Ануш

Устало опустилась на продавленное кресло, обнимая кружку с горячим кофе. Ну и ночка выдалась сегодня, а до конца смены оставалось ещё три часа. И, судя по стонам из блоков, эти часы будут не менее забитые.

Из-за двери раздался осторожный стук, больше похожий на виноватый скребок, и я машинально присосалась к горькому напитку, как будто его мог кто-нибудь отнять. Поразительно, как после двух суток, проведённых на ногах, стирается потребность в привычном, а силы остаются лишь на необходимый минимум. Вот как сейчас — спинка кресла, поддерживающая затёкшие мышцы, и чашка бодрящего кофе, подающая лживые сигналы мозгу, что не время спать.

— Ануш Вардановна, там та нестабильная анорексичка рожает, — просунулась в щель Нина, выискивая меня в полумраке ординаторской. — Неонатолога вызвали. Девочки кресло готовят.

— Сколько у меня есть времени? — покрутила головой, разминая шею.

— Пять минут, — шепнула Нина, кинув взгляд на часы. — Я пока её обработаю.

— Хорошо, — кивнула, салютуя акушерке кружкой. — Допью и приду.

На мгновение позволила себе прикрыть глаза и прокатить по языку обжигающую жидкость. Ещё полтора месяц назад я предпочитала потягивать щедро сдобренный сиропом капучино развалившись на диванчике в светлой, наполненной рассветными лучами кухни, где каждая полочка, каждый крючочек были подобраны мной с любовью.

Тут же приятное видение пошло рябью, а вместо него всплыла совсем безрадостная реальность. Однокомнатная квартирка на первом этаже в покосившейся хрущёвке. Старый двор, поросший тополями, из-за чего сквозь пыльные окна никогда не проникало солнце. Тут же затхлая вонь подвала, разводы плесени под потолком, выползающие по ночам тараканы и систематические засоры в сливах.

К сожалению, моей предыдущей зарплаты хватило лишь на съём этого безобразия, и наработкой дополнительных смен я пыталась улучшить свои жилищные условия. А ещё, если честно, мне требовалось научиться дотягивать от зарплаты до зарплаты и не спускать остатки от съёма в первую же неделю. Не привыкла пересчитывать каждую копейку и ограничивать себя в тратах.

Я росла маленькой принцессой в очень состоятельной семье. И замуж вышла за такого же отпрыска с золотой картой в зубах. Наш брак был обговорён родителями практически на стадии пелёнок и ползунков ради скрепления финансовой империи отцов.

Моя учёба и работа в обычном роддоме стали небольшим протестом на ограничения, что лежали на женщинах в нашей семье. Туда не ходи, это не делай, то не читай, там не смотри. И так всю жизнь. С ней не дружи, с ним не разговаривай, на экскурсию не ходи, в восемь вечера должна быть дома. Последнее относилось к выпускному по окончанию школы.

После институт, свадьба, ремонт в подаренной свёкром квартире, долгожданная беременность, результаты анализов, а потом вся жизнь понеслась под откос.

— Что у вас здесь? — влетела в родовую, натягивая перчатки и сходу оценивая ситуацию.

На кресле корчилась тощая девица, проклиная и матеря какого-то Савку. Судя по злости в голосе, тот являлся непутёвым отцом ребёнка или быком-осеменителем, как неоднократно прилетало в его адрес. Самое удручающее, что роженица абсолютно не слушала команд Нины, усложняя и себе, и нам работу. А страдать без помощи мамки будет малыш.

— Показалась головка, — отчиталась Нина, стряхивая мотком головы каплю пота с носа. — Придётся всё делать самим.

И мы делали — я давила, Нина тянула, Люба обеспокоенно пялилась через плечо, готовясь перехватить ребёнка, а анорексичная дама визжала, отталкивала меня и пыталась лягнуть акушерку. Безопаснее привязывать такие экземпляры. Только законом запрещено.

— У нас девочка, — подняла синюшную малышку Нина и сразу передала Любе, укоризненно поглядывая на верещащую роженицу.

Я же сползла с рёбер девицы и всё внимание перенесла на Любовь, растирающую, очищающую и оценивающую жизнеспособность новорождённой. Любины движения стали интенсивнее, послышались шлепки и замерший родблок огласил тоненький писк.

— Заткните её! — следом взвизгнула недомать, зажмуриваясь и отворачивая к окну голову. — И не надо приносить на кормление! Я хочу написать отказную!

— У неё шок, — со странной интонацией, то ли спрашивая, то ли подсказывая, оторвалась от промежности Нина. — Сейчас отдохнёт, поспит, а там…

— У меня нет никакого шока! — прорычала тощая кукушка, зло оскаливаясь. — Мне не нужен этот ублюдок! Можете отдать её в детский дом или подарить блядующему папаше! Вот он обрадуется.

По стенам прокатился невменяемый хохот, вводя весь присутствующий персонал в ступор. Конечно, от детей изредка отказывались, но не в таком виде. Чаще писали записку, оставляли на своей кровати и тихо сбегали, пряча глаза. Кто посмелей, оформляли отказную через главврача, перед этим проведя беседу с психологом. Были и одумавшиеся, забирающие отказ или возвращающиеся после выписки за ребёнком.

— Зашивайте и переводите в одиночную палату, — махнула практикантке, осваивающей штопку. Не могла заставить себя дотронуться до этой твари, пропитавшей ненавистью воздух. — Любовь Романовна, девочку заберёшь к себе или положим в наш бокс?

— Заберу, — споро укутала в пелёнку малышку Люба и передала медсестре. От меня не укрылась жалость во взгляде подруги, направленная в мою сторону. — Слабенькая она. Подержу в кувёзе.

— Тогда заканчивайте, а я выйду на балкон, — кивнула и покинула стеклянный «аквариум», на ходу сдирая перчатки.

Холодный воздух ледяными иголками впился в тело, проникая под тонкую форму и лишая равновесия. Вцепилась в шершавый край перегородки, сгибаясь над сереющей пропастью и сглатывая усилившееся слюнотечение — предвестник психогенной рвоты.

Смешно, ещё полтора месяца назад я лишь краем уха слышала это определение, сопровождающее нервоз. Ещё смешнее было то, что к себе я не могла отнести это расстройство даже в страшном сне. Ну где я — золотая девочка без материальных, а где психологические сбои?

— Ты как? — на плечи легло одеяло, захваченное Любашей, а в окоченевшие пальцы втиснулась тонкая сигарета, подмигивающая тлеющим концом, вспыхивающим красной точкой от порыва ветра.

— Не могу понять, почему такая несправедливость, — жадно втянула горький дым, закашливаясь с непривычки. — Вот скажи мне, Люба, зачем ей Господь дал ребёнка? И чем провинилась я?

На этой болезненной ноте устремила взгляд в пустоту, проваливаясь в тот день, когда на острые, уродливые осколки развалилась моя «чудесная» жизнь.