Ноябрь в Атертоле был не временем года, а состоянием души. Город тонул в молочной, неподвижной пелене, которая затягивала улицы с позднего утра и не отпускала до следующего рассвета.

Воздух был влажным, холодным и безвкусным, как пустая похлебка. Он заглушал звуки, стирал цвета, вымывал из мыслей всё резкое и яркое. Так городские Магистры поддерживали спокойствие. Так они лечили мир от излишней человечности.

Однажды чувства людей чуть не привели мир к гибели. Алчность, месть, гнев, ревность, любовь, жажда обладания – приводят к войнам и катастрофам. А вот если приглушить эмоции… тогда… тогда мир живет в спокойствии.

Капитан городской стражи Лоренцо шёл по Мостовой Шепота, и его синий мундир был единственным пятном определённости в этом размытом мире. Шаг его был отмеренным, чеканным, плечи расправлены, взгляд, цвета серого дождя был устремлён вперед, сквозь туман. Он был идеальным инструментом порядка. Живым воплощением закона.

Прохожие расступались перед ним, опуская глаза. При взгляде на это точеное красивое лицо люди испытывали смутное чувство неловкости. Его красота была такой же неуместной здесь, как солнечный луч в подземелье.

Резкие, благородные черты, тёмные волосы, собранные у затылка в короткий хвост, и тело, в котором чувствовалась сдерживаемая мощь – отточенная грация вышколенного бойца. Женщины провожали его мечтательными взглядами и вздохами. Он этого не замечал. Вернее, замечал, но считал помехой – несанкционированным проявлением эмоций, которое следовало игнорировать.

Его цель сегодня была необычной. Не пьяный дебош, не кража, не уличная потасовка. Его цель издавала запретный аромат.

Сначала это был просто странный отчет в ежедневной сводке: «Увеличение случаев эмоциональной нестабильности в районе Алхимического канала». Но затем его напарник, ворчун Даниэль, пробормотал, косясь на него: «Опять эти дурацкие свечки. Бабы с ума сходят – то плачут, то смеются. У моей Мэри от них голова кружится».

Лоренцо начал расследование. Оказалось, по городу тайно торгуют ароматическими свечами. Не просто ароматическими. Особыми. Говорили, свеча «Багрец» возвращает память о первом поцелуе. «Позолота» – о беззаботном детском смехе. А «Запретный восторг»… о нём шёпотом передавали, что он пробуждает плоть, заставляет кровь петь и кожу гореть.

Это было прямым вызовом спокойствию. Прямой угрозой порядку.

И вот он стоял на пороге ничем не примечательной мастерской в подвале старого дома у канала. Дверь была из потемневшего от сырости дерева. Из-под неё струился запах. Не просто запах, а буря, заключённая в щель между дверью и порогом.

Это был аромат расплавленного воска, корицы, раздавленной смородины, мха и чего-то неуловимого, тёплого, словно дыхание спящего зверя.

Лоренцо почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Предвкушение охоты. Он сделал то, что делал всегда перед штурмом – провёл ладонью по эфесу своей шпаги, снял с себя, одним движением плеч, кожаную перчатку и занёс кулак, чтобы постучать.

Дверь открылась сама, будто его кто-то ждал.

- Входите, капитан. Не стоит впускать туман, – прозвучал из темноты низкий, хрипловатый женский голос.

Лоренцо переступил порог, и мир перевернулся.

Мастерская была маленьким, душным раем. Воздух здесь был густым и сладким, как сироп. Он обволакивал, проникал в лёгкие, в поры, в мозг.

На полках громоздились банки с сушёными травами, лепестками, кусочками коры. На столе в беспорядке стояли тигли, колбы и странные медные приборы. Но главное – повсюду были свечи. Толстые, тонкие, цвета спелой вишни, старого золота, тёмного шоколада. Они стояли, лежали, висели в стеклянных шарах.

А в центре этого хаоса стояла она.

Иветта.

Она была совсем не похожа на опасную преступницу. Невысокого роста, в простом платье, запачканном воском, с рыжими прядями, выбившимися из небрежного пучка.

Она спокойно вытирала тряпкой руки, испачканные в краске и воске. Но глаза… Её глаза были цвета тёплого янтаря, и в них горел огонь – насмешливый, живой и абсолютно бесстрашный.

- Капитан Лоренцо, – представился он, и его собственный голос показался ему чужим, слишком громким в этой уютной тишине. – Городская стража. У меня есть вопросы.

- Я не сомневаюсь, – она улыбнулась, и веснушки на лице пришли в движение, словно заплясали. – Но сначала снимите плащ. Вы принесли на нём весь ноябрь Атертола. Мои творения не любят такого соседства.

Он, всегда безупречно соблюдавший протокол, машинально расстегнул пряжку и сбросил мокрый от тумана плащ на ближайшую табуретку. Он чувствовал себя сбитым с толку. Этот запах… он кружил голову.

- Ваше имя? – спросил он, пытаясь вернуть себе контроль.

- Иветта.

- Иветта, вы обвиняетесь в производстве и распространении веществ, вызывающих несанкционированные эмоциональные состояния. Контрабанда, нарушение Акта о Спокойствии.

Она рассмеялась. Звук был похож на треск сухих веток в камине.

- Какие страшные слова, капитан. Я делаю свечи. Люди их жгут. Разве аромат – это преступление?

- Аромат, который заставляет женщин на улице плакать от счастья? Мужчин драться из-за давно забытых обид? Да. Это преступление, – его голос прозвучал жёстче.

Он подошёл к столу, его безупречный мундир контрастировал с творческим беспорядком.

- Где они? Где эти «Запретные восторги»?

Иветта посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. Её глаза скользнули по его лицу, по напряжённой линии плеч, по руке, всё ещё сжимавшей эфес шпаги.

- Вы так напряжены, капитан, – прошептала она. – Весь из себя такой правильный, такой холодный. Вы когда-нибудь пробовали чувствовать?

Прежде чем он успел ответить, она протянула руку и взяла с полки небольшую свечу, цвета тёмного рубина.

- Это не «Запретный восторг». Это всего лишь «Багрец». Память о первом поцелуе. Безопасно. Невинно.

Она поднесла её к губам, что-то прошептала, и фитиль вспыхнул сам собой, без спички.

И в тот же мир комнату заполнил запах.

Это был не просто запах. Это было воспоминание. Аромат спелой земляники, сорванной в лесу, тёплого камня на закате, пыли на дороге и чего-то неуловимого, юного, наивного и бесконечно желанного. Запах первого поцелуя, которого у Лоренцо никогда не было. Вся его молодость прошла в тренировках, в изучении законов, в подавлении всего личного.

И этот запах обрушился на него, как волна. Он почувствовал сладкий привкус на губах, лёгкое головокружение, тепло, разливающееся в груди. Перед глазами проплыло незнакомое женское лицо, ощущение мягких волос в его пальцах…

Он отшатнулся, будто от удара.

- Прекратите это!

- Почему? – Иветта сделала шаг к нему. Расстояние между ними сократилось до пары дюймов.

Он чувствовал исходящее от неё тепло, смешанное с ароматом воска и её собственной кожи – чистый, животный запах, не заглушённый духами.

- Это же так прекрасно. Это же жизнь, капитан. А вы что предпочитаете? Этот унылый туман?

- Я предпочитаю Порядок! – выдохнул он, но в его голосе уже не было прежней уверенности.

Он смотрел на её губы, приоткрытые в лёгкой улыбке. На каплю воска, застывшую на её ключице. Ему безумно хотелось стереть её пальцем. Ощутить тепло её кожи.

Его рука сама потянулась к ней, больше не сжимая эфес шпаги, а будто повинуясь иному, древнему закону. Он не дотронулся до неё. Его пальцы замерли в сантиметре от её шеи. Он чувствовал жар её тела.

- Вы видите? – прошептала она, и её дыхание коснулось его губ. – Это всего лишь запах. А какая реакция…

Лоренцо отпрянул, как ошпаренный. Он вдруг с ужасом осознал, что стоит посреди логова преступницы без плаща, с бешено колотящимся сердцем, а в голове у него пляшут запретные образы.

- Это… это дьявольское искушение, – прохрипел он.

- Нет, капитан, – она задула свечу, и комната снова погрузилась в полумрак, наполненный лишь отголосками аромата. – Это просто правда. А правду, как известно, не спрячешь за туманом.

Он молча поднял свой плащ, не глядя на неё. Его безупречный порядок был разрушен. Его душа, которую он так тщательно запирал, дала трещину. И он вышел из мастерской, не арестовав её, не конфисковав улики. Он бежал.

Он бежал обратно в спасительный, холодный туман, но теперь тот нёс с собой частичку того тёплого, душного рая. И запах земляники, смешанный с запахом её кожи, преследовал его, как обещание. Как угроза. Как начало чего-то, что он больше не мог контролировать.