Нана́ши вздрогнула и проснулась. Будто что-то раскололось, как скорлупа яйца. Её кукла лежала на скамье, а дверь в комнату была приоткрыта. Оттуда полз дым, клубился, как живой, и в нём шевелились тени. Нанаши закашлялась и испуганно вскрикнула:

— Мам! Мама!

 Но мама не пришла. Нана́ши встала на дрожащие ноги и заплакала:

— Ма-а-а-ма-а-а!

Угол комнаты уже горел. Трещал огонь — яркий, рыжий. Он ел деревянные балки и лизал пол, подбираясь к постели девочки. За стенами кричали люди. Один за другим их голоса гасли в ночи, словно свечи.

И тут появился человек. Высокий, закутанный в тёмную накидку, лицо в маске.  Он прошёл сквозь дым, будто знал, где искать. Его глаза сверкнули жёлтым. И руки — длинные с тонкими пальцами в перстнях.

— Ты в опасности, — прошептал он, с силой притягивая Нана́ши к себе. — Они хотят навредить тебе.

От страха у неё подогнулись колени. Человек подхватил её и ринулся в дверь. Сзади рухнула стена. А потом и весь дом. Но он нёс её прочь, как будто точно знал дорогу. Через снег. Через лес. Сквозь ночь.

Эти видения стали посещать Нана́ши каждую ночь со дня совершеннолетия. Они пугали и тревожили. Отец успокаивал, говорил, что это пройдёт. Поил её травами и совершал обряды, но ничего не помогало.

— Дочка, ты должна поесть, посмотри, как ты осунулась. Силы покинут тебя, и ты не сможешь выполнить своё предназначение, — уговаривал отец, сидя у постели с протянутой ложкой супа.

— Я не могу, ото-сан. Тошно, — отвернулась Нанаши.

Разговоры о предназначении не прекращались всю её жизнь. Отец много раз рассказывал, как спас её, а весь клан погиб в огне. Про то, что их предали мятежники, охотники за силой её рода, чтобы использовать во зло. «Они — Цукумо́ри, — говорил отец, глядя на неё с жалостью, — никого не пощадили. Они хотят использовать тебя, как орудие. Для них ты не человек».

И только он один знал, что за сила живёт в ней. Говорил, что с её помощью они освободят Древнее Благо, когда наступит нужный день. И она не подвергала сомнению слова отца, готовилась: тренировала тело, медитировала и изучала древние свитки клана Акаба́не, приютившего их.

— Тэтсу́о-сан, с вами хочет увидеться Акаба́не Рю, — склонился в почтительном поклоне слуга.

Отец нахмурился и поставил миску на низкий столик.

— Я должен ненадолго покинуть тебя, дочка. Глава клана зовёт. — Его рука, украшенная перстнями, мягко легла ей на голову. — Поешь.

С тихим шорохом закрылись двери, и служанки замерли в покорной позе. Нана́ши откинулась на подушку. Тонкий лучик солнца скользнул по постели — будто позвал за собой, и она протянула тонкую ладонь. Что-то смутное из детства колыхнулось внутри. Вдруг так захотелось погреться в лучах солнца, что Нана́ши превозмогла слабость, поднялась и направилась к выходу из покоев. Служанки молча накинули на неё расшитый халат и прошелестели юбками вслед.

У Нана́ши не было здесь друзей. Отец держал её особняком и не разрешал ни с кем сближаться. Говорил, что доверять никому нельзя. А ей так хотелось хоть с кем-нибудь подружиться, и Нана́ши с завистью смотрела на игры детей клана. Из-за необычной внешности дети сторонились её. Да и она не могла подвести отца и с головой ушла в учёбу.

Во внутреннем дворе Нана́ши подставила лицо солнцу, впитывая последнее тепло перед долгой зимой. Золотистые волосы рассыпались по плечам и, будто впитав солнце, слегка засветились.

В Зале Аки́ра дневное светило отражалось от внутреннего водоёма и играло бликами по стенам и листьям растений. Маленькая Нана́ши играла там с солнечными зайчиками. Истинная радость. Зачем она это вспомнила сейчас?!

Повинуясь внутреннему зову, Нана́ши остановилась у дверей зала, сделала знак служанкам остаться и вошла. Сейчас ей хотелось побыть наедине с той теплотой, что дарили воспоминания из детства. Их было не так много, и Нана́ши бережно перебирала их в голове, сидя в позе лотоса, пока не ушла в медитацию.

День освобождения Древнего Блага был близок — оммёдзи уже рассчитали благоприятную дату. И долг дочери главного экзорциста клана Акабане выполнить своё предназначение. Нужно набраться сил.

Дыхание медленно выравнивалось. Звуки сада утихли, словно весь мир замер вместе с ней. Привычная техника вхождения в состояние тишины сработала быстро: она провела кончиками пальцев по браслету с выгравированной мантрой, трижды прочитала её про себя, и разум начал плавно скользить внутрь.

Но там, в глубине, где прежде царили покой и ровный свет, пульсировала тревога. Медленно, как капля, набухала мысль. Слишком чужая, чтобы быть её собственной. И голос. Тонкий, едва уловимый.

«Ты не открываешь древнее. Ты будишь голодное... Он зовёт это Благом. Но в том зове — жажда... Он зовёт это светом, но внизу — дым и клыки... Ты — Ключ. И он точит когти о твою душу...»

Нанаши сжала зубы, сопротивляясь видению. Раньше она тоже их видела: призрачные деревья, исчезающие лестницы, голоса без тел. Но это было иначе. Видение, будто прорастало из самой глубины её души.

Перед ней открылось место, которого она никогда не видела — храм, окутанный туманом. В центре стояла женщина в плаще будто из рыбьей чешуи. Лицо скрыто. Только глаза небесного цвета вглядывались в душу, и бередили её.

— Ты помнишь, как пылал дом, дитя? — прошептала она. — Кто был первым, поднявшим меч?

— Ты — иллюзия, — твёрдо прошептала Нанаши. —  Я знаю свою правду.

— Знаешь ли? — женщина подняла ладонь, и в ней заплясало холодное пламя. — Кто запечатал твою силу? Кто опаивает тебя, чтобы не вспоминала?

Словно неведомый ветер прошёлся по телу. Образ отца мелькнул перед глазами: мягкие жесты, забота… и пустота в глазах в те минуты, когда он думал, что она спит.

Медитация треснула.

Нана́ши резко распахнула глаза. Сердце колотилось, в ушах звенело. Лоб был мокрым от пота. Внутри заметалась мысль — тревожная, как тень на гладкой воде: а что, если это правда? Что если видения приходят не просто так?

Служанки кинулись к ней, но Нана́ши подняла руку: не нужно. Надо подумать. Понять. Видения такие противоречивые. Отец не придавал этому значение, но Нана́ши чувствовала, что что-то не так. Нужно найти, что скрывается в белых пятнах её памяти.

Солнце исчезло, оставив на стенах лишь мимолётные отблески былой ясности. И мир погрузился в темноту.

Утренний свет сочился сквозь бумажные перегородки и окрашивал комнату в тёплый янтарь. Сладковатый аромат на́рдостахиса плыл от курильницы, скрывая в себе отголоски тревоги. Нана́ши задумчиво сидела у окна и мяла в пальцах край рукава простого халата. Дверь скользнула, и в комнату неспешно вошёл Тэтсу́о.

Отец был, как всегда, собран. Мягкое и полное беспокойства выражение его лица она знала с детства.

— Ты не выходила к завтраку, — сказал он, присаживаясь напротив. — Служанки сказали, ты долго медитировала. Снова было видение?

Она кивнула, не отрывая ярко-синих глаз от качающейся ветки за окном.

— Что ты видела?

Молчание затянулось. Внутри у неё всё сжималось от тяжести непонимания и вины за сомнения. Но слова сами собрались на языке:

— Женщину в плаще из чешуи. Она сказала… — Нана́ши повернулась и вскинула глаза. — Сказала, что ты запечатал мою силу и не даёшь мне вспомнить.

Тэтсу́о не вздрогнул, не изменился в лице, но она уловила, как на мгновение дрогнуло веко.

— Искажённые видения не редкость накануне ритуала. Сила просыпается, и с ней приходят образы. Но они не всегда правдивы, — ровно ответил отец, не отводя взгляда.

— Она знала о Благе. И о пламени, которое горело… — Нана́ши замялась. — Она говорила так, будто знала меня. Словно… была частью меня.

— Всё, что исходит изнутри, может быть и искрой, и дымом, — произнёс Тэтсу́о. — Ты хрупка сейчас и особенно уязвима, а потому я прошу — не цепляйся за образы. Просто доверься мне, как всегда.

Он взял её руку, на которой блестел браслет и сжал.

— Я берегу тебя всю жизнь. Ты — плод любви и заботы. Не позволяй шепчущим теням посеять сомнение.

Нана́ши посмотрела ему в глаза. Глубокие, спокойные — и всё же... Слишком спокойные, слишком безмятежные для того, кто слышит, что его дочь терзается тревожными видениями.

— Ото-сан, — тихо сказала она, — ты ведь не лжёшь мне?

Его улыбка не дрогнула, но ответ прозвучал чуть тише:

— Я люблю тебя, Нана́ши. И всё делаю ради твоего будущего.

Он встал и прикоснулся к её волосам, как в детстве.

Отец вышел, оставив за собой запах ладана и недосказанности, а она всё сидела, глядя в утренний свет. Впервые Нана́ши не почувствовала теплоты и умиротворения после визита отца. Внутри поселилось нечто пока необъяснимое. Оно было зерном. И это зерно прорастало медленно и неотвратимо