Катар-талах медленно шёл по тёмному коридору. Мягкие подошвы его сапог едва касались неровного пола.

Здесь, в подвалах столичного особняка Флавиев было темно, сыро и холодно. Он ненавидел этот род. Ненавидел сильнее всех других, хотя если бы спросили его – каждый до последнего римлянин должен был умереть.

Уверенность, рождённая двадцать восемь лет назад, крепла в крылатом убийце с каждым днём. С каждым шагом пути. С каждым новым решением, с каждой новой смертью.

Он был художником и был защитником, он был правителем и беглецом. Побыл даже рабом. Двадцать восемь лет кровавого ада вытравили из него всё, что делало его собой.

Теперь, когда на востоке заалела надежда, когда настал час возмездия, он наконец решился прийти. Поиски, которые он вёл двадцать восемь лет в тайне ото всех, наконец подходили к концу.

Последний приказ – единственный приказ, который был для него важен– катар-талах собирался исполнить сегодня. Сколько бы мёртвых тел не оказалось у его ног.

Лязг оружия. Замер на секунду. Хруст костей в тонких руках. Тело энтари оседает на пол и остаётся лежать неподвижно. Крылатый переступает гору тряпок и продолжает идти вперёд.

Вот она. Замок навесной, примитивный. И засов. Как можно удержать его таким замком… его, который двадцать восемь лет шёл по следу.

Он достаёт из складок плаща металлическую пластинку и прикладывает к замку. Всё сложнее искать источники энергии, приходится беречь такие мелочи, как зеницу ока. Щелчок и замок соскальзывает с дуги. Убийца убирает в сторону дубовую задвижку и открывает дверь.

***

В камере было темно. Всегда темно. Но время можно считать по щелчкам замка. Они приходили трижды. По крайней мере, раньше. Первые пять тысяч дней или около того. Утром приносили еду. Днём забирали на допрос. Вечером приходили развлекаться.

Потом, где-то в начале седьмой тысячи, палач приходить перестал. Она всё думала, что же это значит. В душе догадывалась, что её тайны больше никому не нужны. Но поверить в это означало сдатьсясдаться, и она снова и снова изобретала объяснения того, что допросы прекратились.

Ещё через тысячу дней или около того они стали забывать приносить пищу. Она тешила себя надеждой, что война не даёт им сосредоточиться на таких мелочах, как полумёртвая пленница, хоть и знала, что это самообман.

Ночные гости приходили всё так же регулярно, так что она продолжала считать. Им нравились её волосы и лицо, так что они не были излишне жестокими. Редко применяли плеть и не калечили её, только унижали. И всё же - она уже начала сбиваться со счёта – через пару тысяч дней они стали приходить реже. Она догадывалась, что виной тому то ли шрамы, то ли покорность.

Один раз никто не приходил долго… Она бы сказала, что дней шесть или семь. И еду никто не приносил. Она уже не хотела гадать, что случилось наверху. Только сидела в самом углу, обхватив колени руками, и смотрела на темноту. Она видела эти стены так долго, что могла бы и не открывать глаз. А когда они наконец пришли – конечно, не для того, чтобы её накормить её, - она готова была броситься им в ноги и целовать грязные сапоги, только чтобы упросить их не оставлять её одну так надолго.

Кажется, это им понравилось, и на какое-то время их игры обрели новый смысл.

И всё же время шло. Не только душа, но и тело понемногу старело. Крылатые живут долго, если соблюдают элементарные правила – правильное питание, здоровый сон. Их бессмертие не той природы, что у демонов и их потомков.

Они стали приходить всё реже, и приходили теперь другие. Эти, новые, не знали её имени и называли её просто «рабыня». Это, конечно, было некорректно, ведь она была военнопленной, а военнопленный заслуживает другого обращения. Но она не спорила. Они были жестоки и уже не щадили её.

И всё же последнее время редкостью стали и они. Она не видела себя в зеркало, но предполагала, что стала уже слишком стара и уродлива, чтобы заинтересовать даже этих.

Они не приходили… она не знала… десять дней?... еду Еду приносили семь раз, но она была уверена, что пару раз её принести забыли. Итак. Они не приходили десять дней, когда дверь открылась. На пороге, озарённый со спины тусклым светом чадящих факелов, стоял человек в голубовато-сером плаще. Слишком стройный для местных энтари. Слишком гордый для местных крылатых.

Он вошёл в комнату и, немного привыкнув к темноте, посмотрел на неё. Человек протянул руку. Рука ощутимо дрожала.

Лира не шевелилась, не уверенная в том, чего от неё хотят. Тогда человек свободной рукой сбросил с головы капюшон, и Лира задохнулась. Чувства накрыли её водопадом, стремительной лавиной. Она схватила руку и, прижав к губам, принялась её целовать.

***

С ужасом и болью Дайнэ смотрел на то, что осталось от его госпожи.

- Лира… - он произнёс имя, которое не называл вслух уже так давно, но столько лет произносил во сне, и тут же поправился: - Намэ…

Дайне упал на одно колено, как и двадцать восемь лет назад, когда увидел свою повелительницу впервые. Намэ изменилась. Постарела сильнее, чем может постареть крылатая. Лицо будто ссохлось и свет в глазах… Дайнэ не был уверен, что от него остались хотя бы угли. Он смотрел в лицо – такое чужое и такое родное, и не мог оторвать взгляда, вопреки этикету, вопреки инструкциям. Лира должна была приказать встать. Аран-тал должен был стоять так, пока намэ не прикажет подняться, но он видел, что Лира совсем не в состоянии принимать решения.

- Они сейчас придут. Отдайте приказ.

Глаза Лиры заметались по комнате.

- Намэ… - лицо Дайнэ озарила счастливая улыбка. Какой бы не была его госпожа – ему было всё равно. Это была она. Наконец, это была она.

- Бежать… ты пришёл, чтобы мы бежали? Или ты тоже пленник? Или… или мы победили?.. – в последнем вопросе надежда - слепая, как тьма вокруг.

Дайнэ улыбнулся, но горечь сквозила в его улыбке. Он старался. Так старался, как только мог. Он помнил, чего намэ хотела от него. Он не бросил доверенных ему крылатых. Но как бы он не старался, не мог переделать самого себя. И одна единственная крылатая, ради которой он жил, была для Дайнэ важнее всех остальных всегда.

Инаро покачал головой.

- Как вы приказали. Пришёл за вами. Прикажите встать. Прикажите убить их всех.

Лира улыбнулась – совсем невесело, одними губами.

- Ты же не любишь убивать.

На одно короткое мгновение Дайнэ опустил веки, не смея смотреть ей в глаза. «Крылатые предки… Тебе столько ещё предстоит обо мне узнать…»

- Прикажите, - твёрдо повторил он, открывая глаза.

Лира опёрлась на руку, протянутую к ней, и попыталась встать. Она была слишком слаба, и, не дожидаясь разрешения, Дайнэ вскочил и подхватил на руки падающую талах-ар.

Лира лежала в его объятиях и смотрела снизу вверх поблёкшими, почти бесцветными глазами.

- Уведи меня, - прошептала она, - прочь отсюда. И мы будем говорить.

Боль и усталость исказили её по-прежнему красивое лицо. «Я убью их всех за то, что они сделали с тобой. Мне не потребуется приказ».

Дайнэ кивнул и поднял лицо к выходу, туда, откуда уже доносился топот ногсапог.

***

Когда в проёме двери показалась фигура, закутанная в алый гербовой плащ, Дайнэ осторожно опустил пленницу на землю и отвернулся. Перед глазами всё ещё стояло лицо с выцветшими ресницами, сухой, как папирус, кожей, бледными губами. Нет, перед глазами стояло другое лицо, молодое, освещённое улыбкой, поймавшей очарование солнечного луча.

Дайнэ стиснул зубы, заставляя себя сосредоточиться на враге, преграждавшем проход. Довольное, уверенное в себе лицо. «Ты привык видеть в крылатых рабов. Ты привык, что мы ни на что не способны ни на что. Ты ошибся, проклятая тварь. Я больше не талах. Давным-давно. Двадцать восемь лет – с тех пор, как вы отняли у меня Её».

Ему не требовалось думать, чтобы рука легка на саркар, и пальцы до предела нажали кнопку до предела. Из небольшого цилиндра, не занимавшего много места, выскочили с обоих концов такие же продолжения. Оружие, не созданное для того, чтобы убивать. Оружие, придуманное народом, не знавшим войны. Он нажал ещё раз и ещё раз, пока на концах цилиндров не появились обоюдоострые клинки. Оружие, которое было запрещено. Когда-то давно, когда они ещё не знали, что такое боль. Клинки на своём саркаре Дайнэ смазывал ядом. Зельем, которое придумал другой народ. Народ, который заставил его полюбить смерть.

Ему не требовалось думать, чтобы один за другим нанести серию молниеносных ударов. Атаки не оставили противнику шанса приблизиться на расстояние удара меча, зато в лохмотья распороли его руки и щёку.

Ему не требовалось думать. Кровавые всполохи неслись перед глазами не останавливаясь, но настоящие его глаза видели только одно лицо, окутанное золотыми волосами, растрёпанными после бессонной ночи.

Он бил, бил и бил, пока не услышал крик, и голос, кричавший совсем рядом, не принадлежал энтари.

- Хватит! – тонкая рука легла на его предплечье, и Дайнэ в ярости отбросил её, но в ту же секунду замер, осознав, что сделал.

Аран-тал упал на колени и прикоснулся губами к только что отброшенной руке. Лира тоже тяжело дышала.

- Уведи меня отсюда. Просто уведи. Уведи.

- Принято.

Он встал и, сложив окровавленное оружие, снова пристегнул его к поясу. Затем взял намэ на руки – нежно, будто маленькую, - и пошёл прочь, не глядя на мёртвые тела, оставшиеся лежать позади. Слишком много было этих тел, чтобы он ещё умел думать о нихо них сожалеть. «Ты - моя надежда», - думал он, глядя на нежное лицо в обрамлении растрёпанных светлых волос. «Ты всегда останешься для меня такой».