Шон Уокер довольно часто в последнее время ловит себя на мысли, что жизнь стала лучше. Не вообще жизнь вокруг, тут-то все без изменений, обычная жопа с вкраплениями светлых пятен.

Нет.

Жизнь одного, конкретно взятого человека, а именно, конкретно его, Шона, стала лучше. Однозначно.

Вот много ли он случаев мог припомнить в своей прошлой жизни, когда вот так вот лежал на чистых мотельных простынях, сытый, довольный и с планами на будущее?

По пальцам же одной руки пересчитать.

А тут...

Простыни - чистые. Сытый. Довольный. Сигареты - не херня дешевая, и не трава, а нормальные, человеческие.

И, самое главное, основное отличие, сейчас стоит прямо на кровати, напротив него, закутанное в простыню и прикусывает свои красивые губки.

Очень красивые губки. Особенно красиво они у него на члене смотрятся. И вот чего-то давно он их там уже не наблюдал. Надо исправить.

Шон, вдохновленный этой чудесной мыслью, тушит аккуратно сигарету, а потом легко подсекает свое качественное отличие новой крутой жизни под стройные ножки и ловит ее в полете, не дав испугаться. Ловит, тут же переворачивает и подминает под себя, с удовольствием зарываясь носом в пушистые волосы, облаком разметавшиеся по подушке.

- Шон! - тонкий возмущенный писк только еще больше раззадоривает, так же, как и мышиная возня под ним. Это всегда очень смешно. Малышка, росточком с ноготок, и он - уже в восемнадцать вымахавший за шесть с половиной футов, а к двадцати пяти еще и веса нехило поднабравший. Они забавно смотрятся вместе. Ему нравится и это тоже. - Шон! Ну ты же меня совсем не слушал!

- Слушал, конечно слушал! - он мягко прикусывает ушко, маленькое тоже такое, кукольное, и с удовольствием ощущает, как девчонка под ним сладко дрогнула. Ух, вкусно как! Такая вкусная!

- Нет! - в плечи упираются тонкие ладошки, смешно. Словно и в самом деле остановить может... - Нет, не слушал! А я важные, между прочим, вещи говорила! Шон!

- Угууууу... Важные вещи... Я же говорю, слушал... - Шон, оставив ушко в покое, продвигается ниже, захватывая, завоевывая все новые плацдармы: шею, ямку между ключицами, сами ключицы, грудь...

Девчонка, настырная и целеустремленная, дрожит под ним все сильнее, но позиций не сдает. Вот ведь упертая, хрен собьешь с мысли!

- Ты не понимаешь! Я католичка! Я хочу выйти замуж в церкви!

- Ну, поехали в Вегас, карамелька, там куча церквей!

- В настоящей, Шон!

- Так они там все настоящие... Давай, раздвинь ножки...

- Шоннннн...

- Ты что-то сказала, малышка?

- Ах....

- Ну, я так и понял, ага...

- Шон!

- Эй, куда! Лежать!

- Шон, нам надо серьезно поговорить!

- Мы и говорим... Перевернись, котенок... Ох... Какая ты охеренная... Бл*дская крепкая задница...

- Пошляк...

- Тебе же нравится... Давай, приподнимись немного, подушечку... Вот таааак...

- Шон... Ах...Ну, Шон...

- Малыш, потрясно выглядишь, просто отпад... Посмотри на меня....

- Мне надо нормальную свадьбу... Ах... С букетом невесты... У меня куча родственников, и все они ирландцы...

- Малыш, ты обламываешь себе кайф... У меня сейчас упадет и больше не встанет. Говорить во время траха про родственников-ирландцев...

- Но Шон... Я не могу жить с тобой в грехе... Ах... Боже... Я католичка... Бабушка...

- Не надо про бабушку сейчас...

- Но никто не поймет... Аааааа... Боже, боже, боже, боже... Ты меня толкаешь... На... На... На...

- Ну, в принципе, здесь ты права, давай малыш, давай, давай... Толкаю... Тебе же нравится? Да? Говори давай, праведница, бл*! Нравится, как я тебя толкаю?... А?... Говори! Нравится, на что я тебя толкаю?... Ну!

- Да, да, дададададададааааааааааааа...

Потом, прикуривая очередную кайфовую сигарету, Шон Уокер гладит свое самое главное и самое охренительное отличие и достижение в новой жизни, без которого этой самой новой жизни и не случилось бы, по так полюбившейся ему крепкой попке и думает, что, пожалуй, пусть будет так, как она хочет.

В конце концов, ну вот кто из Уокеров раньше мог похвастаться тем, что женился в церкви? Большой, со всякими там священниками, музыкой, подружками невесты и жениха... И чего там еще полагается? Если она хочет, то пусть будет. Главное, чтоб довольна была. И носик свой милый не задирала.

А то тоже мне, отличница-активистка. Папина гордость, мамина радость... А он кто? Никто. Шваль подзаборная. В любой момент хвостиком махнула и свалила к папе с мамой. А вот женится на ней, закрепит права на эту крепкую попку официально, и все. Никуда она от него не денется. Его будет окончательно. Навсегда. По закону. Чего-то он стал в последнее время закон уважать, ага.

Шон под страхом смертной казни не признается никому, и даже самому себе, что самый лютый его кошмар, самый страшный ужас - это проснуться однажды и осознать, что все произошедшее было лишь сном. Что он просто вырубился в кумаре и теперь видит нереальные картины своего будущего. Счастливого будущего, где он, Шон Уокер, уже не белая шваль из жопы мира, очень плохой парень, имевший кучу проблем с законом и две полноценные ходки, а добровольно-принудительный помощник полиции, типа тайный, типа агент, мать его, вставший на путь исправления. И что у него, Шона Уокера, впереди не очередная и постоянная жопа, а светлое будущее. С церковью, белой фатой невесты и самой невестой, маленькой нежной девочкой-отличницей, его самым главным кайфом в этой жизни.

Шон никому не расскажет, что просыпается иногда в холодном поту и единственное в этот момент главное средство успокоения - опять же она, мирно сопящая под боком, маленькая и скромная девочка-отличница, каким-то образом сумевшая рассмотреть в хаме, грубияне и пошляке Шоне Уокере его самого. Только другого. Настоящего.

И он только в одном может признаться, спокойно, без драмы и ненужного пафоса. В том, что за эту девочку, за то, чтоб она улыбалась, смотрела, просто была рядом с ним, он без колебаний отдаст все. Вообще все. Всю свою гребанную жизнь до самой последней капли. Потому что она - и есть эта жизнь.

И потому, если она хочет свадьбу, будет свадьба. Хочет фату - будет фата. Все будет.

- И ты должен попросить моей руки у папы...

- Чего???