На выцветшей фотографии мы стоим в обнимку и улыбаемся в камеру, за нами виднеются куполки Кремля и Сталин, который фотографируется с туристами. Впрочем, задний план проработан плохо, да и мы сами не совсем в фокусе – тогда фотографировались в моменте, главными были улыбки (обязательный «чииз» как в американском кино) и настроение. Фотографии, где были видны главные герои считались удачными и после проявки отправлялись в печать. Представляешь, мы подружились еще тогда, когда на фото можно было посмотреть в лучшем случае через неделю – после проявки пленки и тщательного отбора удачные кадры распечатывались, некоторые в нескольких экземплярах для отправки родственниками и друзьям. Тогда мы еще не думали, сколько «лайков» соберет наше фото, не беспокоились, с какой стороны встать, чтобы скулы были острые как у ненцев. Мы собирали воспоминания и вставляли их в альбомы, чтобы дождливыми вечерами окунаться в прошлое, как прорубь. Помнишь, мы вместе ходили в «Кодак» рядом с метро и смотрели на пленки сквозь светящееся окошко. Важно было выбрать именно самые удачные кадры – печать стоила дорого, у нас было не так много денег и нужно было выбирать, на что их потратить. Представляешь, мы с тобой подружились еще тогда, когда нам приходилось покупать одно на двоих пирожное к кофе.
Эта фотография, выпавшая из книги, в которой она долгое время служила закладкой, выполнила свою главную функцию – запустила часовой механизм машины времени, моховики заработали и отправили меня в начало двухтысячных, когда люди с надеждой смотрели в новое столетие. Прошлое окутывает меня как пуховое одеяло, закрывая пеленой все неприятное, складывая воспоминания красивыми картинками калейдоскопа. Я снова оказываюсь в плацкартном вагоне поезда N – Москва, который мчит меня, первокурсницу столичного вуза, в новую жизнь, о которой я не знаю еще ничего. Мне страшно, живот бурчит, не спится и хочется нажать на «стоп-кран» и повернуть назад, домой. Я стараюсь отогнать от себя тревоги, зажмуриваю глаза посильнее и пытаюсь вглядеться в свое будущее, но ничего не вижу. Точно также как сейчас я пытаюсь разглядеть свои воспоминания, которые ускользают, подсовывая мне искаженную действительность.
Первые несколько недель университета пролетели, не оставив следа в моей памяти. Я училась, привыкала к новому городу, ездила в метро, чтобы научиться ориентироваться в городе, чтобы сойти за свою. Получалось плохо – моя одежда была старее и выстираннее, мой говор выдавал во мне жителя северного региона, как ни старалась я тянуть а. Я научусь, но позже, тогда, когда мне уже будет все равно. Ты училась в параллельной группе, но я тебя не замечала – ты была такая же тихая и неприметная как я, такая же одинокая и скучающая по просторам кубанских долин, как и я по тишине северного леса. Я этого не знаю, поэтому прохожу мимо тебя в коридоре, не сажусь с тобой рядом в столовой, не предлагаю поехать вместе до общаги из универа.
Мы узнали друг друга в конце ноября, когда, задержавшись в библиотеке, остались случайно запертыми внутри. Сторож спешил домой, поэтому не проверил все уголки читального зала, где сидели мы, погребенными под строками «Иллиады». Свет в зале погас, и только тогда я подняла глаза и обнаружила, что осталась одна в темноте. Вернее, почти одна. Через много столов, в конце – сидела ты, обиженно озираясь вокруг, сердясь на того, кто потревожил твою подготовку к семинару. Уличный фонарь освещал твое лицо наполовину, вторая половина была скрыта библиотечной тенью. «Привет», несмело сказала я, «Ну здравствуйте», недовольно откликнулась ты, словно это я выключила свет в зале. «Нужно пойти сказать, что мы еще тут» предложила я. Секунду поразмыслив, ты решительно встала из-за стола и направилась к двери, я подскочила и послушно засеменила рядом. Эти первые секунды определили во многом течение нашей дружбы – ты была решительнее и смелее меня, всегда бросалась в омут с головой, а же всегда была рядом, поддерживая тебя, отчаянно желая поменяться с тобой местами
«Постановочное знакомство, как в кино», смеялись мы потом, рассказывая людям о нашем заключении в библиотеке. Двери были закрыты, свет в кородоре, ведущем в читальный зал – выключен. По двери с опаской и вполсилы – стеклянная, она пугала своей непрочностью и норовила вывалиться из рамы. Покричав полчаса, мы вернулись каждая на свое место и уставились друг на друга. Мобильных телефонов у нас не было, да и звонить было бы некому – мы еще не обзавелись друзьями, которые бы примчались нас спасать. Мы были предоставлены друг другу. Ночь нашего знакомства – одна из самых лучших в моей жизни, и в нашей дружбе – мы были только вдвоем и наши общие черты проступили так явно в темноте, как никогда больше среди других людей, среди другой жизни. Я собрала свои книги и, набравшись духа, подсела к тебе и предложила яблоко. У меня оставалось одно, но мне хотелось поделиться им с тобой – ты притягивала меня как магнит, мне хотелось рассказать тебе все, открыться, стать тебе лучше подругой. Так и случится, но там – в библиотеке – мы еще этого не знаем. Ты берешь яблоко, мы начинаем болтать – сразу, сходу, как будто знали друг друга много лет. Как будто было суждено, что мы окажемся запертыми в читальном зале при подготовке к семинару. Представляешь, мы познакомились как в кино.
Эта ночь изменила многое – пошло, как в романе о нефритовом жезле, но так и было. Незнакомая и неприветливая Москва вдруг стала меньше, добрее и уютнее. У меня была ты – моя первая подруга во взрослой жизни. Вместе мы готовились к экзаменам, ездили на учебу и домой – оказалось, что мы живем в одном общежитии на разных этажах. Вместе мы ходили за продуктами на ближайший рынок, ты с сомнением выбирала овощи и рассказывала о том, что на Кубани помидоры бывают размером с кулак. Я не верила – на севере помидоры дозревали в нижнем ящике электрической плиты, превращаясь из зеленых в бледно-розовые. Наша новая дружба была как первая любовь, только лучше: мы доверяли друг другу самое сокровенное, то, что раньше хранилось глубоко на дне и доверялось только потертым страницам дневника, но никогда – другому человеку. Радость этого чувства, заполнившего все вокруг, закрепилась новогодними курантами и ярким фейверком.
Зимние каникулы после первой сессии прошли томительно, поддерживать связь почти не получалось. Электронные письма, отправленные из местного компьютерного центра, не могли вместить в себя все эмоции, которые я испытывала. В подписи я вставляла куцее «скучаю», но это не отражало в полной мере мое состояние. Я тосковала. Отец смотрел осуждающее и вполголоса на кухне выговаривал матери, что я принесу в подоле новоявленного москвича на летние каникулы. Мама ни о чем у меня не спрашивала, но как мне казалось, все понимала. Периодически она обнимала меня и говорила «Ты-то у меня самая лучшая». Словно знала, что в моей жизни появилось другое мерило жизни и успеха. Во всем я теперь равнялась только на тебя.
Летние каникулы подхватили нас первой работой – мы раздавали листовки риэлторской конторы у метро. К середине июля нас повысили – перевели в офис, где мы копировали, отправляли факсы и варили кофе. «Нас»: мы везде были вдвоем как попугайчики-неразлучники, как Болек и Лелек. Я тянулась за тобой и становилась словно лучшей версией себя рядом с тобой – храбрее отвечала, бралась за новые задания с энтузиазмом, не боялась ничего. Похвалу, впрочем, воспринимала сдержанно и все время с оглядкой – понравилось ли тебе. Ты всегда лишь пожимала плечами и с еще большей рьяностью принималась за следующее задание. Представляешь, мы становились соперницами.
Университет подарил нам с тобой не только дружбу друг с другом, но и других людей, которые закружили нас в водовороте учебы, семинаров, вечеринок, первых разбитых сердец. Нам с тобой было это нипочем – мы стояли друг за друга стеной, готовые подставить плечо не только себе, но и другим, кого заносило в водоворот нашей дружбы. В конце второго курса нам удалось заехать в одну комнату в общежитии, где мы и прожили до самой защиты диплома. Столько ночей – бессоных – провели мы за разговорами. Иногда целые вечера проходили в молчании – но не потому что мы поссорились – мы как одержимые смотрели сериалы на языке оригинала – в нашу жизнь ворвались первые лаптопы, а с ними и пиратский контент, который позволял нам получать лучшие оценки в группе по иностранному языку. Мы все более привязывались друг к другу, и все болезнее отзывались на людей, которые вставали между нами.
Ты помнишь Макса? Ты познакомилась с ним на конференции, где представляла свой проект диплома. Он сразу сразил тебя – немного ботанским юмором, очками, взъерошенными волосами. Мне он не понравился сразу – ты привела его к нам пить чай после конференции, и он занял всю нашу комнату своим присутствием – безостановочно балагурил, придирчиво перебил конфеты в нашей вазочке, которые мы купили в первом заграничном отпуске. Скоро ты стала пропадать ночами – он жил в однокомнатной в Алтуфьево. Ты все чаще оставалась там не только на ночь, но и к моему ужасу – на выходные. Дни, которые ты проводила дома, изменились – Макс теперь зримо и незримо присутствовал в нашей жизни. Он появился как третий лишний, но спустя всего лишь несколько недель третьей лишней стала я. Я ходила с вами иногда в ближайший бар на пиво, но скоро перестала – пятое колесо не крутится, а только тормозит весь обоз. Впервые с первого курса мы разлучились – все еще живя под одной крышей, мы понемногу становились чужими.
Медленно, но верно, я взрослела во второй раз за последние пять лет. Вырвавшись из под родительского крыла, я укрылась нашей дружбой от всего мира, теперь же это крыло прохудилось и все больше обнажало меня перед другими людьми. Это было мучительно, но необходимо. Я начала активнее встречаться с людьми – теми, которые раньше проходили пунктиром нашей дружбы. Статисты главных героев оказались интересными людьми, которым была интересна я отдельно от тебя, отдельно от нашей дружбы. Пустившись в одиночное плавание, я стала расцветать.
Оторвавшись от тебя, я наконец сама вставала на ноги, боясь и страшась, ходила на собеседования – возвращаться на север после окончания совсем не хотелось. Жизнь, казалось, сама подбрасывала возможности – после диплома мне предложили поступать в аспирантуру. Научный руководитель не скупилась на похвалу, вдохновляла и помогала – с ее легкой руки несколько моих статей были опубликованы еще до защиты диплома, практически гарантируя место в аспирантуре. Я стала больше ездить – научный мир, как оказалось, это не только корпение над книгами и узкий проем окна, но и конференции в другом городе, а иногда и на другом конце земли. Из таких командировок я возвращалась окрыленная, рассказывала тебе взахлеб о том, кого я видела, встретила, слышала, как рецензировали мой доклад. Я была счастлива и хотела, чтобы ты тоже увидела мою новую жизнь, увидела, что я смогла, пока наша дружба была в режиме паузы. Ты же слушала вполуха: отношения с Максом начали расстраиваться, стали все более напоминать подстреленного олененька – еще дышит, но надежды уже нет. Ты страдала и все более замыкалась в себе, я старалась быть рядом. Мы все чаще проводили вечера и выходные вместе, планировали отпуск. Казалось, что все будет как прежде, но внутри подсасывало под ложечкой, казалось, что мною ты затыкаешь дыры, образовавшиеся на месте исчезнувшей любви. Я гнала от себя эти мысли, не позволяя себе задуматься, было ли это правдой.
К выпуску мы нашли двухкомнатную квартиру – близко к метро, к центру, в пульсирующей московской жизни, которая после университета развернулась, разгулялась, закружила нас в своем ярком вихре. С настоящей работой (у меня – издательство и аспирантура, у тебя – серьезный консалтинг) у нас появились настоящие деньги, которые можно было уже не так и экономить, хватало на все. Казалось, что весь мир был у наших ног, и вместо зачарованной силы трех, нам хватало нашей силы двух. Наше соперничество стало слегка затихать – разные сферы работы, приносящие одинаковый доход, сравняли нас. Мы снова стали как Болек и Лелек – вечером после работы вместе шли в спортзал или возвращались домой в нашу квартиру. Позже я узнаю, что это называется бостонский брак.
В жизни каждой из нас периодически возникали романы, но проходили они по касательной – никто надолго не задерживался. Они ночевали иногда в нашей квартире, но уходили почти всегда засветло, ничего не оставляя на память о себе. Впрочем, твои романы случались чаще и почти всегда хотя бы немного отдавали нотками драматизма, мои же были скучны и однообразны, как и герои, которых я выбирала – до отвращения положительные. Большей частью я их ненавидела уже с самого начала: такая как ты – им не по зубам, я же была отличной, менее опасной заменой, расположение которой также позволяло быть рядом с твоим светилом. Я их не винила, но с каждым таким романом я все больше чувствовала отвращение к ним, похожим как один друг на друга, к себе – за ненависть и ревность, и к тебе – в твоей тени было тихо и невыносимо, понемногу я теряла себя. Мне не хватало смелости стать такой же яркой как ты, не хватало умения, понять, хочу ли я быть такой, я не знала, кем я хочу стать. Представляешь, я начала тебя ненавидеть за то, а за свою ненависть стала ненавидеть и себя.
На втором году моей аспирантуры мне выпала удача – отдельная от тебя. Мне предложили закончить аспирантуру в Германии, а после защиты остаться на кафедре – исследовать и преподавать. Финансовый вопрос решился – стипендию дали хоть и не большую, но приличную. Это было словно лотерейный билет, купленный впопыхах, но выигрышный – но я все тянула с ответом. Казалось бы, надо было хватать удачу за хвост – вот он шанс опериться, стать мной, но я не решалась. Страх оказаться без опоры в новом месте оказался меньше моего любопытства, и я поехала. Помню, как сказала тебе о своем отъезде. Твое лицо исказило разочарование, но ты быстро совладала с собой и сказала «поздравляю». Представляешь, на секунду мне показалось, что ты мне завидуешь.
Впервые почти за 10 лет мы оказались по-настоящему порознь. Мы, конечно, переписывались и даже созванивались. Поначалу каждый день, потом несколько раз в день, потом раз в неделю. Мой окрепший немецкий позволил мне не только делать заказы в баре без акцента, но и встречать новых людей. Моя окрепшая самооценка помогала мне шутить, общаться без оглядки на тебя – одобришь или нет. Я чувствовала себя свободной, собой, наконец-то я стала кем-то. В новой стране оказалось легче строить знакомства, немецкая дружба казалось менее душевной, но более стабильной. Никто не жил в тени друг друга, никто не смотрел на другого сверху вниз. Свобода, равенство, братство Европы залечило мою неуверенность, впервые я не равняла себя на кого-то другого, а только на себя. Казалось, это еще больше чем расстояние начало разводить нас.
Твоя карьера, как и жизнь, также стремительно шла в гору. Избавившись от меня – как от балласта прошлого – ты также встречала новых людей и сияла так ярко, как никогда. Для новых людей ты была игривой, веселой, слегка сумасшедшей, умной, находчивой. Изредка мне казалось, что все эти люди в твоей жизни появляются только для того, чтобы ты могла показать мне, что с моим отъездом твоя жизнь не остановилась, а наоборот – развернулась. По сравнению со стабильностью европейского городка на сто тысяч человек московская жизнь с чередой путешествий отдавала болотной тиной. Представляешь, я похоже снова завидовала тебе.
Спустя несколько лет ты переехала в Париж. Расстояние между нами сократилось до смешных трехсот километров, которые никто из нас так ни разу и не проехал.
