Капли дождя барабанили по старой крыше. А я радовалась, что нахожусь под ней, в доме деда, в котором когда-то вырос он сам.

На массивном дубовом столе уже лежали собранные по лесу травы, стояли склянки с маслами и экстрактами. Но главное – на спинке дедушкиного кресла восседал Карыч. Его черные, отливающие синевой перья, казалось, впитывали тусклый свет единственной керосиновой лампы, а блестящие глазки-бусинки смотрели на мою возню с привычной долей скепсиса.

— Ну что, потрошилка несчастных сердец, начинаем? — прокаркал он, слегка потрепав крылом.

Я фыркнула, но кивнула, доставая маленький медный котелок – не фамильную ценность, но надежный инструмент.

— Первым делом – основа, — наставительным тоном заявил Карыч. — Не вода, а роса, собранная с лепестков распустившейся на рассвете розы. Чистота намерений, так сказать.

Я аккуратно влила в котелок хрустальный флакон с прозрачной жидкостью.

— Есть. Дальше?

— Дальше – огонь. Не дровяной жар, а пламя свечи, рожденной между двумя влюбленными. Ставь котелок на треугольную подставку, а под нее – свечу.

Я послушно зажгла коротенькую, оплывшую свечку, которую когда-то стащила с деревенской свадьбы. Пламя затрепетало, ровное и почти бесцветное.

— Теперь, — Карыч склонил голову набок, — лепесток аконита. Волчий корень. Осторожно, девочка. Он не для приворота, он для страсти. Для той искры, что разжигает пожар.

Кончиками пальцев я бросила в теплеющую росу темно-фиолетовый лепесток. Он зашипел, испуская едва уловимый горьковатый аромат.

— Мешай, — скомандовал ворон, — по солнцу. Семь раз. Представляй его лицо.

Я взяла деревянную ложку из яблони и начала медленно помешивать, стараясь ни о чем не думать. Но образ Витора – смеющиеся глаза, непослушная прядь волос – упрямо вставал перед глазами.

— Хорошо, — одобрительно каркнул Карыч. — Теперь капля крови. Твоей. Чтобы зелье знало хозяйку.

Я уколола палец серебряной иглой и, сжав его, выдавила в котелок единственную алую каплю. Жидкость на мгновение вспыхнула розовым и снова стала прозрачной, но с золотистым отливом.

— А теперь главное, — голос ворона стал тише и многозначительнее. — Перо феникса. Точнее, его заменитель. То, что я принес.

Он слетел с кресла и, подпрыгнув на стол, выронил из клюва в котелок крошечное, похожее на опаленную соломинку, перышко. Оно коснулось поверхности, и по жидкости пробежала волна тепла, а воздух наполнился запахом пепла и… чего-то неуловимо свежего, весеннего.

— Мешай! Быстрее! — каркнул Карыч, и в его голосе впервые прозвучало напряжение.

Я закрутила ложку, жидкость в котелке заволновалась, закрутилась воронкой, и в ее центре вспыхнуло маленькое, ослепительно-яркое солнышко. Оно пульсировало, отливая всеми цветами заката, а по стенкам медного котелка поползли радужные разводы.

Сердце мое заколотилось в такт этим пульсациям. Я чувствовала, как по жилам разливается странное тепло, сладкое и дурманящее.

— Достаточно! — прокричал Карыч.

Я резко убрала ложку. Пламя под котелком погасло по мановению его крыла. Внезапно наступившая тишина была оглушительной. В котелке переливалась, мерцая изнутри, густая жидкость цвета расплавленного золота с розовыми искрами.

Я осторожно перелила зелье в маленький пузырек из темного стекла. Оно было теплым на ощупь, и сквозь стекло казалось, что внутри бьется живое, рубиновое сердце.

— Ну вот, — Карыч снова устроился на спинке кресла и принялся чистить клювом перья. — Готов твой эликсир глупости. Надеюсь, он того стоит.

Я зажала пузырек в ладонях, прижимая к груди. За окном все так же стучал дождь, скрипели половицы, а в доме на окраине пахло пеплом, розами и надеждой. Глупость? Возможно. Но теперь это была моя глупость. И я уже представляла, как завтра, в лучах утреннего солнца, протяну ему эту крошечную бутылочку, в которой теперь бился отраженный огонь моего собственного сердца.

Меня звали Алена, мне было двадцать. И я гостила у деда на каникулах.

По моей спине пробежала странная, знакомая грусть. В такие тихие, наполненные магией вечера, особенно остро вспоминался другой мир. Земля.

Перед глазами встала картинка: наша тесная кухня, пахнущая папиным кофе и мамиными духами. Папа, вечно что-то чинящий с серьезным видом, а на самом деле — большой ребенок, обожающий глупые комедии. Мама, чьи руки пахли тестом и ванилью, всегда знала, как обнять, чтобы все плохое ушло. И мои двое старших братьев — Макс и Антон. Макс, вечный заводила и мой личный защитник от всех школьных обидчиков. Антон, тихоня-компьютерщик, который тайком от родителей дарил мне свои старые графические планшеты. Сейчас они, наверное, смотрят футбол или ругаются из-за пульта, как в старые добрые времена. А я здесь, в доме у деда, где в камине потрескивает не дрова, а сгустки магической энергии.

Грусть эта была не острой, а скорее теплой, словно плед, в который завернулась душа. Я скучала по ним, по их простому, такому понятному миру без эльфов и зелий. Но в то же время мое сердце сжималось от восторга перед этим новым миром. Мне нравилось, что на базаре можно было купить пирожок у улыбчивого толстого тролля, а потом спорить о цене на кристаллы с важным гномом с окладистой бородой. Нравилось, как светлячки-духи танцевали в сумерках над озером, и как сам воздух здесь был плотным и вкусным, словно пропитанным мёдом и древними чарами.