Стынет тихо одиночество

Средь забытых чердаков.

Старость — страшное пророчество

Без угроз и ярких слов.

Одинокий тусклый странник,

Под холодным спит дождем.

Смерти вечный он изгнанник,

Смерть не помнит. Не о нем.

Забирает и сжимает

Тех, кто в волнах здесь погиб.

Странник знает, странник тает,

Жизнью брошен на отшиб.

***

Облезлый Сэм наказан долгой жизнью. Облезлый Сэм нашел дар асуров. Но нет, наказан не за это… А за предательство капитана.

Так он думает сам. Так шепчет соленый колкий ветер на одиноких причалах, с которых старому бродяге уже никогда не уйти в океан. Он давно превратился в корабль с пробитым днищем, точно вскрыл его незримым подводным ножом гигантский айсберг.

«Но ведь это капитан предал меня!» — вновь твердит в это утро Облезлый Сэм, просыпаясь в куче мусора возле чадящей фабрики.

Много стало фабрик, очень много в их мире Большого Дерева. А еще много антенн и проводов. И никто не бороздит моря на парусниках: всюду железные громадины на паровом ходу.

Зато Сэм помнит двухмачтовую бригантину, помнит, как она шла ко дну, утопая в пасти гигантского водоворота. И помнит, как сбежал капитан: он был единственным, кто сумел уцепиться за скалы, а потом как-то смастерил плот и уплыл с необитаемого островка.

А что же Облезлый Сэм? Он в тот день стал еще более облезлым, но как-то уцелел. Побывал в водовороте, побило его о рифы. Сто раз успел распрощаться с миром живых, а не погиб. Он выплыл, как будто уже тогда был проклят жизнью, и просидел две недели на голой скале, питаясь лишь плодами диких смоковниц, чудом проросших сквозь камни. Да, тогда, сидя в ожидании неизбежности на голой скале, он обгорел на солнце, облез в прямом смысле, и потом клоками сдирал пузырящуюся волдырями кожу.

Уж как не стать облезлым, как не получить с десяток новых шрамов… А потом еще десяток, и еще три десятка, и сотню новых поверх сотни старых.

«За что я наказан? За что долгой жизнью? Капитан меня предал, когда бросил команду. Капитан меня предал, когда корабль тонул. А я выжил и нашел другого капитана», — оправдывается перед самим собой Сэм, но никто не слушает. Да ведь он и не говорит, иссохшие губы спеклись от молчания. С кем говорить? Столько лет прошло… Некому слушать, некому вспомнить эту историю в новом мире пара и шестерней, где нет места забытым пиратам.

И одинокая старость вползает под кожу безликого тощего бродяги в потертых обносках. Раньше-то Сэм ходил под парусом, раньше он был старпомом, раньше он надевал то, что они с капитаном добывали на захваченных кораблях. Иногда и шелковые рубашки, и бархатные камзолы.

А порой жизнь заставляла снова нацепить обноски. Теперь все возвращалось к началу начал. Родился Облезлый Сэм на таких же грязных улицах и, казалось, всегда был развалиной, хоть в бархате, хоть в рубище.

«Мне еще нет сорока, а я уже выгляжу как старик! Волосы седые, половины зубов нет», — жаловался он, хотя был ровесником капитана.

Некрасивый, неопрятный, всегда второй, всегда в тени. Навечно старший помощник — и никогда капитан. Быть вторым — ремесло для посредственности, быть вторым — поддерживать первого.

Только первый давно истлел в морской могиле, как донесла молва. Наверное, заслуженно, наверное, поделом. Им всем.

И другой капитан, который подобрал старпома со злополучных скал у водоворота, тоже много лет назад погиб в морском бою. Как и полагается пирату. А Облезлый Сэм все пережил, все вытерпел. Его наказали жизнью, его наказали пробуждениями в куче тряпья.

— Убирайся, бродяга! Пошел прочь! — кричит привычно сторож фабрики, и Сэм встает, протирая глаза, заплывшие тяжелыми мешками. Спину ломит, ноги не слушаются от холода. Бывший пират, чьи преступления уже забыла людская молва, он словно живет теперь в обратную сторону, возвращаясь в голодное детство беспризорника. Тогда тоже тело немело от холода по утрам, каждую ночь он боялся заснуть навечно.

— Господин, да я же… я просто… просто прилег на минуту, — бормочет Сэм, но сам не помнит слов.

— Убирайся прочь! — кричит сторож и замахивается метлой. И бьет Сэма по спине, по пояснице, которая ноет уже не меньше полувека. Сэму больно, Сэму плохо. Его мутит и шатает. У него распухший живот — отказывают почки — и уже почти нет слуха и зрения. Но он еще жив, еще бредет на поиски еды и пойла в помойных баках. И новый день встречает бывшего пирата солнцем. Он все еще жив. Зачем?

«Капитан… Капитан, как хорошо, что вы не дотянули и до пятидесяти, — немо обращается к призракам прошлого старый бродяга. — Вы бы не выдержали такого. А Сэм, ваш верный предатель Сэм, привык к унижениям, привык есть помои».

И Облезлый Сэм покорно отправляет найденные объедки в беззубый запавший рот. Уже через минуту старого бродягу нестерпимо рвет. От бессилия он падает ничком в грязную лужу и лежит, и просто ждет конца. Но уже знает: конец не наступит.

Случайно он получил редчайший дар — бессмертие. Только никто не обещал вечной молодости.

Дары асуров — темные подачки, которые порой отравляют разум людей магической силой, невероятными способностями. Кто-то радуется орлиному зрению, кто-то бегает быстрее антилопы, кто-то учится летать. А кто-то… Становится бессмертным, но получает не долгий расцвет, а вечную старость.

Асуры посмеялись над людьми в который раз, над ним, над Облезлым Сэмом. Больше полувека назад он выловил на мелководье красивую раковину с алой жемчужиной. Только драгоценность, стоило поддеть, растворилась и вплелась под кожу. И ведь он не сразу понял, что случилось, и не сразу осознал, что отныне проклят.

Сэм даже радовался: впервые он чувствовал себя особенным, почти избранным. Но уже тогда он был немолод, а силы уходили, как вода сквозь решето.

Вскоре второй капитан, которому служил Сэм, погиб в памятном бою. Тогда один корабль преследовала целая армада блюстителей закона. Многие годы пиратское судно с блеском отражало их атаки, многие годы команда питалась лихой свободой.

Но рано или поздно все идет ко дну. А Облезлый Сэм снова не пошел, будто сделанный из пробковой коры, хотя не трусил и не прятался в трюме, хотя вместе со всеми в первых рядах размахивал саблей.

Но дар бессмертия уже тогда сыграл дурную шутку: он получил дробь в грудь, упал и думал, что обречен. А очнулся уже в цепях, на каторге. И долгие годы Сэм мучился в темном забое, глядя, как один за другим умирают уцелевшие из команды.

И много лет назад его выпустили, сказав: «Этот старик отбыл свой срок. Кто вообще помнит, в чем его преступление? В забое толку от него мало. Вышвырните его. Он сам скоро умрет».

Сэм впервые за много лет вышел на свет, закричав от нестерпимой яркости. Казалось, солнце обязано выжечь его, испепелить, как подземную тень. Но он снова не умер.

«За что я? Почему я?» — бессмысленно думает Сэм, порой надеясь, что его зарежут в подворотне. Но от ударов клинков и выстрелов он тоже не погибает, словно закатанный в броню, внутри которой истлевает заживо, как незахороненный труп.

Навечно. Так надо кому-то, так кто-то смеется.

Облезлый Сэм наказан долгой старостью за тех, чью старость он украл ударом клинка. Но только почему один он? Вечный старший помощник, вечно номер второй, которому веками суждено отвечать за грехи первых.

Да и чем отвечать? Бессмысленной немощью? Мелкой дрожью? Ночью ему холодно, а днем жарко без меры. Хотя он уже давно беспрестанно горит в лихорадке. И хочет остановиться, замереть и не двигаться, но поднимается из лужи и идет без цели.

Облезлый Сэм вновь бредет по улице и заглядывает в окна: во времена его молодости только проводили телеграф, а теперь в каждом доме стоит коробка с экраном, по которой передают новости. Все больше страшные — где-то опять война, где-то цунами, где-то убили короля.

А об Облезлом Сэме тоже вышла бы занятная новость! Он ведь пугало этого города, самый жалкий из жалких, король среди помоев, бродяга, которого так весело пинать окрестной детворе.

Давайте, мальчишки, бейте под ребра старика и потом уходите в пираты. Старик будет рад. Он заслужил ваше битье, и вы заслужите мерзкую славу. И в итоге получит каждый свое наказание. Как Сэм, как ваше уродливое пугало, которому никогда не покинуть зловонных улиц окраины города.

О, как хотел бы Сэм, чтобы увели его за руку в яблоневый сад без боли и потерь, без этой долгой жизни. Иль к Змею Морскому, на холодное дно. Без разницы куда!

Но он наказан. Облезлый Сэм облезет еще больше, как старая стена с потертой штукатуркой, да и продолжит жить. Так, видно, суждено. Продолжит жить? Скорее просто длиться и рыться в мусоре пустого бытия.

Сэм чувствует привкус желчи во рту, но хочет есть и тянет жадно воздух у небольшой пекарни. Забрать бы хоть черствую горбушку. Но нет, для воровства он слишком стар. В юности, скитаясь беспризорником, он брал что плохо лежало, до чего дотягивались сальные пальцы. Все повторяется уродливым кривым витком по спирали вниз. Жизнь, начавшаяся на улице, на улице и завершается. Вернее, не желает завершаться. А хочется в море, хоть бороздить простор, хоть утонуть!

Но все нехитрые мечты прерывает голос, кажется, голос самой надежды:

— Старик, я там на баке оставил несколько горелых булок. Возьми, если голуби и собаки не растащили.

От порога черного хода приветливо машет рукой младший пекарь, забитый поваренок, который терпит и терпит без конца тычки и понукания хозяина. Но отчего-то сохраняет непривычное сострадание. Знает ли он, что творил бесприютный скиталец, который приходит к мусорным бакам? А если узнает, прогонит прочь, решит избить? Или пожмет плечами и укажет на все тот же мусор, на еду?

Сэму тяжело на сердце: кто-то к нему добр. Неправильно и беспощадно. От этого больней всего, ведь в другие времена Сэм отнял бы все без спроса, а поваренка убил, не заметив.

Теперь же он идет к помойным бакам и радуется, даже находя не булки — жесткие угольки. Вот и хорошо, вот и достаточно. И вроде день удался, и вроде солнце ласкает высушенный пергамент кожи. Еще один день в череде напрасных повторений…

Сэм знает, что вновь пойдет на берег слушать стрекот пальм и гул прибоя. Как всегда. Это его единственная радость.

Он сядет у причала, подставив лицо ветру, и будет вспоминать, и злиться, и печалиться: «Эх, капитан, за что ты меня предал? За что я тебя предал? Ведь ты б не допустил, чтобы я, дурак, схватил случайно дар. Ты бы забрал себе жемчужину. Ты всегда хотел стать особенным, ты бы отнял и, возможно, убил глупого Сэма. Только, знаешь, капитан, тебе бы не понравилось… Ни на улицах, ни в богатом поместье. Тебе бы не понравилось такое бессмертие».

Но капитан стал морем. Давным-давно превратился в обжигающий шквал, в пики рифов и ярость штормов. Что же старпом? А старпом ест булки-угольки на гнилом причале. Наверное, так надо, не каждому суждено стать морем.

— Старик, убирайся! — гонит с пристани случайный матрос. Хотя Сэм здесь сидел, еще когда сердитый юнец не родился. Да сколько ж уже? Сколько лет или веков? Ведь Сэм и не помнит, память стерли каменоломни.

«Нет, капитан, не для тебя такое бессмертие. Ты из дворян, я из канав», — вьются стальными путами мысли Облезлого Сэма. К кому он обращается? Капитанов больше нет. Оба капитана где-то в волнах встают в ненастье голодными призраками. Старпом на берегу, на берегу навечно, как на скале над бурным водоворотом. Не спасся он, так немо и сидит.

И даже если кто-то пригласит его к камину, под теплый плед, Облезлый Сэм не подойдет к порогу того дома, ведь нет ничего больнее незаслуженной заботы. Был ли он к кому-то добр? Делал ли добро? Нет. Да и кресло у камина не избавит от боли заживо распадающегося тела. Будто гнилая душа заразила свое вместилище. И теперь оно медленно разваливается на куски.

Как раз накануне отсох большой палец на левой ноге, и извечно хромающий Сэм захромал еще сильнее. День ото дня он ждет и боится, что крысы отгрызут ему нос: мочку правого уха они уже откусили, а он не заметил, валясь в лихорадочно-пьяном бреду.

«Что говорите, капитан? Не довели бы себя до такого состояния? Говорите, это Облезлый Сэм — старый дурак? Не довели бы? А время довело бы! Уж поверьте, поверьте, капитан, — твердит скиталец, бредя вдоль берега и смотря на темные волны, он говорит с призраками, что мелькают тенями в глубинах, ведь больше говорить не с кем: — А знаете, капитан, вдова еще ваша жива, ей где-то восемьдесят лет. Вон, на горе в замке живет. Была пираткой, так нет, снова стала дворянкой, теперь уже вдовой губернатора. Дважды вдова, сдается мне, второй раз «черная вдова». Ни в чем не нуждается, богатства свои вернула. Или это ваши? Или вы вместе награбили? Или ее второго мужа, губернатора острова? Эх, да мне-то что… Облезлый Сэм к ней не пойдет, ни к кому не пойдет. Зачем мне идти? Облезлому Сэму надо только в море, но в море не на чем, на корабль никто не возьмет».

Хочется отправиться в море, хочется избавиться от мучений, но Сэм не попросит о помощи. Он знает, что ни в канаве, ни в замке ему не избавиться от боли. Ему не остановить неизбежность. Он надеется, что все прекратится, когда он проживет и прочувствует немощность всех, кого оставил вечно молодым в морских набегах. Такой уж выпал рок.

А, может, Сэм кого-то ждет? Того, кто вытащит вновь в море? Может быть, для этого каждый день идет на причал, а потом по знакомым улицам, не отклоняясь от маршрута? Да, несомненно, он совершает ритуал.

Идет вдоль набережной, петляет по темным улочкам и под вечер, изнеможенный, возвращается на задворки умолкающей фабрики. Честный рабочий люд расходится по домам, а тряпье у забора на прежнем месте. Ритуал завершается, Сэм никого не дождался. Можно вновь забыться глухим пьяным сном.

У бродяги удачный день — он поживился горелыми булками да скисшим пивом из разбитой бутылки в канаве. Бродяге большего не надо, у него нет надежды, поэтому ему не в чем разочаровываться.

Сэм уже почти засыпает, когда его внезапно окликает голос:

— Сэмюель? Вы Сэмюель?

Кто-то называет полным именем. Никто не обращался к нему так, никто к нему вообще не обращался уже многие годы. И это будит тревогу, и это заставляет спешно разлеплять заплывшие глаза.

— Что?.. Я? Господин, вы ко мне обращаетесь? Облезлый Сэм. Облезлый… — беспомощно вскидывается бродяга. Перед ним стоит высокий черноволосый человек.

Сэм пугается до дрожи в поджилках: явился призрак первого капитана! Капитана, с которым они вышли в море, с которым грабили прибрежные деревни. За жестокость которого Сэм и наказан вечной старостью, как ему кажется. А теперь призрак пришел в темный час отчаяния, чтобы покарать недостойного старпома.

Но нет… Нет-нет! Призраков не существует. Этот человек молод, ему не больше двадцати, и одет он как дворянин или владелец уважаемой конторы — в дорогой костюм-тройку. У него с собой нет сабель, только мелькает револьвер в кобуре на поясе. А капитан всегда сражался только саблями.

Нет-нет, это пришел не фантом из глубин, кто-то другой, кто-то неуловимо похожий. Сэма посещают смутные догадки, от которых сон испаряется предутренней росой. Особенно когда пришедший продолжает:

— Сэмюель… Облезлый Сэм. Да, значит, это вы. Бабушка вас упоминала.

— Кто вы, господин?

— Элиас Моро.

— Внук вдовы! Внук сына от первого брака. Внук капитана! Что я могу для вас сделать? — восторженно шепчет Облезлый Сэм. И впервые за многие годы в его жизни, как искра в потухшем костре, появляется толика смысла.

— Я выхожу в море, убираюсь прочь с острова от… родственников, так скажем, — хладнокровно говорит воплощение капитана, потомок. Другой, совсем другой, но словно тот же. Сэм верит, что ради этой встречи и был наказан долгой жизнью. Ради нее совершал свой ритуал. И не такое уж это наказание.

— Но зачем вам я? Решили податься в пираты? — с деланным недоверием спрашивает Сэм, задыхаясь от радости.

Ему хочется кинуться в ноги пришельцу, хочется снова служить. Быть хоть первым помощником, хоть последним. Необъяснимо он верит, что так искупит свое предательство, которого не было.

Или он просто привык служить одному человеку, которого уже давно нет среди живых. За что? Зачем служить? Но в этом весь Облезлый Сэм, теперь уже безумный, но все еще небесполезный. Так он верит. Нет-нет, небесполезный.

— Не совсем в пираты, но кто знает… Если это темный рок, нависший над моим родом, — отвечает воплощение капитана, Элиас Моро. — Я отправляюсь на поиски Алмаза Времени. Кажется, вы кое-что о нем знаете.