Все встречаю, все приемлю,

Рад и счастлив душу вынуть.

Сергей Есенин

Доброго дня вам, дорогой дядя, хотя право не знаю, в какое время суток застанет вас мое письмо. Исполняя данное обещание, принимаюсь за подробное изложение событий, последовавших за нашей последней встречей. Как и намеревался, едва воротясь в отчий дом и найдя матушку в добром здравии, я снова засобирался в дорогу. Армия приучила меня не обременяться вещами, поэтому сборы были недолги. Единственным излишеством, от которого я не смог отказаться, данью новой, гражданской жизни, стали мольберт и принадлежности для живописи. И вновь стук копыт и скрип рессор, невиданные прежде места, новые лица, разговоры и молчаливое любопытство случайных попутчиков, на которое я приучился не обращать внимания.

Однако одно знакомство все-таки опишу. Состоялось оно в гостинице городка N, где я, следуя вашим указаниям, терпеливо дожидался дилижанса. Он ходит дважды в неделю, и на мою беду очередной уехал аккурат за день до моего прибытия, поэтому мне пришлось снять номер в гостинице, не отличающийся особым уютом, но вполне пригодный, чтобы скоротать пару ночей. Я как раз рассматривал довольно унылый вид, открывавшийся из окна, когда возле входа остановилась коляска, откуда на тротуар ступила дама среднего возраста и вслед за нею мальчик лет восьми-девяти.

Дама была одета в простую накидку черного сукна и дорожное серо-зеленое платье, из-под пыльного подола которого виднелись носки ботфорт. Благодаря тому, что походка ее была размашистой, я прекрасно разглядел эту обувку, каковую женщины используют для верховой езды, а практичного склада особы частенько надевают в дорогу, поскольку, не отличаясь изысканностью, она замечательно прочна и спасет от любых непогод. В противовес своей сопровождающей мальчик выглядел настоящим барчонком - в белой рубашке с кружевным воротничком, бархатной бисквитного цвета курточке, светлых панталонах, шелковых чулках и туфлях с начищенными круглыми пряжками. Не хватало еще берета с фазаньим пером и лютни, чтобы довершить образ средневекового трубадура. Дама хотела было взять мальчика за руку, но тот вырвался и убежал вперед, вынуждая и ее прибавить шагу.

Я так подробно описываю вам эту пару затем, что на некоторое время оба они станут моими компаньонами. Из этих же соображений нехорошо оставлять их безымянными. Забегая вперед, скажу, что женщину зовут Лидия Ивановна Рублева, и действительно вся она какая-то рубленая, будто вытесана топором из дубовой колоды. Она довольно рослая, широкая в кости, с крепкими плечами и бедрами, с густыми бровями над глубоко посаженными глазами и массивной нижней челюстью. Руки ее обветрены и красны, но она не прячет их от сторонних глаз. Судя по всему, Лидия Ивановна привычна к тяжелому физическому труду и не чурается его. Нрав у нее грубовато-добродушный, деятельный, благодаря чему эта дама производит впечатление скорее боевого товарища, нежели существа хрупкого и утонченного.

Муж моей новой знакомой семь лет назад скончался от пневмонии, оставив ее с ребенком на руках. Мне отчего-то кажется, что, подобно всем сильным натурам, привычным брать на себя ответственность за собственную судьбу и за судьбы близких, Лидия Ивановна винит себя в смерти супруга – не то за крепкое здоровье, не то за то, что ее забот и молитв не достало к его выздоровлению. Если сын хоть немного похож на отца (а материнского в нем нет ничего), то вам станет ясно, отчего Лидия Ивановна вспоминает о покойном супруге с глухой и кромешной тоской. Мальчик выглядит настоящим херувимчиком. У него точеные черты лица, нежный румянец на щеках, ясные голубые глазки и шелковистые кудри до плеч. Итальянцы таких таких путти или бамбоччи и украшают ими все, до чего могут дотянуться: от архитектуры до мебели. Имя херувимчика Антип, так я и стану звать его, хотя он настаивает на обращении Антип Кириллович при непременном добавлении сударь. Находясь в довольно нежном возрасте, он уже проявляет диктаторские наклонности, чему матушка не чинит должных препон. Антипу явно не хватает твердой руки, но не мое дело давать советы. Когда он повзрослеет, жизнь сама пообтешет его острые углы, хотя, возможно, все устроится и так, что они станут доставлять неприятности не ему, а окружающим. Я никогда не примерял на себя роль отца, поэтому едва ли вправе судить, что плохо, а что хорошо чужим детям, для этого у них есть родители. Хотя, на мой взгляд, Лидия Ивановна чрезмерно балует сына присущими всем женщинам жалостью и любовью.

Эти и другие подробности открылись мне во время ужина, когда, спустившись в общий зал гостиницы, я обнаружил, что немногочисленные столы уже заняты, а единственное свободное место находится подле Лидии Ивановны с Антипом. Тогда же я узнал, что мы являемся попутчиками. Как и я, они дожидаются дилижанса, чтобы проследовать до селения Карличи, а оттуда – в обитель святого Георгия. К своему удивлению, не прикладывая никаких усилий, я сделался авторитетом для Антипа. Мальчик ищет моего общества, с интересом выспрашивает о самых различных вещах и делится собственными, еще наивными, суждениями. Я бы радовался нашей дружбе, кабы не его неуважительное отношение к матушке в мою пользу, каковое мне приходится пресекать, поскольку Лидия Ивановна приемлет его как должное. Она готова выстелить себя под ноги сыну. Я поражен силой ее слепой и всепрощающей материнской любви.

Теперь, предоставив вам исчерпывающее описание попутчиков, перехожу к описанию самого пути. Дилижанс наш, среди простого люда прозванный нележансом из-за невозможности спать в нем, напоминает длинную кибитку, обтянутую истрепанной непогодой и выцветшей под солнцем кожей. Внутри кибитка эта вмещает шесть человек, для которых на время поездки делается единственным приютом. Окон в ней всего два – одно впереди, другое позади. Влечет кибитку пара мохноногих лошаденок с нечесаной гривой и длинными хвостами, к которым споро липнут придорожные репьи. При беге лошадки задорно вскидывают ноги, и тогда их стертые подковы взблескивают на солнце.

За годы, проведенные в походах, я отвык от стен и потолка, а оттого занял место возле кучера, на которое, кстати, никто не претендовал. Пассажиры набились внутрь дилижанса, как сельди в бочку, я же имел прекрасную возможность ощущать на своем лице дуновение ветерка и беспрепятственно обозревать окрестности: разглядывал дома с заборами, сады и пашни, пасущийся скот и брехающих псов, бархатные поля с аккуратными стожками сена, ручьи с шаткими деревянными мостками и изумрудную гладь озер. Когда мы въезжали в лес, я радовался, как ребенок, если на дорогу вдруг выбегал заяц или между деревьев мелькал рыжий бок косули.

Верно, если бы я не избрал карьеру военного, то сделался бы путешественником. Хотя мне грех жаловаться – за время походов я успел составить представление о немалом количестве стран. Мне нравится наблюдать за сменой дня и ночи, я привык к переездам и даже чувствую себя скверно, когда долго засиживаюсь на одном месте. Я не унаследовал вашей способности к языкам, дорогой дядя, однако какая-то ее часть мне все же перепала. Я легко запоминаю составные части слов незнакомых наречий и вполне в состоянии собрать их в простые просьбы о воде или ночлеге. А что до палящего зноя или проливных дождей, то это небольшая плата за возможность сидеть рядом с кучером.

Кстати, о кучере. Скажу вам, что во всех частях света извозчики, хотя и различно называясь, совершенно одинаковы: прежде они заведут с вами разговор о погодах, затем примутся бранить нынешнее общество (а бранятся они виртуозно) и в финале обязательно поделятся собственными размышлениями об идеальных формах устройства для нашего государства, в которых они корифеи почище Платона и Маккиавели. Благо, мой кучер любезно принял на себя все тяготы беседы и удовольствовался односложными ответами. Нимало не сомневаюсь, что те же мысли он излагал сотне попутчиков до меня и расскажет еще сотне других, которые придут мне на смену. Но вне зависимости от того, прав он или нет, а я готов признать наличие в его суждениях рационального зерна, эти две пары сотен, даже в совокупности с вашим покорным слугой, не изменят ничего в существующем порядке вещей. Колеса истории, как и колеса нашего дилижанса, движутся по накатанной колее, день за днем, век за веком. Все меняется и одновременно все остается на своих местах – вот вам символ и дорог, и эпох. Оттого я слушал болтовню кучера вполуха, примерно также, как звяканье бубенцов на лошадиной сбруе, жужжание слепней да скрип колес – все это складывалось в привычный монотонный ритм, без которого я даже усомнился бы в своей способности различать звуки.

Каждый из четырех вечеров нашего пути, а дилижанс достигает Карличей за неполные пять суток, оканчивался в придорожных городках или на станциях, где всем пассажирам предоставляли комнаты для ночлега, а также ужин и завтрак. Что до гастрономических изысков, хоть я и не отношу себя к гурманам, но все же не лишен любопытства относительно блюд, наиболее любимых местными жителями, вкус которых запоминается ими первым после материнского молока. Посему во время остановок я с большим интересом изучал меню и выспрашивал официантов о национальной кухне. За время пути я успел попробовать холодный суп из огурцов с зеленью на густом кефире, в котором ложка стояла не хуже, чем в кринке со сметаной, отдал должное лепешкам, начиненным тягучим сыром с травами, полакомился мясным котлетам, обернутыми в нежнейшие листья винограда, и крохотными пельменями, мерилом которым служит обручальное кольцо стряпухи. Отдельного упоминания заслуживают сладости, в разных соотношениях сочетающие орехи и мед. Это и маленькие корзиночки из тончайшего теста с измельченным ядром грецкого ореха, и тянущаяся белая нуга с ним же, и варенье, где упомянутый орех плавает в сладком сиропе вместе со своей природной оболочкой. Я не большой любитель сладкого, однако мой юный приятель Антип уплетал за обе щеки, заменяя орехами с медом прочие кушанья, из чего я заключил, что местные лакомства хороши. Сам я охотнее выпил бы кофе, однако мы забрались в такую глушь, что вместо него приходилось довольствоваться чаем, заваренным на местный манер из трав.

Еще одним непременным атрибутом мест, которыми мы проезжаем, смело можно назвать вино. Виноградники здесь довольно часты, мы видели их не раз – нежно-зеленые кустики, подвязанные к высоким шпалерам, посаженные густо и впитывающие сияние южного солнца, чтобы заключить его в ягодные грозди. Оттого часты и вина – так, что диву даешься, как только местным жителям удается не спиться, ведь к вину в этих землях приучены все от младенцев до стариков. Его подают в маленьких графинчиках или по-простому в кружках, как лимонад или квас. С вином и виноделием связано множество традиций и ритуалов, каждый бокал беспременно сопровождается витиеватым тостом, а подача напитка гостям прямо-таки театральное действо. Разумеется, все это заставляет чувствовать вкус совершенно иначе.

На первой же остановке дилижанса Антип, невзирая на протесты матушки и почитая себя вполне взрослым, пил вино со взрослыми наравне. Лидия Ивановна бросала на меня умоляющие взгляды, призывая вмешаться и остановить ее сына, но просить открыто ввиду непродолжительности нашего знакомства не решилась. Я же счел за лучшее позволить мальчику на себе испытать последствия своих капризов. Моя тактика возымела плоды. Весь следующий день Антип был бледен и жалок, зато о вине на протяжении дальнейшего пути не заикался. К сожалению, так уж мы устроены, что лучшим учителем для нас является собственный опыт, с которым не сравнятся увещевания самых авторитетных наставников, и чем этот опыт горше, тем надежнее запечатлевается он в нашей памяти.

Карличей мы достигли на пятый день нашего путешествия, когда солнце уже перевалило за полдень. Весьма живописная, деревенька эта лежит у подножия горы, приникши к ее склону, как щенок к теплому боку суки. Дома лепятся близко друг к другу, для постройки в дело идет все, что только попадает под руку: остатки прежних строений, обломки камней, доски, глина, стекло. Все это соединяется по одним карличанам ведомым законам, оттого жилища непохожи друг на друга, но одновременно вместе воспринимаются как единое целое, одинаково пестрое, искривленное и скособоченное. Из-за того, что через деревню идет дорога, есть в ней и гостиница, столь же лишенная любых понятий о симметрии. Опорой ей служат могучие валуны, явно бывшие прежде частью фундамента другой, более мощной постройки, а одна из стен с пробоиной и остатками тонкой резьбы выходит далеко за пределы здания, обрываясь в никуда.

Я бы не излагал столь подробно особенности местной архитектуры, кабы не был принужден вновь задержаться в гостинице. Дело в том, что карличане, как и любые жители захолустий, благодаря оторванности от городской суеты умудряются сохранить в себе этакую черепашью степенность. Потребность в движении они утоляют делами насущными, как то забота о пропитании или крыше над головой, в остальное же время сидят возле своих или чужих жилищ и предаются блаженному ничегонеделанью. Торопиться им решительно некуда, стремиться – не к чему, и ни увещевания, ни попытки подкупа не способны сие изменить.

Я окликнул первого замеченного мужичонку, невзирая на жару облаченного в четырехгранную отделанную мехом шапочку и жилет из дубленой кожи. Расстегнутая нараспашку рубаха его от ветхости сделалась серой, рукава держались на одной-двух нитях, а подпоясанные веревкой штаны до колен выцвели так, что определить их первоначальный цвет было невозможно. Густая борода, не знавшая ножниц парикмахера, пенным водопадом ниспадала мужику на грудь, ноги были черны и босы.

- Эй, почтеннейший, не подскажете ли, как добраться к обители святого Георгия-в-горах?

Мужичонка неспешно изучил мое лицо, а затем и весь облик целиком, сделал затяжку из трубки, которую держал в руке и, набрав полный рот табачного дыма, впустил пять сизых колец. Дочерна загорелый, с иссушенной солнцем кожей он походил на старую черепаху, облаченную в непробиваемый панцирь спокойствия.

- Ну, коли пешком да с хорошим проводником, так за три дня доберетесь, а коли не пожалеете пары идеалов, для вас, городских, в том незначительный урон, приходите на рассвете к моему дому, довезу с удобством.

- Разве нельзя поехать теперь? - спросил я, оглядываясь на солнце. По самым смелым подсчетам у нас в запасе было не меньше восьми часов светлого времени, да и ночлег под открытым небом не пугал меня. – Я готов доплатить за спешку.

- Может, и можно, но это уже не ко мне. Вам-то оно без разницы, где спать, не то здесь, не то у монахов, а мне обратно в темень ехать – верный способ шею свернуть. Дорога горная - она точно змея: вьется кольцами, ложится перегибами, к скалам всей плотью льнет, ластится, хоть на миг утратишь бдительность уязвит насмерть. Вот выспимся, позавтракаем и двинем по холодку, - тут он прищурился с хитринкой, поплевал на ладонь и протянул ее мне. – По рукам?

Мне не терпелось продолжить путь, но уж коли у меня имелись попутчики, я не мог ориентироваться только на собственные желания, следовало узнать их мнение. Лидия Иванова разделяла мое нетерпение, а вот Антип запротивился. Мальчику тяжело давалось существование в роли пассивного созерцателя без возможности побегать, полазать или иначе выплеснуть кипучую энергию, запас которой щедро отмеряется всем детям при рождении. Таким образом, разбитной мужичонка получил свое, Антип – свое, а поездка отложилась до утра. Поскольку до заката было еще далеко, я взял мольберт, кисти, краски и отправился бродить по окрестностям – места здесь столь живописны, что мне давно уже хотелось запечатлеть их на холсте. Как обычно, стоило мне начать писать, как я начисто позабыл о времени. Я сделал карандашный набросок и принялся заполнять его цветами и тенями, рефлексами, переливами, острыми и плавными контурами.

Глубоко ошибаются те, кто считают, будто работа живописца зиждется на интуиции. Хотя руки мои действовали самопроизвольно, все мыслительные процессы были сосредоточены на том, чтобы передать на холсте ощущение от представшего перед глазами пейзажа: нежную дымку закатного неба, робкие очертания гор вдалеке, все сильнее истаивающие с расстоянием, острые сколы камней и тонкое кружево диких трав с яркими всполохами цветков. Окликни меня кто-нибудь в тот миг, я не услыхал бы призыва.

Когда я закончил и воротился в реальный мир, оказалось, что давно стемнело, и последние полчаса я рисовал по наитию, смешивал краски наугад и вслепую распределяя на холсте, ловя отголоски собственной памяти, как ловят отблески уходящего солнца. Обратно мне пришлось идти, ориентируясь по звездам и лаю собак. Ни одного огонька не горело окрест, кругом царил топкий мрак. Я успел забраться далеко от Карличей и, разумеется, порядком поплутал, прежде чем вышел к селению. На мое счастье, дверь в гостиницу была не заперта – не удивлюсь, если в Карличах вообще не запирают дверей, поскольку воровать здесь решительно нечего. Это маленькое приключение не испугало меня, а, напротив придало бодрости духа, какую придает обливание холодной водой или растирание снегом.

Утром, как и было оговорено, в сопровождении Лидии Ивановны и хмурого сонного Антипа я продолжил путешествие в телеге, которую наш провожатый чересчур вольно именовал удобством. Я немало сомневался, выдержит ли Лидия Ивановна безбожную тряску и немилосердно терзающий уши скрип, однако моя спутница продемонстрировала редкостное мужество. Мало того, каждый раз, когда Антип, не обладающий материнской стойкостью, принимался жалиться, она занимала его разговорами, и мальчик на время забывал о неудобствах.

Если прежний наш путь пролегал по относительно ровной местности, лишь на горизонте дразня горами, то ныне мы буквально возносились ввысь. От перепада давления у меня то и дело закладывало уши и непрестанно хотелось зевать. Та же напасть постигла Лидию Ивановну и Антипа, один возница спокойно попыхивал своей трубкой да знай себе погонял впряженную в телегу клячу.

Следуя этим путем все выше и выше, я не мог не вспомнить прочитанного мною дневника, продолжение которого надеялся обрести в святой обители, особенно тех его страниц, где Михаил Светлов описывал дорогу в Мнемотеррию. По сравнению с героем я находился в более выгодном положении, поскольку мог видеть места, через которые мы проезжали. И, глядя на крохотные, не больше горошины, деревья, на отары овец, букашками разбежавшихся по склонам, на тонкие ленты пронизывающих ущелья рек, я начинал понимать настрой горцев, весь мир почитающих незначительным пред ликом безбрежного вечного неба.

Однако вскоре мы достигнем цели, и я не рискну доле утомлять вас подробностями. Я намереваюсь отдать письмо нашему вознице, буде тот отправиться в обратный путь, с наказом принять меры к отправке, и надеюсь в скором будущем оно достигнет вас вместе с моими наилучшими пожеланиями.

P.S. Чтобы не оставлять своих героев безликими, к письму я приложу карандашные наброски Лидии Ивановны с сыном и незаконченный портрет этого сына гор возницы с неизменной его трубкой в зубах. Прошу прощения за некоторую небрежность, ведь делал я их дорогой, лишь усилием воли смиряя неминуемое в тряске дрожание руки.

Племянник ваш Николай.