– Агнесса! Агнесса, где ты, несносная девчонка?! Для кого я нанял учителя танцев?! – гремел под сводами каменной усадьбы голос моего старшего брата, Андреаса горт Антерсона.

Эхо раскатилось по резным дубовым панелям, смешиваясь с треском поленьев в огромном камине.

Темноволосая кареглазая девчушка десяти лет, уютно устроившаяся на мягком ворсистом ковре у моих ног, просительно посмотрела на меня. В её взгляде был немой укор за прерванную сказку о лесных духах.

Я только руками развела. Брат был в полном своем праве. Те старинные легенды и полузабытые баллады, которые я рассказывала Агнессе, были куда интереснее менуэтов, но вряд ли пригодились бы ей в свете. А вот танцы… Любая знатная девушка просто обязана уметь танцевать, чтобы в будущем привлечь выгодную партию. Моё же собственное умение водить хороводы с феями успело запылиться вместе со свадебным венцом, которого я так и не надела.

Так что когда Андреас, его шаги гулко отдаваясь по коридору, крикнул уже совсем близко:

– Ирен, Агнесса у тебя?

Я честно откликнулась:

– Да!

Ребенок обиженно надул губы, скрестив ручки на груди.

– Мне все равно пора ехать, – улыбнулась я, с легким стоном поднимаясь из глубокого кресла с потрескавшейся кожей. В суставах похрустывало – возраст давал о себе знать даже в тридцать пять. – Скоро совсем стемнеет. А дороги здесь, как ты знаешь, не очень хорошие, да и лесные твари с наступлением сумерек становятся смелее.

– Ну тетя Ирен, – просительно протянула Агнесса, хватая меня за рукав.

Я покачала головой, мягко высвободила рукав и подошла к тяжелой дубовой двери, украшенной скромным фамильным гербом. Открыла ее и буквально нос к носу столкнулась с русоволосым великаном, своим братом Андреасом. От него пахло морозным воздухом, конской сбруей и властью.

– Не ругай ее, – попросила я тихо, глядя куда-то в область его массивной серебряной пряжки на ремне. – Она скучала. Уроки, вышивка, снова уроки… Девочке нужна сказка.

Недовольное фырканье было мне ответом. Андреас посторонился, пропуская меня, и его взгляд, скользнув по моей немолодой уже фигуре и скромному шерстяному платью цвета увядшего вереска, словно говорил: «Тебе бы лучше о собственном замужестве думать, а не сказки детям рассказывать».

Я вышла в полутемный, продуваемый сквозняками коридор, где в нишах мерцали тусклые магические светильники – дешевые альтернативы факелам, – и направилась к главной лестнице. Не сомневаюсь, что Мира, жена Андреаса, слышала мои четкие, неспешные шаги по каменным плитам. Но не вышла меня провожать. Впрочем, оно и к лучшему. Мы с ней не ладили. Она, молодая и амбициозная, слишком любила командовать и наставлять, видя во мне печальный пример того, как можно «засидеться в девках». Я же, вкусившая относительной свободы самостоятельной жизни в родовом поместье, ненавидела подчиняться, особенно такой, как она.

Спустившись по широкой лестнице, я вышла в просторный, холодноватый холл, взяла у вертевшейся там служанки свою потрепанную, но добротную лисью шубейку, закуталась в нее, чувствуя, как от меха веет знакомым запахом нафталина и старого дерева, и открыла тяжелую дубовую входную дверь, окованную черным железом.

В лицо ударил ветер. Резкий, колючий, зимний, пахнущий дымом очагов и предчувствием снега. Хоть и не было еще белого покрова, но зима практически вошла в свои права, и в воздухе уже витал тот особый, леденящий звон.

Хорошо, что моя карета, хоть и потрескавшаяся на лакированных боках и лишенная каких-либо волшебных атрибутов, исправно ездила, а кучер, старик Якоб с седой, как иней, бородой, правил двумя неторопливыми, но выносливыми лошадями. Своим ходом, верхом или в повозке, я добиралась бы до своего дома часа два, не меньше, петляя по лесной дороге. И успела бы промерзнуть насквозь, да еще и рисковала встретить кого-то нежелательного в чаще.

Сейчас же я нырнула в услужливо открытую кучером дверцу кареты, уселась на потертое бархатное сидение, поправила складки платья и приготовилась ехать домой, в тишину своих комнат. Карета тронулась с мягким скрипом рессор, увозя меня от света, шума и чужих ожиданий в привычную, немножко грустную, но свою собственную жизнь.

Я ехала, покачиваясь и периодически подпрыгивая на ухабах лесной дороги, и глядя сквозь дремучий сумрак за окном, невольно вспоминала свою предыдущую, такую далекую и такую простую, земную жизнь. Там, на Земле, меня звали Ириной Андреевной Агаларской. Я работала библиотекарем в огромной, пахнущей пылью и старой бумагой городской библиотеке в обычном миллионнике, где за высокими окнами вечно гудел нескончаемый поток машин. Жила в скромной однушке в панельной высотке, доставшейся от умерших родителей, и дни мои текли тихо, размеренно и предсказуемо. Я не могла представить себя не только в магическом мире, но и вообще где-либо за пределами своего микрорайона, графика работы и маленького мирка, заполненного карточками каталогов и шелестом страниц. У меня не было близких подруг, жениха или заботливой родни. Я была предоставлена самой себе, и это меня, в общем-то, устраивало — до поры до времени.

А потом, однажды промозглой осенью, поскользнувшись на мокром от дождя тротуаре возле самого дома, я упала, ударилась виском о бордюр и… перенеслась сюда. Не в тело юной принцессы или могучей волшебницы, а в тело тридцатипятилетней старой девы, младшей сестры сурового графа Андреаса горт Антерсона. Моя новая жизнь началась с головокружения, странных воспоминаний в чужой голове и полного ощущения потерянности.

Из всего графского имущества у меня был только оставленный родителями в мое единоличное владение старый, наполовину заброшенный замок в глухой чаще Леса Теней — место мрачноватое, но свое. Ну и эта самая карета с парой неторопливых, костлявых лошадей. Брат, считая, что большего мне и не нужно, выделил мне из своих людей кучера, того самого старого Якоба, чья верность нашему дому была крепче камня, и служанку-повариху, наполовину орчиху-наполовину оборотницу по имени Ирма. Она, с её грубоватыми, сильными чертами лица, пронзительным желтым взглядом и умением одним рычанием усмирять лесных тварей, была существом пугающим для соседей, но для меня — единственной живой душой в моем новом доме, чья преданность не зависела от сплетен или моего неудачного социального статуса. Она была молчаливой, сильной и великолепно готовила дичь, которую сама же и добывала в окрестных лесах.

Так я и жила уже какую неделю, стараясь не думать о будущем. Да и какое, собственно, будущее, могло быть у старой девы без приданного? Вот то-то и оно…