Я пишу эту книгу только потому, что у меня кончился срок давности. Я перелопатила весь УК, я просмотрела все статьи, которые могут иметь ко мне хоть малейшее отношение, я приплюсовала все, что можно приплюсовать. Кончился! Как ни крути!

Итак, вернемся на десять лет назад, ибо десять лет – срок давности по тяжким преступлениям.

Весна 1995 года.

Мы стоим в пробке перед выездом на Тверскую. По радио звучит песня «Наутилуса»:

Видишь, там, на горе возвышается крест.

Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем,

А когда надоест, возвращайся назад,

Гулять по воде, гулять по воде,

Гулять по воде со мной.

Ее сменяют новости:

- Сегодня возле подъезда своего дома был убит известный тележурналист Влад Листьев.

- Слав, Листьева убили! – говорю я.

- К тому шло, - замечает Славик.

В машине тесно. По одну сторону от меня Славик, по другую – охранник по имени Макс. Здоровый парень, в два раза шире хозяина. Стас вообще не отличается габаритами. На коленях лежат тонкие руки с длинными пальцами, они кажутся мне красивыми. На нем модный малиновый пиджак с золочеными пуговицами. На пуговицах надпись «Nino Richi».

На переднем сиденье еще один охранник и за рулем – шофер.

К нашему «Мерсу» подбегает маленькая грязная девочка и пытается продать журналы. Славик морщится и отворачивается, шофер закрывает окно. Мне ее жаль, я вдруг понимаю, что тот факт, что она по ту сторону лобового стекла, а мы по эту – не более чем случайность.

Мы познакомились несколько лет назад на каком-то митинге на Пушкинской площади. Над нами развивалось тогда еще запрещенное бело-сине-красное знамя, а, напротив, в пяти шагах, говорила длинную речь Валерия Новодворская.

Он увязался за мной, и мы гуляли по центру Москвы, помню, что дошли до Красной площади. Но я так и не дала ему телефона, что-то меня остановило.

Через пару дней он позвонил мне сам, сказал, что нашел мой телефон в списках партии «Демократический Союз». Уж, не знаю, как он до них добрался, но сам факт мне польстил. Значит, искал.

Ага! Я тогда состояла в этой не зарегистрированной и ассоциирующейся исключительно с именем Новодворской политической партии. Мне было двадцать лет.

А вступила я годом раньше, осенью 1989-го. Состоять одновременно в «ДС» и Комсомоле было запрещено уставом «Демократического Союза», поэтому я подала заявление с просьбой исключить меня из рядов ВЛКСМ, так как не разделяю взглядов, изложенных в программе этой организации.

Исключали Комитетом Комсомола. И очень просили остаться, не уходить. Говорили, что реформируются.

- Ну, как же? – спрашивала я. – Вот ваша программа, а вот мои убеждения. Как же я могу у вас остаться? Программа изменится – тогда и поговорим.

- Вы очень честный человек, - сказали мне.

И просьбу удовлетворили.

Я же не знала, что в Комсомоле можно деньги зарабатывать.

К моему удивлению, из института меня не выгнали. Видимо, выгонять круглую отличницу, ни разу не замеченную ни в пьянках, ни в дебошах было как-то уж совсем неудобно. На следующей сессии мне умудрились влепить трояк по общей физике, но он так и остался единственной тройкой в зачетке, и был закрыт несколькими пятерками, так что не отразился на цвете диплома.

Когда я еще училась на первом курсе МИФИ, преподавательница Истории КПСС была от меня в восторге. Я не за страх, а за совесть подробнейшим образом конспектировала Ленинские работы, делала по ним доклады и вообще досконально знала предмет. А потом, год спустя, было собрание трудового коллектива института с открытым микрофоном. Обсуждали какие-то политические вопросы (где их тогда не обсуждали!). И вот, выхожу я к микрофону и слышу шепоток за спиной. Там, метрах в трех позади сидит та преподавательница, полная самых радужных надежд по поводу моего грядущего выступления.

- Наталья Волховская, - представляюсь я. – Член партии «Демократический Союз».

- Вот так! – раздается за спиной.

И тяжкий вздох.

Она же не предполагала, что я изучаю идеологию врага. Надо же мне было ее знать, чтобы бороться. Она даже не заметила тенденциозности в моих конспектах!

Той же осенью 1989-го из телефона-автомата (конспирация!) я позвонила моему школьному другу Пашке. Пашка был интересен тем, что закончил школу в пятнадцать лет, а в восемнадцать уже учился курсе на третьем ВМК МГУ. И у него был персональный компьютер – большая редкость в те времена.

- Паш, давай встретимся, - сказала я.

Он пригласил меня к себе в элитный сталинский дом на Ленинском проспекте.

В романе Солженицына «В круге первом» есть такой эпизод. Семье прокурора Макарыгина дают новую квартиру. Макарыгин - отец жены того самого дипломата Володина, который звонил в американское посольство, чтобы предотвратить передачу СССР технологии создания атомной бомбы. И вот прокурор с дочерьми едет смотреть дом. Проезжают мимо решетки Нескучного сада, почти до моста через окружную железную дорогу. Здесь, у Калужской заставы, строится новое здание. Полукруглое, в восемь этажей. Стройка огорожена сплошным деревянным забором, поверх забора – колючая проволока в несколько рядов, над ним видны охранные вышки. Строят зэки, те самые репрессированные, в драных телогрейках и с интеллигентными лицами. Заказчик – Госбезопасность.

Так вот, это тот самый дом. Пашкин дед был когда-то генеральным консулом СССР в Канаде.

Кто бы знал, что здесь будет происходить сорок лет спустя, осенью 1989-го!

Пашкина квартира поражает причудливой смесью роскоши и нищеты. Роскошная библиотека и дорогие вещи, доставшиеся от деда, и современное запустение.

Я спрашиваю, не согласится ли он размножать листовки на своем компьютере.

- Слушай, а давай газету издавать? – говорит он.

- А давай!

Сказано – сделано. Газету назвали «Дискредитация» в память об отмененном указе о запрете дискредитации Президента. В смысле, именно этим мы и собираемся заниматься.

С тех пор Пашка называл меня «батенька» в подражание вождю мировой революции, как товарища по борьбе.

Первые три номера «Дискредитации» выходили на компьютере тиражом 200-300 экземпляров и разлетались на ура. Там были опубликованы мои шутки, миниатюры и первые стихи. А также несколько заметок Пашки и его соседа по даче на Николиной горе.

На ноябрьские праздники мы поехали в Питер и распространяли газету на демонстрации. Народ шизел. Брал человек экземпляр, просматривал и тут же возвращался за следующим:

- Дайте еще!

Газетка наша отличалась умопомрачительной наглостью. Например, в разделе «Реклама» мы предлагали приобрести советские флаги, уже пропитанные легковоспламеняющейся смесью.

Было весело. Идущие в наших рядах анархисты горланили песни: от «Варшавянки» до «С нашим атаманом…». И еще одну, которую я больше не слышала ни до, ни после:

Все потеряно! Поздно каяться!

Апокалипсис! Апокалипсис!

Речь шла о Великой Октябрьской Социалистической Революции.

До сих пор люблю анархистов, хотя ни в коей мере не разделяю их сумасшедших взглядов. Одного даже знала лично. Это был лидер анархо-синдикалистов Андрей Константинович Исаев. Я устраивала ему встречу со студентами МИФИ в клубе общежития. Теперь Андрей Константинович депутат Госдумы от «Единой России» и глава одного из комитетов. Анархистом он мне нравился больше.

После митинга, прямо на Дворцовой площади, мы с Пашкой развернули триколор и так сфотографировались. Этот флаг я сшила сама из трех кусков ткани, и он висел у меня над кроватью, вплоть до августа 1991-го. На митинги и демонстрации я брала его с собой.

Восемнадцатого января 1990-го года был митинг, посвящённый 72-й годовщине разгона Учредительного собрания. Все выходы из метро Пушкинская и Горьковская (ныне Тверская) перекрыли. Так что к памятнику Пушкину пришлось просачиваться от Чеховской.

На условленном месте уже было полно милиции и спецназа.

Я спокойно раздала листовки, на что ни те, ни другие не обратили никакого внимания.

Ко мне подошел мой деесовский знакомый Стас Томенко (не путать со Славиком, это другой Стас).

Томенко высок и усат. Симпатичный парень, но гораздо старше меня. Лет двадцать пять, а то и двадцать восемь, пять из которых он провел в тюрьме. Не «за политику». По молодости лет, за драку.

Я далека от того, чтобы его осуждать. Скорее сочувствую.

- Наташ, это ты «Дискредитацию» издаешь? – спросил он.

- Да.

- Классная газета! А не хотите на ротапринт перейти?

- Еще бы!

- Делайте макет.

Частью по улице, частью по тротуару народ просочился к Моссовету. Там демократы с флагами, лозунгами и мегафоном обосновались на памятнике Юрию Долгорукому, то есть на ступеньках к нему. Было ужасно скользко, и мы бы съезжали, если бы не держались друг за друга. Я тоже подняла российский флаг, отдав второй конец какому-то парню (флаг был без флагштока). Площадь окружил спецназ, многочисленные жёлтые автобусы и чёрные машины с решётками. Митинг продолжался около получаса.

Потом началось наступление.

Пушкинская площадь, как и Советская - это место, где из нескольких тысяч демократов, желающих посидеть в тюрьме, выбирают самых достойных.

Первой арестовали Новодворскую. Когда менты оттеснили народ от Долгорукова, она осталась стоять одна с лозунгом, в полукруге спецназа, освещённая прожекторами и вспышками фотоаппаратов. Красиво! Когда я через пару минут посмотрела туда снова, Леры уже не было. Арестовали еще несколько человек.

Спецназу кричали: "позор", потом: "фашисты". Когда в солдат полетели снежки, несколько деесовцев встали перед толпой и призывали народ к ненасилию. В спецназ полетела мелочь в уплату за работу.

Всё было на редкость либерально. Член координационного совета «ДС» бедный Игорь Царьков полчаса держал плакат, у него окоченели руки, но его не взяли. Лидеру фракции «Демократических коммунистов» Андрею Грязнову удалось уйти, замешавшись в толпе. Других просто не взяли. После митинга я и ещё несколько огорчённых свободой деесовцев поехали в суд, на Бутырский вал, 7. Там собрался почти весь неарестованный ДС. После недолгих препирательств нам был представлен самый большой зал судебных заседаний. Часам к девяти привели и арестованных членов ДС, так что можно было начинать открытое, выездное партсобрание.

Осудили несколько человек: от пяти до пятнадцати суток. В том числе парня, который никакого отношения к «ДС» не имел, зато пытался фотографировать.

В тот январский день 1990-го года на сутки посадили еще одного мальчика, вся вина которого заключалась в том, что он был однофамильцем члена Координационного Совета «Демсоюза» Виктора Кузина.

И тут по залу суда разнёсся слух, что Новодворскую судят в другом помещении, и большинство деесовцев перебрались туда.

Валерия Ильинична стояла вполоборота к залу. На ней было синее пальто с каким-то бело-серым воротником. И такая же бело-серая шапка.

- Новодворская, почему стоите вполоборота? – спросил судья.

- Пытаюсь соединить приятное с полезным.

Бурные аплодисменты.

Судья:

- Есть ли судимость?

- Да, по статье 70-й, и она меня вполне устраивает.

Аплодисменты.

Судья:

- Вы можете пользоваться услугами адвоката и давать разъяснения по делу.

- Адвокат нужен не мне, а Советской системе, поэтому я буду только давать разъяснения по делу.

Бурные, продолжительные аплодисменты.

Судья:

- Сколько у вас было административных задержаний в этом году?

- Я сбилась со счёту, но думаю, что карательные органы ведут статистику.

- Принимали ли вы участие в несанкционированном митинге, проходившем сегодня на Советской площади?

- Да, я принимала самое активное участие в несанкционированном, и ни в каких санкциях не нуждающемся, митинге на площади, очень не хочется называть её Советской. Я думаю, её когда-нибудь переименуют в Антисоветскую. Принимала участие на этапах подготовки листовок, организации, произнесения речей, и у меня было два лозунга. Один из них: "Румыния восстала, а мы терпим", второй: "Долой самодержавие КПСС".

- Подождите, Новодворская.

Валерия Ильинична садится на скамейку посреди деесовцев. Её угощают апельсином.

- Новодворская, встать, - говорит судья.

- Из уважения к Советскому суду? Не встану.

Судья:

- 15 суток.

- Почему так мало? Почему до сих пор не применили статью 190 прим? Боитесь открытого уголовного процесса?

Бурные продолжительные аплодисменты.

Валерия Ильинична отдаёт апельсиновые корки товарищам по партии и объявляет 13-ю голодовку.

Пашка зарегистрировался кандидатом в депутаты Октябрьского райсовета, и я работала его имиджмейкером.

- Так, выпрямись! Держись увереннее. И не говори, словно кисель переливаешь. Слова должны звучать раздельно, четко и весомо.

Пашка очень высок (метр восемьдесят три) и склонен к полноте. Но пока подтянут: любит ездить на велосипеде и гулять пешком по железнодорожным путям. У него светлые волосы и пухлые губы.

Пашка возвышается надо мной, и я слушаю его речь. Это мы репетируем.

Потом принимаемся за макет.

Он ужасен! Мне до сих пор стыдно за этот макет! Мы делаем его вручную, вырезая статьи, распечатанные на принтере, и наклеивая их на листы формата А3. Получается не очень ровно, клей растекается по листу. Мы разделяем статьи черным фломастером, линия то совсем не видна на проклеенной поверхности, то ложится толстым извилистым червяком.

Я вздыхаю.

- Паш, давай переделаем.

- Да, ладно! Вот еще!

Ну, ничего, это первый в моей жизни макет. О переделке, увы, придется забыть. Я еле раскрутила Пашку на этот. Ему бы все болтать, а не дело делать.

Зато название мне нравится. Мы набрали его правдинским шрифтом, и я собственноручно рисовала каждую букву. В качестве комментария под словом «Дискредитация» написано: «Независимое остродефицитное издание». На последней странице цена: 99 копеек. Это, понятно, идея Пашки, знакомого с особенностями западной торговли. Тогда еще не ставили таких цен. И там же: тираж. 999 экземпляров. Издание с тиражом до 1000 экземпляров по тогдашним законам можно было не регистрировать.

Тираж появился 5 февраля в Вильнюсе, и в тот же вечер мне позвонил Александр Лукашов, лидер социал-демократической фракции «ДС» и издатель газеты «Новая жизнь».

- Наташа, я вас поздравляю, - сказал он.

- С чем?

- С «Дискредитацией».

- Очень хорошая газета. И "Светская хроника" про рыбу и, конечно, "Бойкот", - это апофеоз всего.

В разделе «Светская хроника» у нас была заметка про рыбу Елец, выловленную в одной из подмосковных рек, и рассуждения о том, не будет ли в скором времени под Москвой ловиться рыба горбуша.

А «Бойкот» - это моя первая антиутопия - «Бойкот, или куда идет "Демократический союз"». За давностью лет она требует некоторых пояснений.

Дело в том, что в «Демсоюзе» я сразу оказалась в оппозиционной фракции. В «ДСе» на трех партийцев, как правило, приходилось пять фракций, и Валерия Ильинична ни в малейшей степени этим не возмущалась. Разногласия наши с генеральной линией партии («Демократический союз», а вы что подумали?) заключались в том, что большинство во главе с Новодворской приняло решение бойкотировать выборы в Советы, потому что сделать демократы все равно ничего не смогут, не обладая реальной властью, а либерализм будет дискредитирован.

Я считала это решение политическим самоубийством. Все равно, что «ДСу» в полном составе выйти на Красную площадь и коллективно самосжечься, о чем и рассказывалось в «Бойкоте».

В «Дискредитации» я печаталась под псевдонимом «Анна Шерфинд», но в выходных данных была указана моя настоящая фамилия.

Весь вечер я была совершенно счастлива, впечатленная Лукашовскими комплиментами.

Но утром у меня раздался звонок, который был далеко не таким радостным.

- Это вы главный редактор «Дискредитации»? – спросил строгий мужской голос.

- Да, я.

- Это вас из КГБ беспокоят.

Он сделал паузу.

- Ну и? – спросила я.

- Сейчас мы приедем и устроим погром в редакции!

- Добро пожаловать! Только здесь ничего нет. Газета издается в Литве.

Страшно было очень!

Я села в кресло и глубоко дышала, пытаясь унять сердцебиение. Холодели руки.

Я готовилась, по крайней мере, к аресту, а, может быть, и хуже.

Дальнейшие события развивались вполне в рамках детективного жанра.

Когда Стас Томенко привёз тираж в Москву, он оставил его в двух сумках в камере хранения на Рижском вокзале. Пашка нашёл Стаса на Пушкинской площади и получил номерок на одну из сумок. Во второй сумке был левый тираж, который в четыре раза превысил основной и составил 4 тысячи экземпляров. Это явилось для меня некоторой неожиданностью, но скандалить я не стала. Издать в Литве газету и привести ее в Москву – большое дело. Я сочла, что мы расплатились по бартеру.

Итак, Пашка поехал на вокзал. Там его замели в милицию и, пригрозив трёхсуточным арестом, заставили написать добровольную сдачу. Вместо того чтобы предъявить удостоверение кандидата в депутаты, Пашка показал ментам студенческий билет. И мне стало совершенно ясно, почему у него трояк по математической логике.

Впрочем, я тоже была не на высоте. Сама же сказала, что газета печатается в Литве. Идиотка!

Пашку пока отпустили, но приказали прийти в милицию на следующее утро в девять часов.

И тогда я плотно села на телефон. Звонила правозащитникам и просила совета, как поступить.

Дозвонилась до знакомого мемориальца. Он дал мне телефон довольно известного правозащитника Владимира Корсунского, сотрудника редакции "Экспресс-Хроники".

Было около двух часов ночи.

- Демократы не спят, - констатировал факт господин Корсунский. – Ну, что случилось?

Я рассказала о конфискации тиража.

- А кто ваш издатель?

- Стас Томенко, член «ДС».

- Это его характеризует с отрицательной стороны.

- Он связан с журналом «Право». Вызывает какие-нибудь ассоциации?

- Самые неприятные! А уж не из компании ли он Судакова?

- Да, они знакомы.

- Ну, вы обложились!

- Ладно, - сказала я. – А что делать?

- Так, с вашим юным другом дел больше не имейте, пока Университет не закончит и не повзрослеет. А в милицию пусть не ходит. Будут проблемы – звоните.

Совета не послушались. Утром Стас Томенко и Пашка пошли в милицию.

- Я хотел бы узнать, когда мне вернут мои вещи? - спросил Стас.

И ему вернули вещи. А Пашка написал расписку в получении.

Не иначе мир перевернулся!

- Я не умею с милицией обращаться, - оправдывался Пашка. – Я же не сидел! А Стас сидел, он умеет.