись через полгода в совершенно непреодолимое ущелье, разорвавшее их уютный мирок на две части с зазубренными и острыми краями. Словно оба супруга надели на свои сердца и души плотную тяжелую броню, защищавшую их от неизбежных ранений и иных человеческих слабостей. Как-то незаметно перестав радоваться хорошей погоде, пению птиц и, даже, любимому делу. Все вокруг сделалось серым и пресным, как сваренная без соли и совершенно остывшая каша, которой при необходимости можно набить живот, чтобы не умереть с голоду, но удовольствия от такой трапезы совершенно никакого.

И если Владивою еще удавалось отвлечься от безрадостных мыслей: днем с головой окунаясь в повседневные заботы, а по вечерам заглядывая в кувшин с вином, то несчастная молодая женщина, не обретшая счастья в новом браке и теряющая голову из-за ревности к собственной дочери, от такой жизни начала потихоньку сходить с ума. А барон, чувствуя в этих, случившихся с Катаржиной переменах, свою вину, но не находя сил переступить через желание и брезгливость тела, еще больше замыкался в себе. Порой месяцами не разговаривая с супругой. Не видя ее цельными седмицами. С каждым днем все больше понимая, что женился он не на женщине, а на венце баронессы. И должность барона — единственное, что в этой жизни принадлежит лично ему. Потому, что даже дочь у него от брата, а своих детей от так и не полюбившейся, а уже опостылевшей супруги ему не дождаться. Как и прихода любви, которая, по слухам, делает людей счастливыми.

И Владивой, чтобы придать хоть какой-то смысл своей жизни, стал еще больше времени посвящать заботам о Дуброве. Отдавая этому занятию все мысли, силы и желания. Порой забывая и о сне, и о еде… Слившись с городком и замком в единое существо, физически чувствуя, где требуется расчистить засорившийся колодезь, а где — срочно необходимо укрепить прохудившуюся стену или подвести новые блоки под просевший фундамент башни.

 Кто знает, возможно, и та смертельная болезнь, что в конечном результате свела в могилу баронессу, приключилась с Катаржиной не столько из-за простуды или какой иной заразы, сколько от нежелания женщины оставаться одной в этом безрадостном и пустом для нее мире. Поскольку и ее счастье, ушло вместе с покойным Ждиславом.

И бывший барон, с одной стороны чувствуя несказанное облегчение от сброшенной тяжести брака, вдруг, с какой-то ослепляющей ясностью понял, что вместе со смертью жены, он неожиданно для себя тоже потеряет смысл жизни. Становясь никому ненужным и даже лишним. И в какой-то иступленной злобе решил, что сделает все возможное, но не отдаст венец Дуброва никому. Даже ценой чести и жизни падчерицы. Но как сказано умными людьми: «Если хочешь рассмешить Богов, расскажи им о своих планах…»

И вот всего пару дней спустя, Владивой лежит посреди бесконечной и безлюдной степи, смотрит на невозмутимые и далекие звезды, доедает, только что подстреленного и зажаренного на костре, зайца и счастливо улыбается. Оттого, что судьба в очередной раз встряхнула кости, и Анжелина осталась невредима, по праву унаследовав родительский венец. Тогда как он — получил шанс обустроить собственную жизнь, уже не совершая прежних ошибок. А что эта новая судьба определенно требует всех усилий ума и тела, так тем слаще должен быть конечный результат…

С этой мыслью рыцарь крепко уснул, не слыша, как рядом, всего лишь на расстоянии полета стрелы, в сторону Зелен-Лога проскакал небольшой отряд харцызов.

* * *

Перекидывая солнце с левой руки на правую, Владивой шел нескончаемой и ровной, как стол, степью уже пятый день и совершенно не рассчитывал в ближайшие сутки встретить человеческое жилье, когда совершенно неожиданно наткнулся на буерак. Достаточно глубокий, для того чтобы укрыть в северной части молодую дубовую рощицу, так чтобы верхушек деревьев не было видно издалека. И довольно просторный, чтобы втиснуть в себя небольшое озерцо с десятком березок да плакучих верб по южном руслу. А завершала эту удивительную картину просторная изба-пятистенок, будто вросшая между двумя кедрами. 

На пороге избы, лицом к гостю, сидел седой мужчина и успокоительно поглаживал ладонью вздыбленный загривок готового к прыжку гепарда. Второй такой же зверь, спокойно лежал у ног хозяина и только с любопытством следил за незнакомцем, поводя длинными усами.

— Доброго дня и крепкого здоровья тебе, — отозвался первым Владивой, как и приличествует человеку прибывшему без злого умысла.

— И ты здоров будь, Ханджар… — немного хрипловатым и неожиданно мощным басом отозвался хозяин. — Заходи, гостем будешь.

Не подавая виду, что удивлен таким приветствием, рыцарь спустился в буерак, подошел ближе и только теперь заметил, что мужчина не просто сед, а еще и достаточно стар. Трудно оценить мужской возраст с первого взгляда, но, судя по морщинистому лицу, хозяину здешних мест было никак не меньше семидесяти. И еще — он был совершенно слеп. Вместо зениц в лицо Владивою глядели безразличные бельма.

— Вот я и дождался тебя, — проговорил тем временем негромко хозяин. — Не спешил ты. Уж который день поджидаю…

— Извини старче, — несколько грубовато перебил его Владивой, — но, ты меня наверно за кого-то другого принял… Я впервые в этих местах.

— Думаешь, если я слеп, то и глуп? Не знамо что говорю? Не волнуйся, для того чтобы распознать далекое у меня есть разум, то что поближе — слышат уши, ну, а всякую мелочь, можно и пощупать. Или сам не ведаешь куда забрел, барон Владивой?

— Еще раз извини, хозяин, — рыцарь уже сообразил, что не к простому старику занес его очередной каприз судьбы. — Но я и впрямь не знаю с кем судьба свела.

— Островидом меня тут кличут. Да и не только тут. Просто я уже лет сто из степи не выбирался, вот и не уверен, что в Зелен-Логе, кто-то еще, кроме Мастера Остромысла, помнит о моем существовании.

— Али Джагар? Ренегат? — слова вырвались раньше, чем рыцарь успел подумать, что они могут прозвучать оскорбительно для хозяина дома. Но старик только расхохотался и довольно продолжил:

— Значит, помните… Это хорошо, больше веры моим словам будет. А что касаемо тебя, то было мне видение, что придет из Зелен-Лога рыцарь, вот ты и пришел. Иль отказываешься от рыцарского звания?

— Рыцарь, — подтвердил Владивой. — Должность барона можно забрать, но рыцарский пояс и шпоры — у воина отнимет только смерть. Так что не сомневайся.

— Вот и славно, — покивал седыми космами отшельник. — Только имя тебе сменить придется. Каждый, кто в Заскалье попасть сумел, в Проходе как бы заново родился. Обычно имя новику делает, усыновивший его курень, но и у меня такое право есть. Поэтому, нарекаю тебя именем Ханджар. Так и отвечай всем, кто имеет право спросить: Ханджар, нареченный сын Островида. И не спеши отказываться от подарка... Имя не простое, в нем судьба твоя дремлет…

Старик помолчал немного, будто добирая слова, но произнес совсем иное.

— Пить, есть хочешь? Время-то обеденное…

— С удовольствием, — Владивой не стал отнекиваться, зная, что у степняков отказ от трапезы считается либо оскорблением, либо демонстрацией недоверия и неприязни к хозяевам.

— Ну, тогда пошли в дом, — пригласил Островид гостя и сам поднялся. — За столом оно беседовать сподручнее. Слова в горле не увязают. А поведать мне есть о чем, Ханджар. Потому, как заждались тебя уже здесь... хоть сам ты еще об этом и не догадываешься.

Войдя в избу Владивой понял каким образом слепому старику удавалось поддерживать такой идеальный порядок и чистоту. Возле большой печи, разделявшей дом на светлицу и горницу, хлопотала еще совсем не старая дородная и румяная баба. Увидев гостя она сперва заправила выбившиеся из-под косынки посеребренные каштановые локоны, внимательно оглядела чужака и только после этого отвесила ему глубокий поклон.

— Чего застыл на пороге? — отозвался уже от стола Островид. — А-а… То хозяйка моя, Аринушка. Лет тридцать тому подарили мне ее харцызы. Вместо глаз… Так и живем с тех пор. Сначала все сбежать хотела, а потом обвыклась. Да проходи ты к столу... Аринушка, солнышко, накрывай к обеду. Будем гостя потчевать.

 Невольница-хозяйка добродушно улыбнулась и опять захлопотала возле печи.

Владивой прошел в светлицу и присел на лаву возле странного старика.

Островид ловко наполнил из кувшина две большие берестовые кружки пенящимся напитком, от чего по комнате поплыл приятный аромат полевых трав, меда и свежевыпеченного хлеба.

— Угощайся, Ханджар. Мед мне харцызы привозят, но настаиваю я его сам. И пока живой — секрет никому не открою. А то приезжать перестанут, га-га-га, — весело расхохотался старик.

— А после смерти?.. — хмыкнул рыцарь.

Старик обдумал услышанное и рассмеялся еще громче. Приложил палец к губам и таинственным шепотом произнес:

— Записал на бересте и Арине отдал на сохранение. Видишь... Теперь и ты знаешь. Тебе верю.

Владивой осторожно пригубил кружку, да так и не отрывался, пока не ополовинил. Напиток действительно имел восхитительный вкус. Ничего подобного барону раньше пробовать не приходилось. Живительная прохлада родниковой воды, колючая свежесть и аромат кваса, бодрящая горечь ячменного пива, умиротворяющий, привкус пенного меда слились в единый букет с умопомрачительным ароматом и хмельной легкостью выдержанного вина.

— Великолепно… — просипел он, как только сумел восстановить дыхание. — Да, секрет изготовления такого волшебного напитка нельзя забирать с собой в могилу. Мир станет беднее…

— Прям, уж… — буркнул Островид, но было заметно, что похвала пришлась ему по вкусу. — Весь секрет в тщательном подборе компонентов и соблюдении точных пропорций. А это не так просто. Вот и получается, что рецепт этот известен многим добрых триста лет, а у каждого медовара выходят разные напитки. И — вода… Озерцо возле дома наполняется из удивительного по вкусу родника. Вкуснее березового сока… Который используют некоторые умельцы, для придания напиткам особой горчинки и послевкусия.

В это время хозяйка подала к столу большую миску галушек, заправленных жаренным с луком салом.

— О, — сразу оживился слепой мудрец. — Вот и обед подоспел. Ну, Ханджар, сделай милость, угощайся чем хата богата, а я с помощью Создателя, потихоньку обрисую тебе твое же будущее. Как оно мне представилось в вещем сне.

— Да, не томи уже, сделай милость, — попросил Владивой, не отказываясь от еды. Уж больно аппетитно пахла и выглядела эта простая крестьянская пища, особенно после вынужденного сужения ежедневного меню к жаренной зайчатине, запеченном на углях ломте сала и давно зачерствевших лепешках.

— Две дороги тебе стелятся явнее иных... — неторопливо начал легендарный провидец. — О них и поговорим. Первая, самая простая и очевидная. Наплевав на все, пойдешь ты дальше на юг, забирая в сторону Северных вод, и где-то на седьмой или восьмой день пути набредешь на такой же овраг. Его еще атаман Вернигор для своей заимки присмотрел. На старости собирался там пасеку завести. Ну да теперь Вернигору он без надобности — чую я, не воротится более в Кара-Кермен лихой атаман… Так вот, ты можешь там поселиться и, не ведая хлопот, дожить до глубокой старости. Хоть бобылем, а хоть с гаремом и целым выводком шумной ребятни. По этому поводу нет ни запретов, ни противоречивых знаков. Умрешь ты в любви, почете и в ладах с самим собой. Сожалея лишь о том, что не свернул вовремя с проторенной дорожки на более запутанную и рисковую, но манящую вдаль непредсказуемостью и возможной наградой... очень большой наградой. Нет, не так — Великой!

— Из речей твоих, мудрец, — поспешно проглотив очередную галушку, уточнил Владивой, — следует, что мне будет известно и о второй стези, от которой я, вполне возможно, откажусь?

— Непременно, — ответил Островид. — Ведь именно о ней я и собираюсь тебе сейчас поведать. А ты ешь, ешь, не отвлекайся… Пища только рот занимает, а уши в этом деле не участвуют. Как знать, когда следующий обед поспеет. И из кувшина себе еще плесни, не стесняйся. Коль сумел ты, Ханджар, в мой дом войти и имя из моих уст принял, считай родным стал…

— Благодарю, мудрец. И хоть не все в твоих словах мне сейчас понятно, но с вопросами погожу до конца. А там уж, не обессудь, о многом переспрошу.

— Времени бы на все хватило, да знаний моих. А то иной глупец, прости Создатель, столько вопросов задать норовит, что и весь Оплот не справится.

От такой отповеди, Владивой даже медом поперхнулся. Не привык бывший барон к подобной бесцеремонности.

— Так вот, — сделал вид, что ничего не услышал Островид. — Второй шлях тебе предстоит одолеть не по проторенному пути, а тернистыми буераками. Многое в нем и от моих глаз скрыто. А если быть до конца откровенным, то и почти весь он занавешен непроглядной мглой. Могу одно сказать, начинать его предстоит в смертельной схватке, и только если сдюжишь — тогда приоткроется он чуток дальше.

— Положим, схваткой рыцаря не слишком удивишь, — отмахнулся Владивой. — Это как если б ты поведал крестьянину, что для урожая весной надо поле вспахать. Я другое понять хочу… В том буераке меня ждет спокойная и счастливая старость, а здесь чего ради клинок тупить?

— Резонно… — согласился мудрец. — Тешат меня твои слова, Ханджар, ибо подтверждают, что с разумным человеком разговор веду. И пророчество мое именно в тот грунт ложится, где прорости сможет, а не в пустыню выброшено будет. Потому, что предстоит тебе не мало — не много, а объединить под своим стягом и бунчуком всю харцызскую вольницу, и создать из нее армию, равной которой нет и никогда более не будет.

— Здорово, — восхитился рыцарь. — Это сколько ж, старик, надо было медку выкушать, чтобы такой сон пригрезился?

— А сейчас ты себя ведешь, как шебутной безусый юнец, — не одобрил шутки Островид. — Нельзя верить в одну часть целого и сомневаться в другой, если вторая менее похожа на правду. В таком рассуждении нет зрелости.

— А кто сказал, что я тебе вообще поверил, Али Джагар? — удивился Владивой. — Внимательно выслушать хлебосольного хозяина, гостя ни к чему не обязывает. Обычная учтивость. Что до слов о буераке Вернигора — это мне интересно и легко проверить. В худшем случае я зря потрачу несколько дней. Так их у меня теперь предостаточно. Спешить некуда…

— И здесь ты, Ханджар, ошибаешься, — грустно улыбнулся Островид. — Нет у тебя времени. И решение придется принимать незамедлительно. Слышишь топот конских копыт? Это харцызы Угрюма с похода возвращаются и уверяю тебя — они в очень плохом расположении духа. Поэтому именно с тех слов, которые ты сейчас произнесешь, дальнейший путь и начнется… Как говориться: «налево пойдешь — сыт и пьян будешь, направо пойдешь — голову сложишь… или корону добудешь!» Тебе выбирать.

— И что же мне говорить, когда выберу? — по-прежнему недоверчиво спросил Владивой.

— Всего лишь назваться тем, кем стать решишь, — ответил серьезно и степенно Островид. — Если пасечником век коротать хочешь — объявись беглецом из Зелен-Лога, пришедшим в степь лучшей доли искать. И я это подтвержу, поскольку моим словам здесь больше верят. А ежели ратный путь тобой избран будет, то и совет излишен, Ханджар. Ты лучше меня ведаешь, как рыцарю, не желающему честь потерять, вести себя должно. Думай, Ханджар! Слышишь, предвестник твоей судьбы уже не копытами, а сапогами топочет и в дверь стучится!

Буквально в туже минуту, дверь в избу широко распахнулась и загораживая плечами весь проем, внутрь ввалился огромный разбойник.

— Здоров, батька! — гаркнул он с порога. — Чего в избе паришься? Занедужил что ли?

— Здоров будь и ты, Медведушка, — ласково отозвался Островид. — Удачен ли поход? Все ли живы?

— Кой леший, живы!.. — зарычал тот. — Угрюм таки выпросил себе у костлявой старухи право уйти в Небесные чертоги. А чтоб одному скучно не было, за компанию еще несколько десятков хлопцев прихватил! Зеленецкая стража выбила почти всю полусотню, на ночной стоянке. Хорошо, я со своим десятком отошел дальше. Поэтому и сами уцелели и часть добычи сберегли. Я ведь просил его, чурбана лысого, не становиться на ночлег так близко от сожженного хутора. Так нет же, не послушал. Ему, видите ли, некого в Чернолесье бояться. Вот и остались товарищи наши на корм дикому зверью… Сам чудом там не остался.

— А вы, стало быть, дружно убежали? — невинно поинтересовался Владивой.

— Не соваться ж с десятком сабель против тридцати кольчужных ратников, — в запале ответил харцыз, а потом засопел раздраженно. — А ты кто таков, что смеешь подобные вопросы задавать?

— Владивой, — неспешно, но чувствуя приятную дрожь во всем теле, ответил, поднимаясь из-за стола рыцарь. — Барон Дуброва. Слыхал о таком, харцыз?..

— Что?! — взревел тот. — Засада?!

— Угомонись, Медведь! — прикрикнул Островид на разбушевавшегося здоровяка. — Не смей оскорблять мой дом! Здесь я хозяин! И ни Кара-Кермен, ни Зелен-Лог без моего согласия ничего сделать не смеют! Или ты забыл, где находишься?!

— Извини, батька, — сразу сник тот. — И впрямь запамятовал в горячке. Не ожидал барона у тебя в светлице встретить…

— То-то… — смяк отшельник. — Каждый из вас вправе поступать согласно своего понятия о чести, но только после того, как покинет мое жилище. А здесь я буду решать, что можно и должно делать, а когда — погодить!

— Конечно, батька, — пожал огромными плечами харцыз. — О чем речь, я ж уже извинился. Никто в твоем доме не посмеет пролить кровь. И твой гость, кем бы он ни был, может чувствовать себя совершенно безопасно под твоим кровом…

— Я и снаружи за свою жизнь особо не опасаюсь... — огрызнулся, недовольный покладистостью разбойника, Владивой.

— А теперь ты помолчи, Ханджар! — прикрикнул на разошедшегося рыцаря отшельник. — Свой путь ты избрал. Хвалю! Но, чтобы идти по нему и не свернуть шею с первого же шага, надо под ноги поглядывать. В том, что Угрюм погиб, я тоже вижу руку провидения. С ним столковаться было бы гораздо сложнее. Медведушка, а ты чего в дверях застрял? Подходи к столу, присаживайся подле меня, — и когда здоровенный разбойник послушно опустился на скамью рядом, добавил, обращаясь к хозяйке. — Аринушка, выйди во двор. Слышу, хлопцы не с пустыми руками воротились. Пусть полонянки умоются, отдохнут… Поди умаялись-то в такой дороге, ведь уходили с Зелен-Лога в большой поспешности, а? — глянул на атамана и сам с собой согласился. — А как иначе…

Потом наполнил медом три кружки и продолжил:

— Слушайте меня оба. Вражда меж вами не шутейная, кровная. Ведаю то. Как и иное ведаю, а ты, Медведь, поправь меня, если совру… Еще с тех пор как поселились харцызы в Заскалье, передается от старика к новику древняя легенда. Помнишь, Медведушка? Вижу, что вспомнил. Ну-ка, поведай и нам ее, а то у меня уже язык болеть начинает!..

— Гм… — прокашлялся тот. — Наступит день, когда в мир придет Разрушитель, и тогда в Степи родится Ханджар. Он соберет под своим стягом всю вольницу и не найдется силы, которая противостоять ему сможет. И если Разрушитель откроет дверь, но не уничтожит Зло — войско Ханджара встретит его на Сумрачном мосту!

— Да, — подтвердил Островид. — Слово в слово… Так в чем же дело, Медведушка? Вот он — Ханджар. Самый настоящий. Или я уже не провидец?

И харцыз, и рыцарь ошалело смотрели друг на друга. Один от услышанного пророчества, другой, еще не понимая, что сказка начала оживать. Первым опомнился атаман.

— Но в том же предвидении сказано, что докажет Ханджар свою истинность, выстояв двое суток в поединке с лучшими бойцами Степи. Как с этим?

Островид пожал плечами.

— А это уже не ко мне, Медведушка. Вон Ханджар, сидит. Его и спрашивай. Или я ошибаюсь, господин барон? Может, ты все же пасеку решил завести? Я не неволю. Медведушка жизнью мне обязан, попрошу — отпустит…

— Попрошу?! — вскинулся тут же Владивой. — Ну, нет! Суждено погибнуть, значит, так тому и быть! Но если выстою, я из разбойников такое войско сделаю, что и чихнуть без приказа не посмеют!

— Из кого?.. — стал приподниматься Медведь, но слепой мудрец придавил его к лавке ладонью, одновременно жестом остановив красноречие рыцаря.

— Поединок важное условие в пророчестве, — молвил весомо. — И то, что ты согласен его исполнить, говорит мне больше иных слов… Но главное в ином, рыцарь. А к этому ты еще не готов. Душа твоя не очистилась от прошлого и не впустила в себя Степь. «Свобода» для тебя, всего лишь одно из многих слов. Харцызы — враги и разбойники. А Разрушитель — непонятная легенда, а то и сказка из тех, что детишкам на ночь рассказывают. Ты еще не освободился от оков прежней жизни, не стал одним из нас… Поэтому, правильным будет отвезти тебя в буерак Вернигора. И если, потом, ты сам, захочешь найти путь в Кара-Кермен, вот тогда и поговорим. Первый шаг сделан, а второй — потерпит… Харцызы умеют ждать. И друга, и врага… — провидец немного помолчал, а потом твердо и повелительно закончил. — Таково мое мнение! Что скажешь, Ханджар?

— Тебе виднее, старик... — равнодушно пожал плечами Владивой. — Биться, так биться. Мириться, так мириться. Во мне и в самом деле слишком много всего от бывшего барона осталось. Хотя в Зелен-Логе уже ждет только меч палача. Преступив закон королевства, я больше ничем не отличаюсь от степных разбойников. Может, и в самом деле попытаться стать одним из вас?

— Вот это, любо! — пробасил Медведь. — Не кручинься... Ханджар, здесь в степи нет венценосных баб, а только покорные рабыни. Никто не смеет превратить воина в носителя подола. Батька прав — с тобой и в самом деле сейчас биться, что беспамятного обижать. Обживись, почувствуй запах ветра. Слышь, батька, а давай я сам его отвезу? Да с нового полона девок там оставлю. Они не дикие, смирные, работящие. И зимовник соорудить помогут, и тебе, Ханджар, веселее будет новую жизнь начинать.

— Не надо девок, — скривился Владивой. — К владению собственными рабыням я еще не готов.

— Ну, во-первых, они не твои, — серьезно ответил Медведь. — У тебя тут, пока, окромя порток, меча и головы на плечах, вообще ничего нет. Девок я тебе даю временно. Считай — на хранение. Тебе польза, мне меньше мороки, а они — целее будут. Пока в курене нового атамана изберут, в Кара-Кермене седмицы две, а то и все три такая метелица закружит, что мне не до них будет, а девчатам мало не покажется, если новикам в руки попадут. Так что ты, считай, от бесчестья хуторянок спасаешь. Когда я полонянкам все растолкую, а их старшая вполне сметливая — и сама все поймет и младшим втолкует, они тебе ноги целовать станут. Так что, Ханджар, не вороти рыло, а сделай доброе дело. Дальше видно будет… Через месяц, когда рада старшин соберется, я за тобой заеду. Приживешься на хуторе и решишь в нем остаться — так тому и быть, а захочешь умереть или славу сыскать — покажу дорогу. По рукам?

Харцыз говорил искренне и незлобиво, да и Али Джагар, по существу, то же самое советовал, поэтому Владивой вздохнул, и решительно, как прыгают с моста в холодную реку, хлопнул ладонью по подставленной лапе Медведя.

— Вот и славно, — подвел черту слепец. — Теперь можно и перекусить. Арина, где тебя носит?! Накрывай на стол! Пировать будем! Медведушка, скажи своим хлопцам, пусть коней расседлают. Завтра тоже будет хороший день, чтобы новую жизнь начинать, а сегодня — отдыхайте, сынки...