Я стояла у высокого замкового окна, прислонив лоб к прохладному стеклу. За свинцовыми переплетами, за толстыми стенами, медленно и неумолимо укутывал землю зимний вечер. Снежинки, словно перья с крыльев небесных лебедей, кружились в безветренном воздухе, ложась на темные ветви сосен и на зубцы крепостной стены. Мороз рисовал на стекле причудливые серебристые узоры, а в камине за спиной весело потрескивали дубовые поленья.

Здесь было тепло, сытно, безопасно. Эльфы-слуги, бесшумные и предупредительные, обеспечили всё: от ароматного рагу в глиняной миске до этой самой охапки сухих дров. Тишина в зале была густой, медовой, нарушаемой только треском пламени и тихим шуршанием моего платья.

И от этой совершенной, волшебной тишины на меня накатила тоска. Не острая, не режущая, а тихая, привычная, как эта зимняя поземка. Тоска по другому шуму.

Я закрыла глаза, и сквозь запах дыма и воска пробился другой — резкий, горьковатый и такой живой аромат жареного кофе из соседней с офисом кофейни. Сквозь треск поленьев я услышала далекий, но отчетливый звук: монотонное гудение центрального отопления в моей старой квартире, скрип лифта в подъезде, смутный гул машин за окном. Я вспомнила, как торопилась утром по серому, слякотному асфальту, а снег тогда был не волшебным покровом, а мокрой, неудобной помехой. Я вспомнила ощущение холодного экрана телефона в пальцах и тепло кружки в ладонях.

Здесь не было ни гудков машин, ни разговоров по телефону, ни мерцания экранов. Здесь был покой. Иной, величавый, но иногда слишком безмолвный для души, рожденной в гуле мегаполиса.

Я открыла глаза. Снег все шел. Одна снежинка прилипла к стеклу прямо перед моими глазами, на миг сохранив идеальную, ажурную форму, прежде чем растаять в шестигранную каплю. Я наблюдала за этим маленьким чудом, и грусть потихоньку отступала, превращаясь в тихое, светлое удивление. Да, там был шум и спешка. Но здесь, в этой немой, заснеженной сказке, было иное волшебство — видеть, как рождается и тает снежинка. Слышать биение собственного сердца в совершенной тишине.

Я вздохнула, и пар от дыхания на мгновение скрыл зимний пейзаж. Когда стекло снова прояснилось, я уже не просто смотрела на снег. Я его видела. И, повернувшись к камину, к теплу и покою этого странного, магического дома, я почувствовала, как легкая улыбка тронула мои губы. Тоска не ушла совсем — она тихо свернулась калачиком в уголке сердца, как спящий кот. Но ее место заняло спокойное, ясное «сейчас».

Я протянула руки к огню, грея ладони, и подумала, что завтра, может быть, выйду в этот белый, чистый мир. А может, и нет. А сегодня было достаточно просто стоять у окна и наблюдать, как падает снег в моем новом, тихом мире.

Меня звали Тихонова Виктория Александровна. И я полностью соответствовала своей фамилии – тишина была моей стихией. Не та гнетущая, пустая, а наполненная, живая: шуршание страниц, скрип деревянных полок, тиканье настенных часов в читальном зале. Я обожала покой раннего утра в библиотеке, когда солнечный луч, полный кружащейся пыли, ложился на стопки еще не разобранных книг. Шумные сборищ и большие компании выматывали меня за полчаса, заставляя искать спасения на кухне у холодильника или на балконе, под холодными звездами.

Мне было сорок два. Старая дева — этот ярлык, как не замечаемая этикетка на корешке, висел на мне и в моем мире, и, как я позже поняла, в этом новом, магическом. Впрочем, мне было все равно. Мечты о принце — пусть и не на белом коне, а на приличной иномарке — и двух разумных детях остались где-то там, в пыльном альбоме с выпускными фотографиями. Жизнь сложилась иначе. Я смирилась, не с надрывом, а с тихим, будничным вздохом, и отдала себя работе.

Работа была моим храмом и крепостью. Я была главным библиографом в городской библиотеке, знала каждый стеллаж, каждый каталог, каждую потрепанную обложку. Больше всего я любила наш отдел фантастики, спрятанный в дальней, уютной нише под самым сводчатым потолком. Там пахло старой бумагой, клеем и тайной. Я поглощала романы один за другим, особенно фэнтези. Я не просто читала — я жила в тех мирах. Представляла себя не королевами или могущественными волшебницами (это казалось слишком уж наглым), а скорее мудрыми хранительницами знаний, затворницами в башнях, полных свитков, или просто наблюдательницами со стороны, сидящей у трактирного камина с книгой в руках.

И вот однажды, холодным ноябрьским вечером, я шла домой. В руках — пакет с молоком и свежим томом очередной эпопеи. Тротуар был скользким от неумело посыпанного песка и первого, уже подтаявшего снега. Я думала о только что дочитанной главе, о том, как героиня проходила сквозь Зеркало Туманов в иной мир. В ушах стояла тишина библиотеки, а не городской гул. Я не заметила черной, невидимой в сумерках наледи.

Нога резко ушла вперед. Мир опрокинулся, сменив вертикаль на горизонталь. Последним земным ощущением был не удар о бетон, а странная, мягкая пустота, будто я проваливалась в стопку пуховых перин. И запах — не бензина и снега, а воска, древесины и… чего-то цветочного, незнакомого.

Я очнулась здесь. Не в теле юной эльфийки или знатной дамы, а в своем собственном, сорокадвухлетнем, знакомом до каждой родинки. В платье из простой, добротной шерсти, которое показалось бы здесь грубым, на жесткой кровати под тяжелыми балдахинами. Первая мысль была абсурдно-практичной: «А книга-то где? И молоко пропадет». Потом пришел страх. А потом — ошеломляющее, тихое узнавание. Эти каменные стены, этот воздух, эта глубокая, не городская тишина за окном… Это было похоже. Похоже на сотни прочитанных мной страниц. И мое сердце, всегда стремившееся к покою, вдруг забилось не от ужаса, а от странного, щемящего предвкушения. Будто я наконец-то дошла до той самой дальней полки в нише и нашла книгу, которую искала всю жизнь. Только открыть ее предстояло не руками.