От Сент-Луиса до Натчиточес мне нужно было преодолеть порядка шестисот пятидесяти миль, а это не меньше одиннадцати часов пути. Я выехал с рассветом и, как и в прошлый раз, наивно полагал, что доберусь до места в тот же день, всего лишь сделав пару остановок, чтобы отдохнуть и подкрепиться в придорожных забегаловках. Однажды мне удалось добраться до Рейчел, не останавливаясь на ночлег, но это было летом, и я даже смог вздремнуть с часок, припарковавшись на обочине. Зимой же, когда рано темнело, да и дорога оставляла желать лучшего, а я никогда не был рисковым парнем, – в середине пути становилось ясно, что без ночёвки не обойтись. Конечно, я мог сразу сказать себе: «Фрэнсис, не будь таким упёртым ослом! Ночь в мотеле тебе обеспечена» - будь я чуть менее самонадеян. Но то был мой давний грех, и что я мог с ним поделать? «Гордыня – главный твой враг, Фрэнсис», – говорил мне ещё мой первый пастор, отец Лоуренс Лерой. С тех пор прошло много лет, я сам стал пастором и получил бы приход, имей я немного больше смирения, но гордыня так и осталась моим главным врагом, и после неприятного разговора с епископом я предпочёл отказаться от мыслей о приходе и стать капелланом в онкологическом центре.

Это было тяжело – так часто видеть смерть лицом к лицу и слышать, как некоторые пациенты, отчаявшись, проклинали Бога. Но если мне удавалось разговорить их, если удавалось достучаться до тех, кто утратил веру, и они соглашались молиться вместе со мной – в такие моменты я чувствовал, что что-то сделал правильно в этой жизни, и я становился по-настоящему, безгранично счастлив.

Первого попутчика я взял недалеко от Блумсдейла. Моей спутницей оказалась милая девушка Эппл с копной разноцветных дредов на голове. Она развлекала меня стихами и песнями собственного сочинения. Эппл говорила почти не умолкая, и в ней было столько энергии, что она бы могла вполне заменить собой небольшой электрогенератор, если бы вдруг возникла такая необходимость. Эппл курила травку и даже предлагала мне затянуться, когда мы остановились передохнуть, но я благоразумно отказался. С Эппл мы расстались при подъезде к Мемфису. Она поцеловала меня на прощанье и подарила тоненький кожаный браслет. Я тронулся с места, а она всё продолжала посылать мне воздушные поцелуи – я видел, как она подносила пальцы к губам, пока её фигура не стала совсем маленькой и я уже не мог различить детали.

Я всегда с удовольствием брал попутчиков. Они помогали мне скоротать время в пути, а я помогал им добраться, куда было нужно. Второго попутчика я посадил недалеко от Форрест Сити. Он запрыгнул на переднее сиденье и ловко закинул рюкзак назад. Я сразу понял, что парень – автостопщик со стажем.

– Я Дэйв, – протянул он руку.

– Фрэнсис, – представился я. – Я еду в Натчиточес.

– Отлично! – хлопнул в ладоши Дэйв. – Мне как раз в ту сторону. Мне нужно в Мансфилд.

– Мансфилд? От Натчиточес это совсем недалеко.

– Я везучий, ‒ улыбнулся Дэйв. ‒ Я еду навестить друга. Ну… На его могилу. Сержант Роуч. Мы вместе воевали в Ираке.

– Ты служил в Ираке? – переспросил я.

– Две тысячи четвёртый, две тысячи шестой. Два года назад.

– Ясно, – отозвался я.

Дэйву на вид было не больше двадцати двух – двадцати трёх: коротко стриженные рыжие волосы, камуфляжные штаны – я мог бы и догадаться, что он служил. На носу и на щеках у Дэйва были веснушки, а кожа была гладкой, идеально-ровного, чуть розоватого оттенка. Такая кожа бывает у младенцев – не испорченная солнцем и временем, символ чистоты и невинности. Мне доводилось крестить разных младенцев: среди них были пухлые, с перетяжками на ручках и ножках, были желтушные, были худые и сморщенные, похожие на маленьких стариков, а были новорожденные, которых можно было назвать воплощением младенчества, воплощением новой жизни как таковой – с большими внимательными глазами и здоровой сияющей розоватой кожей. Когда я брал их на руки, то чувствовал себя так, будто держал самого младенца Иисуса.

– Роуч погиб в ноябре две тысячи пятого, – продолжал Дэйв. – Бомба попала в наш Хаммер. Осколок разорвал ему артерию на шее. Он истёк кровью… А я, как видишь, живее всех живых.

– Мне очень жаль…

– Да брось. Всё нормально. Ты же его не знал… А у тебя что в Натчиточес? Дела?

– Можно и так сказать. Две недели назад моя сестра стала мамой, и я еду крестить малышку.

– Это здорово! Поздравляю!

‒ Спасибо! – улыбнулся я.

– То есть… Стоп… Подожди, ты хочешь сказать, что будешь сам её крестить? Ты что, священник?

– Да.

– Вау! То есть… Я имею в виду, это круто! Послушай, а где же твой, как он у вас там называется… воротничок?

– Я не ношу его постоянно. В обычной жизни я выгляжу как обычный человек.

– А разве священникам не нужно носить, ну, специальную там форму одежды?

– Теперь это уже не так строго регламентируется.

– Круто, да. Правда, круто. Никогда не доводилось кататься со священниками. А ты откуда едешь?

– Из Сент-Луиса.

– Я был в Сент-Луисе. Мне понравилось. У вас там красивые соборы.

– Видел собор Святого Людовика?

– Который? Ну, как он выглядит?

– С большим зелёным куполом. И сам весь такой большой. Серого цвета.

– А! Да! Видел. Красиво. Ты в нём служишь?

– Нет! – рассмеялся я. – Куда мне? Я капеллан в местном онкоцентре.

– Хреновая работка. Когда всё время кто-то умирает… Это жутко выматывает. Да, Фрэнсис?

‒ Иногда очень устаёшь. Это правда. Не физически, я имею в виду…

‒ Звучит почти как оправдание.

Я и в самом деле будто оправдывался.

– Но это очень благодарное дело. Я рад, что занимаюсь этим.

– Кто-то лечит, пытается вытащить, а кто-то убивает, – проговорил Дэйв. – Ты не против, если я закурю?

– Не против.

Дэйв достал из кармана сигареты и закурил.

С сигаретой во рту Дэйв выглядел странно, нелепо. Не знаю почему, но он, солдат, прошедший Ирак, рыжеволосый парень, с красивой кожей и полными губами, казался мне почти ребёнком. А дети не должны курить. И дети не должны убивать. Мне хотелось выхватить сигарету у него изо рта, отобрать всё, что оставалось у него в пачке, и выкинуть в окно.

– Сколько тебе лет, Дэйв? – поинтересовался я.

– Двадцать три. Через месяц будет двадцать четыре. А что?

– Ничего. Чистое любопытство.

– А тебе?

– Мне скоро тридцать.

– М-м-м… Тридцатник… В прошлом году я думал, что не доживу до тридцати.

– Почему? Ты болел? Что с тобой было?

– Просто не хотелось жить. Всё надоело… Знаешь, когда мотаешься туда-сюда без дела. Не можешь себе нигде места найти. Как проклятый. Тебе всё равно – что ты есть, что тебя нет.

– Похоже, это была депрессия.

– Наверное. Хрен знает.

– Война бесследно никогда не проходит, Дэйв. Ты обращался к специалистам? Тебя должны были направить к психологам, психиатрам. Ты должен был пройти курс реабилитации.

– Да, наверное… Я не знаю. Сказали, что со мной всё в порядке… Я вернулся домой. Думал, из этого что-то выйдет… А потом мне всё надоело, и я стал мотаться по штатам.

– Значит, у тебя нет работы? Ты бродяжничаешь?

– Ну, можно и так сказать. Подрабатываю то здесь, то там. Такой парень, как я, нигде не пропадёт.

– Откуда ты родом, Дэйв?

– Хангри Хорс. Монтана.

Монтана. Пожалуй, более унылого штата на карте не найти. Что ему было делать в Монтане? В каком-то Богом забытом городке с названием Голодная Лошадь? Был ли у Дейва шанс не попасть в Ирак? Вот какие мысли крутились у меня в голове.

– Это крошечный городок в долине реки Флатхед, – продолжал Дэйв. – У него даже названия сначала не было. По легенде, однажды зимой, где-то сто лет назад, у одного мужика убежали две лошади – Текс и Джерри. А через месяц они вернулись, полудохлые от голода. Ну вот, с тех пор город и стал называться Голодная Лошадь.

– Твои родители живы?

– Отца я не знал. А мать умерла от метамфетамина. Как раз, когда я был в Ираке.

– Боже, – только и мог вымолвить я.

– В Хангри Хорс почти все сидят на мете. Кроме детей и стариков, разве что.

– Это ужасно, Дэйв. Просто ужасно. А что же церковь? У вас есть церковь?

– Да никто туда не ходит. Приезжал какой-то пастор. Читал проповеди… Да кому это всё надо? В городе нет работы. Скука и нищета. Люди живут в трейлерах. Как крысы. Пойти некуда. Заняться нечем. Бесконечные зимы. Ненавижу зиму… Из достопримечательностей только национальный парк рядом, в нескольких милях. Туристы проезжают мимо. Останавливаются иногда, чтобы купить черники. Зимы. Мрак. Безработица. Скука.

Дэйв виделся мне мальчишкой. Среди других таких же мальчишек. Он поднимался ещё до рассвета. Отправлялся в лес за черникой. Ягоды много ‒ куда ни глянь. Руки фиолетово-чёрные, уже не отмыть. Но Дэйву всё равно. Он пересыпал чернику в пластиковые бутылки с отрезанным горлом, придерживал рукой, чтобы не просыпать. Торговал на въезде в город. Машины останавливались разные. Из них выходили разные люди. Дэйв протягивал ягоды, получал деньги. Смотрел вслед уезжающим автомобилям. Матери отдавал только часть заработанного, а иначе всё спустит на мет…

– Это… очень печально.

– Ещё как печально, Фрэнсис. Это медленная смерть. Люди в Хангри Хорс так и умирают – медленно и печально. Кому-то удаётся выбраться. Парни, не окончив школу, уходят в Ирак или в Афганистан. А кто сидит на мете – уже конченые люди. Ходячие мертвецы… Порой я думаю, как хорошо, что я не видел, как умерла моя мать. Она была похожа на призрак, ещё когда я не уехал оттуда, а потом… Чёртова сраная жизнь, Фрэнсис… Какой в ней смысл?

– Во всём есть смысл, Дэйв, поверь мне. Во всём рука Бога и его провидение. Просто мы не всегда можем прочитать знаки и не всегда верим… Мы не вверяем себя в руки Господа. Мы отрекаемся от него. Мы ведём себя, как непослушные дети, а потом удивляемся, отчего всё так происходит.

– Смешной ты человек, Фрэнсис, – горько усмехнулся Дэйв. – Ты правда считаешь, что это Бог всем заправляет?

Я решил остановиться и сделать передышку. Я должен был поговорить с Дэйвом. Я свернул на обочину и заглушил мотор. Дэйв не возмутился, не стал спрашивать, зачем я это сделал. Он повернулся ко мне лицом, как будто готовый слушать. Он пристально смотрел на меня своими жёлто-карими глазами и ждал, что я скажу. А я никогда в жизни ещё не чувствовал себя таким беспомощным. Я понимал, что Дэйв знает жизнь не понаслышке. Дэйв знал жизнь лучше, чем я. Я боялся, он задаст мне такие вопросы, на которые я не найду ответов. Где был Бог, когда его мать умирала от мета? Где был Бог, когда погибал сержант Роуч? Почему Он ничего не сделал, если видел всё это? И разве можно было поверить, что Бог тебя любит, когда ты не видишь, не чувствуешь этой Божьей любви?

Как я мог его утешить? Мальчишку, который пережил больше иного взрослого мужчины.

– Послушай, – неуверенно начал я. – Я понимаю, что ты очень расстроен, ты утратил веру. Ты ищешь выход и не можешь его найти. Но выход есть всегда. Даже когда основной выход заблокирован, остаётся запасной. Я не хочу сейчас цитировать Библию, потому что для тебя ещё не время, но я хочу, чтобы ты знал, что у тебя всё получится, Дэйв. Ты справишься. Просто поверь мне, ладно? Наверное, это не случайно, что мы сегодня встретились. В жизни ничего не происходит просто так. Всегда есть причина и следствие. Понимаешь?

Дэйв лишь кивнул головой. Я упёрся локтями в руль, положил на них голову и помолчал некоторое время.

– Ладно. У меня предложение, – наконец сказал я. – Нам надо сейчас подкрепиться, а потом найти мотель и переночевать там. Скоро начнёт темнеть, а нам ещё ехать и ехать. У меня уже устали глаза и руки… Я всё равно планировал заночевать где-нибудь.

– Боюсь, мне не хватит на мотель, – возразил Дэйв.

– Всё нормально. Я заплачу. Не переживай. Это сущая ерунда. Правда, – отмахнулся я. – Сейчас отдохнём, а завтра с утра опять рванём. И приедем в Натчиточес ещё до полудня.