Ну, во-первых, и навсегда: никакого Рас-Альхага не было. Его звали Альхагом, Альхагом и точка. Это уже потом какой-то умник из писарской братии приставил к имени его Рас – отрубить бы ему эту самую рас на раз! В остальном же легенды не врут: Альхаг воистину был величайшим магом среди живущих, и это может подтвердить вам тот, кто стал свидетелем последнего его колдовства, за которое он расплатился наивысшей ценой.

Матерью колдуна была женщина из племени гвинотов или, как сами они называли себя, наездников ветров. Говорят, при дворе происхождение Альхага не сильно бросалось в глаза. Не буду врать, я не видел его придворным, но в той поездке он нарочно выставлял напоказ свои варварские корни: длинные волосы его были забраны хвостом на макушке, отдельные пряди заплетены тончайшими косицами с бубенцами, которые позвякивали при ходьбе, в ухе качалась серьга, а глаза колдун подводил угольно-черным, как делали это наши местные красотки. Но будь я проклят, если хоть в чем-то Альхаг походил на бабу! Маг на целую голову возвышался над толпой, был плотен и широк в кости, однако без лишнего жира. У него был довольно изящный для мужчины нос, тонкая и резкая линия рта, нижняя челюсть его выдавалась вперед, обозначая целеустремленность и недюжинную волю.

Впервые я увидел их на рынке. Воины числом четверо, они шагали, бряцая оружием, и люди сами спешили убраться с их пути. Произошла наша встреча не сказать, чтобы мирно. Мы с ребятами, такими же беспризорниками, поспорили, и черт дернул меня заключить пари, перевернувшее дальнейшую мою жизнь. Но обо всем по порядку.

Городишко на отшибе Дневных земель, в котором я родился и вырос, был не шибко велик, однако в ту пору мне, четырнадцатилетнему, он казался едва ли не центром мирозданиям. Неторопливый, как и все провинциальные города, с сонными окраинами, с узкими улочками, где дома жались друг другу и почти смыкались верхами, отчего внизу царила постоянная темень; с мрачными подворотнями и глухими тупиками, которые перед человеком знающим охотно открывали второе дно. Улицы крестом сходились на главной площади, в центре которой в полном согласии с градостроительным уставом высился храм, а вокруг гудело торжище, привлекая самый разномастный сброд.

Мы с ребятами отирались в толпе зевак, когда четверка воинов привлекла наше внимание. Мужчин сопровождала женщина с саблей на боку, одетая по-наемничьи в брюки и просторную рубаху, и еще мальчишка, мне ровесник. Этот напротив разряжен был в пух и прах, и тоже при мече, издалека видно клейменном. Воины закупали провиант и лошадей, а женщина с лорденышем стояли поодаль.

- Вот бы запустить руку к нему в кошелек! – мечтательно глядя на мальчишку, протянул Проныра.

Свое прозвище он получил за необычайную юркость и способность пробраться хоть в заброшенный подвал, хоть в хранилище за семью засовами.

- А то! – поддержал Проныру Везунчик. – Уж в таком-то кошельке золотишка не счесть: и звонкие господские аврумы, и полновесные королевские солнцеликие, бери – не хочу.

- Экая невидаль облапошить юнца! Зуб даю, у него лишь тусклые медяки созвездий да серебро достоинством не выше полулуня, а луни и золотишко осели у его дружков, - отозвался я.

Не без гордости отмечу, что ребята безоговорочно признавали меня самым умным в нашей компании.

- С чего ты взял, Подменыш?

- Да взгляните вы на него! Стоит, ворон считает, а вояки люди серьезные, не станут они доверять богатств растяпе.

Каким бы ни был лорденыш, только четверо воинов ограждали его от толпы своими спинами, да и ряженая женщина следила за ним ревностно, точно волчица за неразумным детенышем.

- Зуб даю, солнецеликие у здоровенного как башня варвара, который с хвостом на макушке, - продолжал я.

- Может, и у башни, да связаться с таким – беды не оберешься, - рассудительно ответил Проныра.

- Струсил, да?

- Не струсил, а осторожничаю.

- К чертям твою осторожность! Эй, да они уходят, и уносят на поясе наше золото! – воскликнул я, заметив, что воины закончили расчеты и собрались покидать торговые ряды.

Меня переполнял азарт. Из-за этого азарта я частенько влипал в неприятности, но столь же часто срывал хороший куш. Ему же я был обязан репутацией, заслуженной среди уличного братства.

- Спорим, я подкачу к этой башне так, что она не шелохнется!

- Да ты чокнутый! – покрутил пальцем у виска Везунчик.

- Не трусь, твое дело – сторона, ты ничего не теряешь, - подзуживал я его. – А если проиграю, получишь мой удачливый крош.

- Не лез бы ты к ним, Подменыш. Ты им не ровня, - попытался остудить мой пыл Проныра. По-хорошему к его совету следовало бы прислушаться, но меня уже сорвало.

- Это я-то не ровня?! А кто бриллиантовое колье у знатной дамы прямо с шеи стянул?

Об этой истории в нашем городке судачили всю зиму, пока новой пищи для сплетен не нашли. Мол, дерзкий воришка, минуя сотню вооруженных рыцарей и свиту, сдернул с шеи благородной дамы бриллиантовое колье. Воришку искали: подняли на ноги стражу, назначили награду за его голову. Тщетно – негодяй как в воду канул. А вы бы не канули, кабы на вашу поимку снарядилась целая рать?

Разумеется, большая часть болтовни была самым настоящим враньем: никаких рыцарей около дамы не крутилось, из свиты была лишь парочка слуг, которых отвлекли Проныра с Везунчиком, да и камни оказались подделкой. Но после кражи с нами стали считаться, так что я кричал об охране и бриллиантах громче других. Признаться, тот случай добавил мне изрядную долю зазнайства. И теперь я почувствовал вызов своему мастерству.

- Смотрите же и учитесь! – бросил я приятелям, направляясь к воинам.

Жертвой я выбрал одного из спутников башнеподобного варвара, ибо пренебрегать осторожностью все-таки не стоило. Этого воина отличали горбатый нос, который к старости наверняка загнется крючком, перекошенный на сторону рот и по-птичьи круглые глаза под широкими дугами бровей. Облачен он был в кольчугу на кожаной подкладке, которая доходила ему до середины бедер. На поясе его висели меч в деревянных ножнах и кошель, занимавший меня куда больше.

Сжимая в левой руке свой удачливый медный крош, правой я коснулся плеча вояки.

- Простите великодушно, доблестный рыцарь… - пролепетал я заискивающе.

С внешностью мне повезло, вид у меня был самый что ни на есть располагающий, а актерское мастерство я оттачивал перед отполированным до блеска медным блюдом, когда оставался один, чтобы не засмеяли приятели. Смех смехом, но я-то видел пользу от своих упражнений.

- Пшел прочь, щенок, - отозвался рыцарь в обычной для обращения к простолюдинам манере речи.

- Быть может, подскажете мне, беспутному, у кого из оружейников приобрели вы сей редкостной красоты клинок?

- Что за ересь ты несешь! Кому сказано, убирайся прочь!

Возвысив голос, воин оттолкнул меня. Однако этого короткого разговора хватило, чтобы я успел сделать надрез на его кошельке и выудить оттуда пару монет. Наощупь я определил, что оказался прав – монеты были достоинством не меньше солика. Моя жертва не заметит пропажи, а нам с ребятами с лихвой хватит на несколько месяцев безбедной жизни. Да что там безбедной, мы окунемся в роскошь!

Беда пришла оттуда, откуда я ее совсем не ждал. Женщина, опекавшая лорденыша и доселе казавшаяся равнодушной к происходящему, вдруг резким движением ухватила меня за руку и вывернула запястье до хруста. Я взвыл от боли и рухнул на колени.

- Браго! Парень обокрал тебя.

- Не выдумывай, Сагитта, - воин потянулся-таки к поясу, проверяя кошель, и – вот черт! – заметил, что тот порезан.

- Да он мне кошель порезал!

- Нету у меня ножа… - заскулил я.

Та, которую Браго назвал Сагиттой, безо всякого приличествующего бабе стеснения ощупала меня. Нахмурилась:

- Он не врет. Как же тогда …

Склонившись, она подобрала монеты, которые я успел сбросить: два новеньких сверкающих солнецеликих и затертое медное созвездие-крош и принялась изучать их. Я знал, что сейчас произойдет. И точно. Чуткие пальцы ее скользнули по отточенной кромке медяка, отчего на коже выступили капли крови. Пользуясь тем, что внимание Сагитты отвлечено, я пустился наутек. Не тут-то было. Совершенно невозможным образом ноги подвели меня, и я с размаху впечатался в камни мостовой, а между моих лопаток уперлось острие того самого клинка редкостной красоты и столь же редкостной, как выяснилось, остроты.

- Не так быстро, крысеныш.

Вот невезение! Теперь не оберешься позора – Подменыш попался на краже!

- Тебя на виселицу вздернут за воровство! – угрожающе прошипел Браго, склоняясь ко мне.

- Небом клянусь, это не я!

- Небеса не благоволят лжецам, - последовал ответ. Я лежал ничком на камнях, не смея поднять глаз, но голос напугал меня до дрожи. – Что у вас, Браго?

- Паршивец обворовал меня.

- Не я, не я, не я…

Браго пнул меня под ребра:

- Заткнись!

- Убери клинок, - опять этот голос: холодный, спокойный, но отчего-то повергающий в ужас.

- Он пытался сбежать.

- Не сбежит.

Обладатель голоса подошел ближе. Простучали по мостовой каблуки. Меня обдало запахом лошадей, железа и еще чего-то неуловимого, напоминавшего раскаленный песок или воздух в том месте, где в землю ударила молния. Меч больше не держал меня, но мне захотелось вернуть его, чтобы хотя бы так отгородиться от этой новой опасности. Я почувствовал, как от лопаток вниз змеей проскользнула холодная струйка пота. Ну же, Подменыш, не срамись, иначе о твоей трусости узнает весь рынок!

Я нашел в себе силы подняться и посмотрел говорившему прямо в глаза – обморочно черные, бездонные, отчеркнутые углем по контуру. На минуту мы замерли так, играя в гляделки, затем варвар бесцеремонно ухватил меня за подбородок, повернул лицо мое то в одну, то в другую сторону.

- Парень поедет с нами, - распорядился он.

- Альхаг, ты настаивал сохранять наше путешествие в тайне, а теперь собираешься подобрать мальчишку. Да мы ничего не знаем о нем. Вдруг его подослали враги. Позволь, я выпущу ему кишки!

- Спрячь меч в ножны. Парень поедет с нами, - повторил варвар, пресекая дальнейшие споры.

Вот так помимо воли я оказался вовлеченным в эту историю. Меня вздернули в седло, а Браго ухмыльнулся и прошептал:

- Свернешь себе шею – окажешь мне неоценимую услугу.

Стоит ли упомянуть, что прежде волею случая я имел дело лишь со спокойными крестьянскими битюгами? Воины же выбрали коней себе под стать: высоких, широкогрудых, норовистых, бешено вращающих глазами, с ногами мощными и сильными. Верно, Браго хотел запугать меня, но весь страх, на какой только был способен, я уже истратил на варвара, и угроза возымела прямо противоположное действие, удержаться на четвероногом чудовище стало для меня делом принципа.

Теперь я понял, почему гвиноты называли себя наездниками ветров: ведомые варваром, воины мчались, будто все ангелы ада неслись за ними по пятам. За день я успел намаяться так, что даже на мысли о побеге не оставалось сил. Да и далеко ли мог я убежать на своих двоих от всадников? Я кулем свалился с коня, которого про себя окрестил Браго, ибо с этим зверем мы питали друг к другу стойкую взаимную ненависть. Откатившись подальше от копыт, я проваливался в забытье - бездонное, как подведенные углем глаза варвара.

Эти глаза преследовали меня во сне. Казалось, своим взглядом Альхаг вытянул из меня душу и запаковал среди своих переметных сумок, ожидая, когда можно будет найти ей применение. И в отдалении от тела душа металась, и стенала, и молила о вызволении. Проснулся я совершенно разбитым, взобрался в седло и бешеная скачка продолжилась. Села и веси, поля и леса сменяли друг друга, не успевая запечатлеться в памяти, все одинаково размытые и будто бы нарисованные, реальностью же сделались дробный стук копыт, свист ветра в ушах и поводья в сведенных судорогой пальцах.

Вечером воины остановились на постоялом дворе. Это было неожиданностью, поскольку прошлую ночь мы провели под открытым небом. И это означало возможность побега. В своей способности скрыться среди домов от кого угодно я не сомневался. Альхаг и прочие отправились трапезничать, меня же оставили на конюшне. Благоразумие подсказывало, что лучше дождаться ночи, когда постояльцы отправятся ко сну. Однако напрасно я внял гласу рассудка. Еще не успела посеребрить небосклон Ночная Госпожа, как в конюшню заявилась Сагитта. Масляная лампа в руках колдуньи качалась и разбрасывала по стенам причудливые тени. В этом колеблющемся свете пучки трав превращались в зазубренные гребни драконов, а высохшие колосья мнились отвратительными многолапыми насекомыми. Я прикинулся спящим.

Следовало ожидать, что церемониться со мной не станут. Женщина присела на корточки и затрясла меня за плечо:

- Поднимайся!

Игра теней породила и еще одну удивительную метаморфозу: колдунья выглядела юной и нежной, сгладилась резкость ее черт, исчезли суровые складки у рта. Ровную и нежную кожу согревал легкий румянец. У Сагитты были высокие скулы и брови вразлет, темные глаза под острыми стрелами ресниц. Волосы цвета воронова крыла растрепались после дороги.

Я поймал себя на том, что через расстегнутый ряд пуговиц смотрю в вырез мужской рубахи. Сагитта не заметила моего взгляда или не придала ему значения.

- Пойдешь со мной.

- Ты покажешь мне райские кущи? – не удержался я от наглого выпада. Сама виновата, запахнулась бы, бесстыдница! Хотя какой скромности можно ожидать от женщины, путешествующей в компании пятерых мужчин?

- Альхаг приказал тебе вымыться.

- Чтобы чистым подать к столу?

Я шутил, но мне сделалось неуютно. Кто их знает, варваров-душегубов, а вдруг и вправду сожрет? Зачем бы еще ему распоряжаться о моем туалете?

Сагитта не удостоила меня ответом. Молча развернулась, двинулась к выходу, не сомневаясь, что я последую за ней. Я и пошел. Темные лошадиные силуэты равнодушно жевали своих драконов с многоножками и фыркали мне вослед. Им хорошо было фыркать, их-то жрать никто не собирался!

Женщина повела меня через общий зал наверх, в одну из комнат для постояльцев. Не будь я взволнован, мне бы здесь понравилось. Комната была несравнима с той берлогой, которую мы с ребятами привыкли называть домом. По правую руку, у стены располагалась настоящая кровать, застланная хрустящим накрахмаленным бельем, с подушками и матрасом, набитым свежим сеном. На небольшом столике напротив громоздились медный кувшин и таз для умывания, за ними отыскалось место для зеркального стекла, отражавшего в отличие от моего блюда светло и четко. Посреди комнаты ждала наполненная водой бадья, от которой валил густой пар.

Сагитта кивнула на кровать:

- Чистая одежда, - и вышла.

Эта обстановка – сразу видно, не из дешевых, и горячая вода, и сменное платье вырвали меня из сонного оцепенения, вызванного усталостью. Некоторые господа любили, когда мальчишки мылись ароматным мылом и облачались в чистое.

Дальше откладывать бегство было опасно. Я огляделся. Не сомневаюсь, что Сагитта далеко не ушла, небось, стережет у двери. Остается окно. Ну, уж этого умения мне не занимать! По-кошачьи я приблизился к окну. Оно выходило в глухой внутренний двор, однако при должной сноровке, цепляясь за трещины в камнях и оплетавшую стену растительность, можно было выбраться на крышу и перепрыгнуть оттуда на соседний дом с каменными горгульями. Любые горгульи лучше участи живой игрушки колдуна!

Я поставил ногу на раму.

Страшным ударом, пришедшим из ниоткуда, меня зашвырнуло обратно. Ощущение было как в детстве, когда меня лягнула лошадь, к которой по глупости я подошел чересчур близко. Я потер виски. Глянул на бадью, на аккуратно сложенную стопку одежды, потом на окно и снова на бадью. Жизнь научила меня верить в худший из возможных раскладов. Приятели рассказывали об одном любителе чистеньких мальчиков, который раскаленным кинжалом вырезал на их коже свои инициалы. Когда же мальчишки пытались бежать, он неизменно возвращал их, указывая стражам на свою метку.

Я представил разлапистую руну Альгиз у себя на спине, и это укрепило мою решимость. Я опять подошел к окну, выглянул с опаской. На улице было темно и тихо. Легкий ветерок ерошил мне волосы. Ободренный спокойствием, я свесился по пояс, скрестил наудачу пальцы. А потом я словно миновал незримую черту. В этот раз тряхнуло жестче, через комнату я отлетел к двери, где и лишился сознания. Когда я очнулся, во рту было солоно, а из носа капала кровь. Передо мной стояла Сагитта.

- Так и думала, что попытаешься сбежать. Разве помыться сложно? От тебя же разит как из сточной канавы!

- Я не цветок, чтобы меня нюхали, - огрызнулся я.

Колдунья протянула мне кусок ткани:

- Вытри кровь.

Я равнодушно прижал ткань к носу. Экая невидаль, разбитый нос!

Вот после кражи колье, когда целый мир против меня ополчился, я, помнится, перетрусил – не знал, кто раньше доберется: чужие ли, свои, - за каждым углом убийца мерещился. Или вот если брюхо от голода судорогой сводит, тоже приятного мало. А с зимой у меня был связан особый страх – околеть. Едва наступали холода, я крутился-вертелся по пол-ночи, все уснуть не мог. За нами одно время мальчонка таскался, совсем малой. Тихий он был, прозрачный - и прогнать жалко, и пользы никакой. Ну приютили мы его, тряпок в углу навалили, чтобы спать было потеплее, кормили, когда находилось, чем. Видать, плохо кормили, или тряпок осказалось мало, потому как посреди зимних морозов, в лютый месяц снегопляс, тот прозрачный мальчонка заснул и не просыпался боле.

А кровь из носа, разве это страх? Потечет, да и затворится.

- Окно закрыто сторожевым заклятьем. Оно не совсем живое, это заклятье, но с каждым последующим разом кусаться будет злее, потому и сторожевое. Пообещай, что ты не полезешь! Ничего худого мы тебе не сделаем. Альхаг бывает резок, однако он справедлив и ни разу не поднял руки на невиновного, а рыцари тебя не обидят, я прослежу.

Колдунья складно говорила. Ее увещеваниям хотелось внять, но жизнь давно отучила меня от легковерности.

- Зачем вам я нужен?

Сагитта покачала головой.

- Это не мое решение, - ясно, выполняет приказ варвара. А она почти начала мне нравится. – Могу я надеяться на твое благоразумие?

- Куда же мне отсюда деться? Ты все предусмотрела!

Я знал, когда нужно отступиться. Вновь оставшись один, я залез в бадью, подобрал колени, откинул голову на край. Ощущение от купания было странным, но не неприятным. Горячая вода снимала напряжение с мышц, и вскоре я стал казаться себе легким и невесомым. Мысли мои потекли по мирному руслу. Может, и не так все плохо? Кормят ведь, поят, Браго опять же не позволяют меня прикончить. Сагитта любезничает, выгораживает варвара. А что варвар? Ну, посмотрел, да мало ли недоброжелателей на меня заглядывалось? Бывало и проклятья слали, и порчу наводили, так я до сих пор живой, а недоброжелатели давно гниют в могиле!

Убаюканный своими мыслями, я не заметил, как уснул. Пробудился я от клацанья металла над ухом, с перепугу заорал и выскочил из бадьи в чем мать родила.

- Поосторожнее, молодой человек, вы уронили мой инструмент! Теперь он затупится, и как же я стану зарабатывать себе на хлеб? Как только вам не совестно!

Упреки сыпались от маленького человечка. С одежды его, с волос и даже с кончика крючковатого носа капала на пол вода, где и собиралась в большую лужу. В самом ее центре валялись ножницы. Человечек глядел укоризненно.

- Вот, решил доброе дело сделать, думаю, умаялся мальчик с дороги, пусть поспит, Отто-цирюльник и так с вихрами-то его управится… и верно говорят, благими намерениями вымощена дорога в ад!

- Цирюльник? – только и смог повторить я.

- Ну конечно же! – обрадовался тот. – А вы полагали, костлявая с косой по вашу душу явилась? Цирюльник я, цирюльник, нет у меня косы, только ножницы, которые вы вышибли из моих рук своими метаниями. Пожалуйста, извольте впредь воздерживаться от подобных экзерсисов!.. Будьте так любезны, почтеннейший господин, вернитесь на место и позвольте мне привести вас в надлежащий вид. Вот закончу, тогда и скачите нагишом в свое удовольствие.

Я оторопел. От изумления и еще со стыда я поспешил забраться обратно в бадью. Человечек увлеченно принялся за дело, бормоча себе под нос. Боясь его ножниц, я старался лишний раз не двигаться и даже не дышать. Вода стремительно остывала, но цирюльника это не беспокоило. Он стриг меня долго и вдохновенно. Закончив, Отто глянул на плоды своих трудов, пару раз прищелкнул ножницами, укорачивая одному ему заметные пряди, отошел и удовлетворенно сказал:

- Теперь вы похожи на уважаемого господина, а не на малолетнего разбойника. Еще вспомните с благодарностью старого Отто, еще спасибо скажете.

Я едва дождался, когда он уйдет - сидеть в холодной воде небольшое удовольствие. Выскочил, поспешил одеться. Не удержался и подошел к зеркалу. Оттуда на меня взирал незнакомец. Так вот почему Отто именовал меня господином! В молодом человеке с гордо вскинутым подбородком и пристальным взглядом льдисто-голубых глаз не было и намека на уличного вора. О, этот смело мог потягаться породой с баронетом!

Я повторил подсмотренный у лорденыша жест, каким подбирал он полу плаща, скопировал надменный прищур и презрительно изогнул губы. Сон и купание пошли мне на пользу, теперь я готов был встретить любые испытания. Рано унывать, Подменыш, страхам смотрят в глаза, а не под ноги!