— И, да, Абрамов, не смей пропадать опять на пять лет! — строго заявляю ему, когда автомобиль останавливается в моем дворе, — а то наведу на тебя порчу, — пугаю его, а он с ужасом взирает на меня. — Да-да, — киваю, усиливая эффект от своих слов, — мы, кареглазые, это можем, — подчеркиваю важность цвета глаз в этом вопросе.

Его охватывает приступ истерического смеха, и он выпихивает меня из теплого нутра своей машины, прямо в промозглый октябрьский вечер со словами:

— Иди уже, колдунья доморощенная!

Да, после двух недель на солнечном побережье Мальты, где мы с Сашкой отдыхали, осенний воздух Питера бодрит и нагоняет лёгкую грусть. Я ежусь с непривычки: все же за время отпуска в любимом городе похолодало, а моя курточка, надетая на футболку, греет плохо.

Саша выходит из машины и направляется к багажнику, чтобы достать мой чемодан, с явным намерением проводить до квартиры. Подхожу к нему за своей поклажей — сама донесу, чай, не кисейная барышня, а он, опуская крышку багажника, не спешит его мне отдавать.

— Он тоже кареглазый? — спрашивает, глядя мне за спину.

Оборачиваюсь и замираю, столкнувшись взглядом с тем, кого здесь, да еще в этот поздний час, никак не ожидала увидеть. По его лицу пробегает такой накал бурлящих эмоций, что я невольно сглатываю подступивший к горлу ком волнения.

— Нет, — выдавливаю из себя, — не знаю, — уточняю и все же забираю чемодан из рук Саши, — но ты не бойся, повода-то нет.

— Ну-ну, — кивает Сашка так, как будто знает что-то, — может, я провожу тебя? — И, склонив голову, делает шаг в мою сторону.

— Не стоит, езжай, уже поздно, а тебе за город. — Привстаю на носочки и целую его в щеку, чувствуя разряды грозных молний, иголочками прошивающими меня от макушки до пят.

— Не дергай тигра за усы, — шепчет друг, отстраняясь.

— Он кобель, а это другое….

— Ну-ну, — опять констатирует он лишь одному ему понятные мысли и отходит к водительской двери.

Гордо расправляю плечи, беру чемодан за ручку и на слегка дрожащих ногах уверенной (мне хочется надеяться, что именно так) походкой направляюсь к входной двери.

Вот какого рожна он здесь в такой час делает?!

— Помочь? — интересуется у меня, и в его вежливой фразе сквозит холод.

— Спасибо, сама справлюсь, — отказываюсь и, отставив багаж, роюсь в сумочке в поиске ключа, бесследно затерявшегося в больших объемах моего дамского ридикюля.

— Что же твой, — как-то фамильярно обращается он ко мне (мы на «ты» не переходили, спать-то спали, а на «ты» точно не переходили), — любовник? Встретить-то встретил, а до дома не проводил, с таким-то чемоданом?

— Ну почему же только встретил? Мы отдыхали вместе, — не поднимая глаз, продолжаю поддерживать легенду своего несвободного статуса.

Домофонный замок пиликнул, и Федор, как-то не очень мягко подхватив меня под руку, вталкивает в открывшуюся дверь.

— Чемодан! — вскрикиваю я и осекаюсь, видя его в руках мужчины.

— Пошли, — выдавливает он сквозь стиснутые зубы, и мне кажется, что я даже слышу их скрежет.

В полном молчании поднимаемся на мой третий этаж; широкие лестничные проемы позволяют идти, не соприкасаясь друг с другом, но это, видать, не входит в его планы. Крепко прижав мое хрупкое тельце к своему боку, по-хозяйски обвив талию рукой, он уверенно поднимается по ступенькам.

— Спасибо, — пытаюсь отстраниться от него, — дальше я и сама справлюсь, — говорю как можно убедительнее, потому что тело мое меня подводит, чуть дрожит и млеет, когда он так близко — греховно близко к орбите моего влечения.

— Нет, — одним четким и увесистым утверждением рушит он надежды на быстрое избавление от источника моего неконтролируемого желания.

Забирает ключ из рук, уверенно открывает замки, как будто делает это каждый день и точно знает какая отмычка к какой скважине подходит. Дверь открыта, чемодан в квартире, Федор тоже — по-хозяйски щелкает по клавише выключателя, и моя небольшая прихожая наполняется теплым светом от бра на стене.

А я стою за пределами этой идиллии и поражаюсь тому, как гармонично он вписывается в мою квартирку и как я этого не хочу… Или…?

Фёдор разворачивается ко мне, ловит мой потерянный взгляд — ну не готова я впускать его так далеко в свою жизнь, да и не подходит он к ней, но он здесь…

Одним четким, выверенным движением берет в захват полы моей куртки, резко втягивая меня в уют моей обители. Хлопок — и мы отрезаны от мира закрытой входной дверью.

Толчок — и я прижата к стене его жарким телом.

Звериный рык — и его жадные губы накрывают мои в жадном поцелуе, сминают их, таранят беззащитный рот, пленяют его и задают свой нахально-ласковый танец подчинения.

Я плыву, я таю, как зефирка в чашке горячего шоколада, в его настырных руках, что уже расстегивают замок на куртке, избавляя меня от лишних преград на пути к желанной добыче. И лишь одна шальная мысль проносится в моем затуманенном мозгу: все так же как в первую нашу встречу, с одной лишь поправкой: теперь я знаю его имя, а он — мое.

А дальше — только неистовые поцелуи, жар сплетенных тел и звуки наших стонов удовольствия.

Я просыпаюсь от непривычных ощущений. Меня обнимают крепкие руки, надежно прижимая мое обессиленное тело к мощной, пышущей жаром, груди. Мне так тепло и надежно в его объятиях, но…

Заставляю себя проснуться окончательно и выбраться из плена, который, как трясина, затягивает меня все глубже и глубже в болезненность наших ненадежных отношений.

…Утренняя тошнота, как любимая чашка кофе, вот уже третий день сопровождает мое пробуждение. Не оставляет она меня и сегодня, стоит только встать кровати.

Здравствуй мой фаянсовый друг, что-то мне подсказывает, что на ближайшее время ты будешь первым, с кем я буду встречать начало нового дня, лицом, так сказать, к лицу.

— Ты беременна, — слышу за спиной не вопрос, а утверждение врача, блин, УЗИста, с датчиком в руках разглядывающего на черно-белом мониторе медицинского аппарата, понятные только ему знаки.

— С чего ты взял? — небрежно интересуюсь у доморощенного Шерлока Холмса — ну, прям аналитик хренов: если женщину с утра тошнит, значит, она беременна! — Я, вообще-то, вчера вернулась из-за границы, и это банальное отравление, — заявляю безапелляционно я, вставая с пола и подходя к раковине.

— Банальное отравление проявляется максимум через шесть часов после употребления некачественного продукта. — Оу, так он не только УЗИст, он еще и инфекционист! Что же тогда этот медицинский светила зарывает свои таланты земского врача в строительной фирме? — А мы с тобой всю ночь явно не этим занимались, — с легкой иронической улыбкой заявляет он, подходит ко мне и встаёт за спиной.

Наши взгляды встречаются в зеркале над раковиной, и я опять тону в его карамели.

— Значит, в самолете что-то не то съела, — продолжаю гнуть свою линию, зная точно, что самолет тут ни при чем. Да и приложение в телефоне уже два дня ярким значком сигналит мне о задержке «веселых дней», но я гнала от себя эту мысль.

Зная отца ребенка, не думаю, что данная новость его очень обрадует, и даже не буду проверять правильность своего мнения о нем.

— И что же, — прищурив глаза и поставив руки на край раковины, зажимает меня в тиски своих объятий, — твой любовник даже не позаботился о твоем комфорте, и ты летела в эконом-классе? — с презрением и толикой… ревности? поддевает меня.

— Ну почему же? — Я все же выныриваю из омута пронзительных глаз, наклоняюсь и, набрав полную горсть холодной воды, споласкиваю лицо, остужая раскрасневшиеся щеки. — Я летела в «бизнес» и со всеми возможными удобствами, что может организовать пилот этого же рейса.

Жесткие ладони на моей талии. Резкий разворот, и я оказываюсь к нему лицом, а моя попа, до этого упиравшаяся в его пах с четким символом мужского желания, оказывается на вертикальной поверхности стиральной машинки.

— Не верю. — А чему и о чем он вообще, я так и не поняла…

Федор с неистовым возбуждением опаляет меня всей силой своего желания. Я даже не пытаюсь сопротивляться, просто пью нашу ядовитую страсть, одну на двоих.

Сейчас я его, он мой, а завтра? Завтра я буду сопротивляться, но это завтра...