Случай этот произошёл в прекрасном городе Одессе с одной очень доверчивой девушкой по имени Аллочка. И было это в далёкие девяностые, когда ещё ни россияне, ни украинцы и представить себе не могли, какая пропасть разверзнется между двумя братскими народами. Собственно, одесситкой Аллочка не была, а приезжала в Одессу периодически по работе денька на два-три из провинциального украинского городка, именуемого Вознесенском. В нелёгкое перестроечное время пробавлялась она переводами, вот и курсировала туда-сюда, туда-сюда. Переводы цокались дома на печатной машинке, а потом перевозились собственноручно в НИИ, в котором брала она постоянные заказы. Не было тогда у обычных граждан компьютеров, не было Интернета.

Останавливалась Аллочка обычно у подруги и бывшей сокурсницы Наташи, которую ещё со студенческих времён называла Натусей. Обе они получили серьёзнейшее образование в Одесском университете на факультете романо-германской филологии. Только Натуся была коренной одесситкой, а Аллочка,заполучив по счастливой случайности контракт на переводы научной литературы в одном недавно образовавшемся НИИ, в любимом городе бывала лишь наездами. Приезжала всегда вечером, как снег на голову, потому что телефоны у обеих подруг отсутствовали. Неважно тогда было со связью. Вот, значит, как-то раз Аллочка, как водится, приехала, а подружки дома и нет. «Ничего, — решила приехавшая, — посижу на скамеечке, подожду». Деваться-то ей было некуда.

Сидит она час, сидит два — нет подруги, хоть и считалась та домоседкой, но вот как раз в этот день загуляла где-то некстати. Хорошо хоть скамеечка возле подъезда имелась. Тут вдруг открывается окно на первом этаже, прямо напротив скамеечки, и выглядывает из окна физиономия бородатая. Видит Алла: дядька немолодой уже, лет эдак пятидесяти, смотрит на неё, улыбка во всю бороду:

— Кого, — спрашивает, — ждём?

— Да соседку Вашу с пятого этажа, Наташу!

— Так заходите ко мне, тут и подождёте! У меня и вино как раз молодое созрело, я вот дегустирую! (В Одессе, нужно сказать, у каждого третьего дома в огромной банке своё виноградное вино стоит. А на банке сверху резиновая перчатка надета. Как перчатка надуется, так вино можно пробовать).

— Спасибо, спасибо! Я тут посижу, да она уже скоро придёт! — отвечает вежливо Алла.

А на улице уж темнеет, и хуже всего — дождь начинает накрапывать. Аллочка, сумку свою здоровенную подхватив, юрк в подъезд. А там, само собой, мужик давешний дверь перед ней в свою квартиру распахивает:

— Да заходите, девушка, не съем я Вас, — смеётся, — не бойтесь, меня тут все знают, Семён я.

Аллочка и зашла, села с Семёном вино дегустировать. Вино оказалось вкусным, сладким.

— Да Вы пейте, пейте! — угощает хозяин. — Там градуса почти нет.

Градус был для непьющей Аллочки вполне достаточный, поэтому разумная девушка напиток вкусный в сторонку отставила и сидит, значит, трезвая и скованная неловкостью ситуации. Неловко ей обременять своей особой этого Семёна или, может, дядю Семёна? Аллочка выросла с понятиями об уважении к старшим. Да нет, какой он ей дядя, всё-таки ей уже скоро двадцать восемь будет…

— А как Вас по отчеству? Семён…? — обратилась она к хозяину дома.

— Да что Вы, Аллочка, какое отчество! — хмыкнул тот.

От этого хмыканья у девушки какие-то подозрения нехорошие стали закрадываться. Но она подозрения быстро отогнала. «Да что я, ей-богу, — думает, — человек мне помог от широты души, так сказать, а я гадости про него думаю, я же ему в дочери гожусь. Ну, или почти в дочери». Что человек человеку друг, товарищ и брат, Аллочка слышала с детства. Так что она успокоилась и пошла за Семёном квартиру смотреть, потому что тому вдруг в голову стукнуло квартирой своей перед Аллочкой похвастаться.

И, нужно сказать, было чем хвастаться. Семён этот был ещё тот жук: выкупил частично площадь на своей площадке, и над своей квартирой и сделал себе двухэтажные хоромы. Огромная получилась квартирка! Вот водит он провинциальную барышню по этим хоромам, удивить хочет, наверное, а она не особо удивляется. А какое ей дело до чужих площадей?

Между тем, время к двенадцати подходит, а подружки всё нет. Аллочка зевает, устала с дороги. Да и хозяин даёт понять, что пора бы уже и на отдых.

— Давай я тебе в гостевой комнатке постелю, а если душик хочешь принять — вон там у меня ванная, — перешёл на «ты» Семён.

И вправду, какие уж тут реверансы, если она у него «душик» принять собирается. Чувствует Аллочка, что ситуация как-то неправильно развивается, но старается себя убедить, что ничего такого не происходит. Не на улицу же ей в ночь идти, право слово!

Семён проводил гостью в комнатку, очень даже уютную, постельку ей постелил, ночничок включил и говорит:

— Ну, и я пойду душик приму, — а сам похихикивает как подросток, и глазами Аллочку прямо ест. Аллочка после душа в халатике цветастеньком вся домашняя, раскрасневшаяся, чудо как хороша! В юности-то практически все барышни хорошенькие, и Аллочку бог не обидел, всё при ней: кудри каштановые, глаза серые большие, носик аккуратненький, губки пухлые. Ну и остальное в порядке, есть на что посмотреть. Но лучше бы он так на неё не смотрел.

— Спокойной ночи! — говорит она Семёну, и быстренько дверь перед его носом захлопывает.

И только она, значит, начинает дремать, надеясь, что не будет же взрослый дядька, по виду вполне порядочный, к спящей девушке приставать, как дверь потихонечку открывается без всякого там стука (запоров на двери никаких). Смотрит Аллочка на вошедшего Семёна и ясно понимает: будет приставать. И не просто там легонько, а конкретно, по-взрослому: халат на нём, который, видимо, на голое тело накинут, топорщится в самом интересном месте.

«Что же делать-то?!» — думает бедная девушка почти в панике, натягивая одеяло до подбородка. И только сейчас понимает, что ни за что этот дядька не поверит, что ничего такого она не имела в виду, оставаясь у него ночевать. А просто человек человеку же друг… Всё своё поведение представляется ей вдруг совсем в ином свете: вино пила, квартиру осмотрела, душик приняла, в постельку улеглась…

Нет, конечно, в свои двадцать восемь лет Аллочка к сексуальным радостям уже была приобщена, и даже замужем два года побывала, правда, не совсем удачно. Но чтоб вот так с бухты-барахты с совершенно чужим мужиком, к тому же почти пожилым, к тому же не в её вкусе! Ужас! «Господи, помоги!» — просит про себя Аллочка. К кому же ещё остаётся обращаться в такой безвыходной ситуации.

И что вы думаете, вдруг прямо в этот момент раздаётся звонок в дверь. Видно, Господь любит простодушных дурёх. Семён от этого звонка аж дёрнулся, зубами скрипнул с досады, но открывать пошёл. Видимо, не мог сказаться отсутствующим.

Слышит Аллочка по голосу — женщина пришла. Голос властный, громкий, слов не разобрать, но чувствуется, что чем-то недовольна пришедшая. Семён же мямлит что-то в ответ, его еле слышно. «А, — догадалась Аллочка, — это она мои босоножки обнаружила!» И точно, через минуту дверь в её комнату распахивается и в открывшемся проёме дама вырисовывается. В комнату, правда, не проходит, а молча Аллочку оглядывает с высоты своего гренадерского роста. Семён где-то за дамой маячит, но поскольку роста он меньшего, то его и не видно почти.

Аллочка от быстроты происшедшего и сесть-то не успела, только одеяло натянула до подбородка и жалко так улыбается, мол, лежачего не бьют! У тётки глаза из-под прищура колючие, Аллочка от страха кроме этих колючек и роста здоровенного больше ничего в тётке и не разглядела. Поняла только, что подруга Семёна немолода, его возраста.

— Да говорю же, она к соседке приехала, ночевать негде, просто пожалел, — оправдывается Семён уже вполне громким голосом, и нотки возмущения начинают в этом голосе проявляться. Видимо, оправился от неожиданности.

Дама эти нотки тоже услышала и решила своему дорогому поверить. Аллочка так поняла, что не в ходило в планы пришедшей с Семёном ссориться. Дверь дама с обратной стороны тихонько закрыла, а, уходя, даже улыбочку из себя выдавила. Мол, отдыхайте, девушка, раз ничего такого в мыслях не имеете.

А девушка тётку просто расцеловать готова за то, что та вовремя появилась! Лежит Аллочка, ругает себя за простодушие, а уснуть не может: сильно переволновалась, да и опасается: вдруг Семён тётку выдворит. Поэтому лежит она, прислушивается ко всему за дверью происходящему. А там вроде всё к тому идёт, что тётка, которую, как оказалось, Тамарой зовут, ночевать у Семёна остаётся. Вот уже та душ пошла принимать. Аллочка шум воды услышала и вовсе успокоилась, расслабилась, и сон мгновенно стал её одолевать. Но не успела она задремать, как в комнату снова впёрся Семён. Сел на кровать к Аллочке, та едва успела отодвинуться, и заговорил жарким шёпотом, сам при этом руку Аллочкину поглаживает, а ладонь у мужика тоже жаркая.

— Ты не думай, — шепчет мужик, — у меня с ней ничего серьёзного! Она мне, можно сказать, никто! Надеется, что я на ней женюсь, а мне в жёны совсем не такая нужна, понимаешь?

Аллочка покивала, что понимает.

— Ты не думай, у нас же с тобой всё только начинается, а с ней я порву. Просто так сразу нельзя, зачем нам тут скандалы, правда же?

Девушка опять кивает, что, мол, конечно, скандалы ни к чему. А сама ещё дальше от разгорячённого дядьки отодвигается. Но тут в ванной комнате, которая недалеко находилась, шум воды стих. Семён тут же с кровати подхватился и рысцой помчался вон из комнаты. И вскоре всё в доме затихло, спальня хозяйская находилась где-то очень далеко, может и на другом этаже, так что Аллочка ничего больше не слышала и спокойно себе уснула.

Проснулась она от тихого стука. В окно заглядывало солнце, было раннее утро. Стучали во входную дверь. «Натуся!» — сообразила Аллочка. Вчера она оставила подруге записку, и стука этого целый вечер ожидала. Деликатная Наташа звонить в раннюю рань соседу не решилась, а постучала легонько в надежде, что Аллочка её услышит. Та и услышала. А Семён с Тамарой на втором этаже даже не проснулись. Наверное, бурной была у них ночь, мужик-то от Аллочкиной юной красоты сильно было распалился.

Посмеялась Наташа Аллочкиному рассказу, а между смехом и говорит:

— Вообще-то Семён этот — мужик ничего. Он реставратором работает, доходы, сама видела, неплохие имеет. Так что жених завидный! Может, ты к нему приглядишься? А то жили бы с тобой по-соседству! Чего тебе в твоей провинции делать?

Слушает Аллочка подругу и не понимает: то ли шутит она, то ли всерьёз. Убежала она по своим делам в институт, а в голове всё время крутится Наташина фраза по поводу того, что хорошо бы жить по-соседству. И ведь это Одесса! Чудный, любимый Аллочкой город. А Семён этот намекал ведь, что жена ему нужна не такая, как Тамара, а вот, например, такая, как она, Аллочка. Конечно, вряд ли она этого дядьку бородатого полюбить сможет, но ведь бывают же браки по расчёту. Стала она думать о своём маленьком городишке — Вознесенске, где народу-то не больше сорока тысяч человек, и где скучно ей было — аж скулы сводило, как от кислого лимона. И воображение её разыгралось, подсовывая картинки одна лучше другой. То они вдвоём с Натусей в театр идут, то Аллочка зовёт подружку к себе в гости молодое вино пить. То гуляют они под цветущими каштанами, с Наташенькой, конечно, не с Семёном. Гипотетический муж в этих красивых картинках не присутствовал. Но думать она о нём, конечно, думала. В том смысле, что нужно ей, действительно, к этому Семёну присмотреться. Только как его теперь увидеть? Не идти же к нему самой, например, за штопором или за какой другой ненужной вещицей?

Оказалось, что никуда идти не нужно. Только Аллочка ступила за порог, навстречу ей вылетела возбуждённая подруга:
— Слушай, два раза Семён приходил, тебя спрашивал и про тебя расспрашивал! Одет с иголочки, просто не узнать! Видно, сильно на тебя запал, подруга! Скоро опять прибежит.

Услышала про это Аллочка и давай быстрее сумку свою собирать и подругу уговаривать, не открывать никому, пока она не сбежит.

— Не хочу, — говорит, — я с ним спать! Не могу! Не нравится мне он!

Так и сбежала. И даже самой себе не могла потом объяснить, чего она так переполошилась.

Нет, неправильно воспитывали девушек в советское время, на разных там литературных примерах. Мол, умри, но не дай поцелуя без любви! Да и что тут скажешь: провинциалка...