Чаще всего я была одна. И в школе, и в универе, и потом, когда уже, вроде, пора детей уму-разуму учить, от «кампутеров» отгонять, да внуков просить, но не было у меня тех детей. Не подумайте, что я их не хотела. Хотела. Только вот дети просто так, от одного хотения не заводятся. Да и могла тоже, да. Думаете, что имею завышенные запросы, или как там пишется в статьях про современных женщин «Хотела от мужчины много, сама была единорогом»?

Была у меня одна, всего одна черта, которая этому мешала. Ну, не деторождению, а процессу, что перед деторождением… Ну вот, со скромностью своей ничего и не скажешь толком. В общем, мужчины со мной больше недели никак и не приживались, как штукатурка на районной больнице – неделя и до свидания, вроде и не было вовсе. Хорошо еще, если объяснят, предупредят, а так, чаще всего просто уходили пока я на работе.

Скажете психическая? Нет, спокойная и уравновешенная, два высших образования, секция танцев, бегаю три раза в неделю, зимой лыжи в охотку. Но вот… не нравилось им со мной жить. От того и не заводились дети.

Но во всем остальном – жизнь полная чаша благодати и радости. Мать, Царствие Небесное, всему научила, хоть и растила одна, без отца. Отец мой был моряком дальнего плаванья, бороздил моря и океаны, и видимо забороздился так, что дорогу домой забыл напрочь. Эту сказку я любила в детстве, но в школе «добрые» одноклассники объяснили мне, что моряки и космонавты – это такие звери, которых мамашки придумывают, чтобы не уронить имени отца в глазах чада. Хоть он их и бросил давным-давно.

Я конечно ждала папу, и обязательно представляла его с ракушкой, такой, знаете, размером с баранью голову. Что он войдет в дверь квартиры, ленты за плечами будут колыхаться, из ракушки вдруг раздастся крик чаек, гуд корабля, и прочая эта морская финипистика.

В школе меня тоже недолюбливали, и все из-за моей странности, но это меня не особо расстраивало – меньше народу – больше кислороду, как говорила бабушка, у которой я проводила каждое лето. Бабуля, кстати, осенью, когда меня отправляла с мамой домой, тоже выдыхала, и даже, наверное, отмечала мой отъезд. Но без помощи не могла, и поэтому смирялась – терпела.

В школе, а потом и в институте я дружила только с Верочкой – она спокойно относилась к моей прибомбашинке, но, если быть честным, у нее была примерно такая же, а если совсем не врать – даже похуже, чем моя.

Рожать «для себя» - как это стало модно нынче, я не хотела, хоть и подумывала на эту тему. Потому что не честно это, не хотела, чтобы и им пришлось врать про отцов – полярников, и прочих удивительных тварей.

В сорок лет моя особенность вдруг оказалась востребованной, и я, получив чуточку дополнительного образования открыла свою фирму. В ней мы с Верочкой и стали звездами первой величины – хорошо, что не вылечились, когда нам советовали знакомые, причитая, что с такими вот «тараканами» никаких детей не завести, потому что они в этой среде не заводятся от слова совсем.

Когда фирма разрослась, пришлось нанять в офис двух девушек. Не смогли мы найти таких как мы, видимо в специальном божьем принтере краски такие закончились, сняли с производства, и пришлось брать помощниц по объявлениям.

Именно из-за них я и сделала шаг, который стоил мне всего. Лучше, конечно, по порядку, но сразу скажу – я честная и открытая женщина, на посиделках даже называют душой компании, только вот с тех посиделок всех баб моих знакомых мужья забирают, а меня такси, и приезжаю я в свой большой красивый дом, но пустой и тихий, и от этого мертвый. Хотя, есть в нем что-то похожее на меня, и это огорчало еще сильнее. Вечера были холодными и тихими. Оставалось ждать утра, когда жизнь начинала кипеть, и солнце подмигивало в окно, и планов громадье. Лишь бы не вечер.

Рано утром все шло по плану, который висел на холодильнике под магнитом с коровой. Купила я ее не из-за надписи: «Не жри, и так корова», а потому что корова была мультяшная, и глаза у нее были очаровательными. Как принято писать «с поволокой». Она действительно напоминала меня: длинные ресницы, опущенные уголки глаз, тонкая талия и обширные ягодицы. Корова была в туфлях лодочках и купальнике в стиле пятидесятых. Именно так я и собиралась одеться на очередной летний отпуск, но пока не отпускала работа.

Кофе машина подала сигнал, что пора закругляться в ванной, и спешить – доделать дела на пять дней за два и покупать путевку. В этот раз поехать придется без Верочки – у нее открылась аллергия, и пока она не разберется на что, боится, говорит, умрет от анафилактического шока.

Такси подъехало вовремя, и я считала, что день начался хорошо. Но эти двое смешали не только мои карты, но и карты Всевышнего, скорее всего. Думаю, у него в этот день был не просто выходной, а первый день отпуска.

– Эльвирочка Михална, Эльви… - за мной бежала помощница, и снова повторяла это дурацкое уменьшительно-ласкательное, которое меня раздражало.

– Прошу тебя, не называй меня так, из-за «Эльвирочки» я любить тебя сильнее не стану, хотя, «сильнее» - это прямо очень сильно сказано, - ответила я, остановившись перед лифтом, и обернувшись к Елене.

– Похоже, мы напутали с Мариночкой Львовной, - она сделала мультяшные глаза, сжала ладошки на груди и глубоко вздохнула.

– И что же вы Еленочка Никитишна с Мариночкой Львовной напутали? Это мой первый вопрос, а второй – отчего у мужчин с такими красивыми именами такие тупые дети.

– У каких мужчин? – Лена снова «зависла».

– Давай по делу. Что вы там напутали?

– Мы отправили стеллажи не на Никитскую, как нужно было, а в пригород, и с Никитской заказчик сейчас орет на нас. Понимаете?

– Я прекрасно понимаю почему он орет на вас, Еленочка Никитишна. Созвонитесь с водителем, и назовите правильный адрес, а я еду на Никитскую, и попытаюсь успокоить человека, которому пришлось говорить с вами, - ответила я и шагнула в лифт.

Нажав на кнопку первого этажа, я глубоко вдохнула, закрыла глаза, и выдохнула – это всегда помогало мне уравновесить свое состояние, которое после диалогов с этими двумя можно было назвать только одним словом – раздражение.

Кабина вдруг резко остановилась, и свет погас.

– Да едрит твою за обе ноги! Какого черта мы платим за все эти чудеса механики и электроники такие деньги, коли ничего никогда не работает нормально? – громко сказала я, понимая, что уравновесить свое состояние сегодня не получится. Я нажала на кнопку вызова специального человека, но в ответ, на другой стороне микрофона я услышала странный шорох и слова, значение которых просто не понимала. Это была та еще тарабарщина. Как будто буквы назывались рандомно.

– Эй, вы там напились средства для смазки лифтов? – нажав на кнопку связи проорала я. Но в ответ я снова услышала те же странные слова.

Через час торжественного стояния на каблуках в полной темноте, которую высвечивала телефоном, чтобы было не так грустно, я решила разуться. Было уже пофиг, что пол грязный – ноги не держали. Связи в кабине, как того и следовало ожидать, не было, и даже номер 911 не отвечал.

– Еще час, и мне придется здесь сесть, - сказала я себе, разминая поочередно затекшие в «лодочках» ступни. Я открыла последние заказы, которые всегда просто фотографировала на телефон, чтобы даже в дороге у меня была тема для мыслей, и углубилась в изучение, прикидывая что в случае с этим заказом можно придумать эдакого, дабы удивить заказчика.

Через час я села на пол. Благо на мне были синие брюки, и пол я как могла, протерла влажными салфетками, которые всегда были в сумке. Я орала, стучала, но потом вспомнила, что кабину лучше не трясти, и снова «воткнулась» в телефон, записывая идеи голосовыми сообщениями на номер Верочки. Она поймет что это – всегда так делаем.

Когда меня сморило сном я так и не отразила, но проснувшись в полной темноте сначала испугалась, а потом вспомнила про лифт, и выдохнула – я сегодня опоздала везде, где было можно, и где было нельзя. Неужели в таком огромном офисном здании до сих пор не поняли, что один из трех лифтов стоит как стража у Вечного огня?

Я выпрямила затёкшие ноги, и когда ступни уперлись во что-то мягкое, по спине пробежал липкий холодок. Я аккуратно пошарила руками по полу, но не нашла ни сумку, ни телефон, и только сейчас поняла, что ноги босые, а брюки, которые я утром надевала – исчезли. А еще… я подняла голову и увидела черноту ночного неба в щелях крыши.

Это точно не лифт бизнес – центра, где кофе стоит, будто, варят его прямо из денег, а аренда офиса – будто он находится в центре буддийского монастыря какого-нибудь десятого века до нашей эры.

Закричать не смогла потому что горло пересохло и слиплось, но потом решила, что правильно сделала – может тихохонько и смогу смыться, а то что там в ногах мягкое, сам черт поди не знает.

– Тама она, в сарайке, надо отца дождаться, я один боюсь, - раздался где-то рядом шепот. Я напряглась, но еще сильнее замерла. Аж старалась вовсе не дышать.

– Может умершая? – спросил второй голосок испуганно и хныча, как будто сейчас заплачет, но только сейчас я поняла, что голоса детские.

– Нет, дышала она, - ответил первый голос, что принадлежал мальчишке. Девочка захныкала сильнее и голоса удалились. Я поняла, что уже присмотрелась к темноте, да и луна, скорее всего, вышла из-за пелены тучи. Вокруг меня лежали мешки из грубой ткани, подо мной на земляном полу труха от сена или от соломы – такая была на сараях в колхозе, куда нас возили «на картошку». Сена уже не было – скотину в колхозе держать бросили, а сараи с этой вот трухой остались.

На коленках проползла к стене, на которой были полки. Там стояли разномастные горшки. Я проверила почти все, но жидкостей ни в одном не имелось. Топленое масло, накрытое железными обрезками, завернутыми в бумагу, что-то вроде кусков соленого сала, пара крынок побольше с чем-то похожим на топленое скисшее молоко.

В мешках была или пшеница, или рожь, черт ее разбери, может это вообще ячмень – я не сильна в агрономических изысканиях – отвел Бог. Я знаю, как нарисовать колосок, а какой именно культуре он будет принадлежать – надо смотреть в специальных книгах. А уж с семенами и подавно – аграрий я первый с конца.

Бутыли, размером не меньше тех, что ставят на кулер, только стеклянные и глиняные, прятались под нижней полкой, и то, что они аккуратно завешаны тряпицей намекало, что в них то, что видеть стоит не каждому. Выкатив один из них, я с трудом вытащила деревянную пробку, завернутую в бумагу и засунула в горлышко нос. Да, не вино. То ли настойка, то ли брага, но запаха дрожжей нет, а вот ягоды чувствуются хорошо.

Сначала плеснула себе на ладонь – страх, что там насекомые был страшнее жажды, но света было мало. По привычке стукнула себя по боку в поисках телефона, а вернее – фонарика на нем, но бедро оказалось не то чтобы не там, а вовсе не такое, как я привыкла. Я не высокая, фигуристая барышня, и моя ярко выраженная талия была не моим личным достоянием, а разницей с объемными бедрами, которые тоже были подарком природы.

Сейчас под ладонью я чувствовала кость, и от этого было еще страшнее. Кость в районе таза? Там, где у меня обычно хорошая такая, мяконькая прослоечка, что я называла «мой нз на случай непредвиденных ситуаций»? И тут мне стало прямо вот отчетливо страшно, потому что руки тоже были тощие, с длинными, тоненькими пальчиками без гель-лака цвета «фуксия».

Наклонив бутыль, я сделала несколько глотков – когда ты теряешь себя – вообще не до насекомых, и возможно даже пофиг на крыс и мышей, но о них я не вспомнила. В горле приятно защипало, но, чтобы уталить жажду надо было больше жидкости, и я сделала еще пару глубоких глотков. Отдышалась, ощупала себя снова, подняла подол платья, что оказалось очень длинным для меня – я такое просто не могла себе позволить носить – выгляжу как «баба на чайнике».

Встать на ноги так и не смогла, потому что голова закружилась, да и голоса, которые я слышала, снова приближались, но теперь среди них я явно слышала мужской бас. Наскоро заткнула бутылку, засунула обратно под полку. На коленках прошуршала обратно и попыталась спрятаться за мешками, хоть это и было сложно – ноги слишком длинными, чтобы подтянуть их под себя, как я привыкла.

– Точно здесь? Одна? – переспросил мужской голос, и у меня все поплыло перед глазами. То ли брага дошла, наконец, до центра управления пьяной бабой, то ли от страха разум немного размыл картинку перед глазами.

Скрипнуло, и мне в лицо ударил луч фонаря, или телефона, но не особо ярко и точечно. Шорох шагов, тень на полу, что надвигалась на торчащие голые ноги, которые спрятать так и не смогла. Откинули мешок, еще сильнее ударило светом, и я провалилась в забытье, где мне снилось лето и речка, липкая жижа у берега, в которую наступать было отвратительно, но купаться хотелось – песочек будет только через пару метров.

– Пола, Пола, Полка! – на лицо упал холод и голос из далека становился все четче и реальнее, эхо отступало. – Ты чего это решила упиться так? Сама спрятала, чтобы не трогали, сказала, что с ног валит с одного стакана, и сама же пить принялась? – голос был тем самым басом, что слышала с улицы перед тем, как отрубиться.

– Т-то ты? – только и смогла я прошептать сухими губами, а при попытке открыть глаза, к этому оркестру «прекрасных» ощущений тромбоном подключилась головная боль. Когда картинка настроилась, передо мной стоял мужчина лет тридцати. Неуклюжая, но старательно постриженная бороденка, усики, что опускались к этой самой бороденке, внутри этого волосяного обрамления чуть полноватые губы. Голубые или серые глаза, волосы зачесаны с намеком на челку чуть набок. Пижон, мать его.

– Пола, ты пришла в себя? – он говорил так уверенно, словно говорил со мной всю жизнь. – Хватит ломать из себя принцессу! Дети тебя второй день не видят, - он поднес к моим губам стакан с водой, и я жадно выпила и выдохнула: - Еще-е!

На лицо снова упала мокрая тряпка, потом ее подняли, и я увидела лицо девочки лет шести. Она будто игралась, шмякая на глаза мокрую тряпку, после чего с лица текло по шее, за уши, но все равно, это было приятно – лицо горело. Она хихикнула и прижалась к моей щеке своей щекой. От нее пахло чем-то сдобным. Девочка внушала надежду, что убивать меня не станут.

– Кто вы? – теперь слова из меня выходили полностью, а не их обрывки. Попытавшись поднять голову, я получила, видимо, какой-то внутренний микроинсульт моего закипающего мозга в виде спазма и уронила голову обратно.

– Выпей это. Поспишь до утра, а там, глядишь, и вспомнишь кто мы, - буркнул этот усатый хлыщ, поднял чуть мою голову, подставил стакан, дал сделать пару глотков и убрал. В горло полилось что-то горьковатое с сильным запахом полыни. Последней мыслью было – если выживу, выщиплю этому дятлу усы. По одному. Привяжу к стулу и выщиплю.

Я проснулась от крика петухов. Сначала подумала, что показалось, но открыв глаза и вспомнив то, что произошло ночью, петухи показались фигней. Деревня? Да, но мебель и вещи уж слишком не обычные для наших деревень. Я начала было оглядываться, рассматривая чистенькие занавески и широкую кровать, на которой и села, но потом вспомнила ночное марево в голове. Откинула одеяло и обнаружила под ним очуметь какие длинные ноги. Мои были полнее и короче. Заметив, что на красиво вырезанных из дерева дверцах шкафа есть зеркало я подскочила и прокралась к нему.

С гладкой поверхности зеркала на меня смотрела незнакомая девушка. Лет двадцать – максимум. Белая рубашка чуть ниже колена, волосы, если перебросить на грудь, вполне ее прикрывают. С красивыми завитками, темно русого или чуть с отливом в каштановый. М-мм, - замычала я вслух. Что за чертовщина такая?

– Эта профурсетка Лена бежала за мной до лифта, там я просидела, наверно, часа два. Потом заснула. Проснулась, сарай, дети, потом брага из бутылки, щегол этот усатый… Или дятел? Боже, да какая разница, я и орнитолог плохой и психолог так себе. Мужик, что поил меня, и дети! Дети! И он говорил со мной так, словно я должна его знать! – выпалила я и села на стул, что стоял прямо напротив шкафа возле стены.

Невысокие потолки, но комната светлая, обои на стенах, или это ткань? Штора аж от потолка – в деревнях так не принято. Окно достаточно большое, а за окном огромное поле. Поле! Ни дороги, ни тебе курицы какой. Так, орал петух, - подскочила с этой мыслью я, но тут же села. И что? У петуха спросишь, что здесь происходит?