Иногда кажется, что жизнь — это чужая одежда. Надел — и вроде сидит хорошо, скроена добротно, даже смотрится красиво. Но где-то под мышкой давит, воротник трёт шею, а ткань пахнет чужими духами. Я носила такую одежду тринадцать лет. Её звали Замужество. Материал — Стабильность. Фасон — Приличия.

Мой дом был аквариумом с идеально отфильтрованной водой, где я плавала по кругу, ударяясь носом о прозрачные стены. Снаружи все ахали: какая чистота, какая красота! А я внутри медленно задыхалась. Мой муж был смотрителем этого аквариума. Он следил, чтобы стекло было чистым, корм подавался вовремя, а я не делала резких движений.

А потом в воду просочился яд. Старый, выдержанный, с терпким вкусом прошлого. Он не убивал сразу. Он медленно оживлял. Он будил спящие клетки, заставляя вспомнить, что когда-то это тело умело не просто плавать по кругу, а нырять на глубину, где темно, холодно и опасно. Где можно захлебнуться. Но и можно — почувствовать.

Мы с ним были сломаны одним и тем же молотом — жизнью. Наши трещины идеально совпадали. Его боль находила во мне отклик, как нота, взятая на расстроенном инструменте. Мы не говорили об этом вслух. Мы узнавали это в прикосновениях, которые были грубее ласки, во взглядах, которые были прямее слов.

Мы были знакомы давно. До аквариума. До смотрителя. Тогда мир пах не стерильной чистотой, а пылью и дождём. И в том, другом мире, я помнила вкус иного воздуха. Он был горьким. И оттого — настоящим.

Теперь этот вкус вернулся. Сладкий и тяжёлый, как мёд на кончике языка. Он обжигал. Он сулил боль. Но он был единственной правдой в моей вымытой, вычищенной, продезинфицированной жизни.

И я сделала глоток. Зная, что это яд. Зная, что после сладости наступит тяжёлое, удушающее похмелье. Но кого волнует завтра, когда сегодня — ты наконец-то чувствуешь, что жив.