1

Воздух в конференц-зале застыл мёртвым грузом — кто-то будто пережевал и выплюнул обратно. Виктор вдыхал медленно, через силу: лёгкие сопротивлялись этой смеси затхлого ковра, жжёного кофе из термоса и чужого пота. Запах коллективного отчаяния имел консистенцию. Прислонившись спиной к стене, он вдавливался в шершавые обои с уродливым узором, пытаясь стать частью рисунка. Исчезнуть. Язык различал медь — вчерашний виски смешался с сегодняшней ненавистью. В ушах гудело, и сквозь гул пробивался единственный голос.
На возвышении метался тренер по мотивации — живой конспект из журнала для менеджеров, весь в поту. Голос пронзительный, липкий, впивался в барабанные перепонки, не оставляя пространства для мыслей.
— Команда — это сила! Сила — это успех! — выкрикивал тренер, и глаза горели маниакальным блеском, будто человек только что открыл формулу вечной жизни. — Давайте ощутим! Встаньте в круг! Крепче возьмитесь за руки!
Внутри Виктора зашумело, как помехи в эфире: «Крепче. Чтобы ощутить трепет соседней ладони, влажной от стресса. Чтобы передать по цепочке стадный импульс. Чемпионы чего? Скоростного вырождения достоинства в бонусы к KPI?»
Машинально прикинул стоимость часового спектакля, перевёл в бутылки выдержанного шотландского односолодового. Вышло на полгода. Полгода тишины и одиночества, где не нужно притворяться. Внутренний мир оказался единственным убежищем — предательски богатым, когда снаружи пустота.
Взгляд тренера, сканирующий зал в поисках жертвы, намертво зацепился за Виктора. Хищный. Радостный.
— А вот наш скептик! Выйди к нам! Покажи, что значит настоящее доверие!
Десятки пар глаз развернулись одновременно — пустых, любопытствующих, уставших. Экспонат в музее странных людей. Упражнение «Доверие»: упасть спиной на руки коллег. Руки, которые утром листали бумажки и стучали по клавиатурам. Руки, в силе которых он не был уверен ни на грамм.
— Я верю в законы Ньютона, — голос прозвучал глухо, будто доносился из-под толщи воды, из той самой квартиры с виски. — А не в корпоративный энтузиазм. Простите.
Тишина упала плотным слоем. Можно было резать ножом для масла с буфетного стола. Давила на уши, гудела. В этой тишине родилось двойственное чувство — стыд, едкий и обжигающий, поднимающий жар к щекам, но странным образом смешанный с гордостью, холодной и острой. Прокажённый, которого вытолкнули из круга, но при этом — единственно чистый в комнате. Виктор молча, не спуская с тренера холодного, почти отстранённого взгляда, сделал шаг назад. Отошёл к буфетному столику, держась чуть отстранённо, пряча облегчение от выполненного внутреннего долга.
***
Угол у массивной фальш-колонны, пахнущий остывшим кондиционером и пылью, стал крепостью. Отсюда, как из каземата, Виктор наблюдал за ритуалами чужого мира. Воздух звенел от притворного смеха, который раскалывался о слух, как стекло. Коллеги, пара за парой, исполняли танец нетворкинга: вскидывали брови в унисон, синхронно кивали, обменивались визитками с важностью дипломатов на переговорах. Улыбки, натянутые на лица, казались масками, под которыми сквозил лишь ровный, загрунтованный нуль. Таксидермия душ — чучела, набитые корпоративными лозунгами.
К нему подплыла Ольга, начальница. Улыбка была служебным инструментом, как смартфон в маникюренной руке.
— Виктор, ну что ты как не в своей тарелке? — голос струился тёплым сиропом, под которым угадывалась острая игла. — Мы же все здесь одна команда. Расслабься, получи удовольствие!
Затошнило от фразы, от идеально отполированного, конвейерного вранья. Слова застревали в горле комом протеста, но Виктор лишь беззвучно кивнул, чувствуя, как лицо костенеет в маске вежливой отстранённости. Каждый мускул напрягся, изображая подобие человеческой реакции.
И тогда увидел Марка.
Марк, с которым вчера в баре, приглушив голоса, клеймили это идиотское мероприятие, делились одним виски на двоих и бросали в сторону начальства едкие, точные словечки. Тот самый Марк сейчас, с азартом, который казался почти подлинным, тянул канат в идиотской эстафете. Лицо раскраснелось от напускного усердия.
Взгляды встретились. Всего на секунду.
В глазах Марка Виктор не увидел ни смущения, не извинения, не товарищескую усмешку. Лишь быстрое, испуганное скольжение в сторону. Пустоту. А затем — улыбку, такую же натянутую и безжизненную, как у всех остальных. Предательство, которое было даже не поступком, а простым, трусливым отсутствием.
Глухое разочарование, тяжёлое и влажное, как комок глины, упало куда-то вглубь, перекрывая кислород. Затем вытеснилось холодной, окончательной брезгливостью. Понимание пришло резко: даже те, в ком готов был признать своего, при первой опасности надевают униформу и растворяются в толпе манекенов. Подойти позже, ткнуть язвительной шуткой — показалось вдруг мелким, унизительным и бессмысленным, как попытка объяснить что-то дрессированной собачке.
Марк перестал существовать. Просто стал частью пейзажа. Ещё одним предметом мебели в зале абсурда. Цель сузилась до примитивного, животного импульса: выжить. Просто дожить до конца дня, не сломавшись, не надев маску. Сохранить внутри хоть крупицу того, что ещё можно было назвать собой.
***
Финальный акт. Ольга, словно жрица перед алтарём, собрала остатки «команды» для заключительной рефлексии. Льстивые лучи заходящего солнца били в огромное окно, окрашивая и без того фальшивую атмосферу в сюрреалистичные тона. Начальница парила в центре зала, произнося пламенную речь о «семье» и «общих ценностях». Жесты широки, театральны, отточены до автоматизма. Виктор стоял в тени, наблюдая за ней как биолог за редким видом ядовитого гриба — с холодным, беспристрастным интересом.
— ...и именно в единстве наша сила! — воскликнула Ольга, с пафосом воздевая руки.
Локоть задел край высокого бокала на столе. Хрусталь звякнул, пронзительно и не к месту. Тёмно-бордовая жидкость, словно живая, устремилась вниз по стеклу, а затем медленно, почти церемониально, начала растекаться по белоснежной шёлковой блузке начальницы. Алый поток полз, впитываясь в дорогую ткань, прожигая цветом. Напоминал свежую, пульсирующую рану на стерильном бинте.
Виктор замер, затаив дыхание, всё существо сжалось в ожидании. Ждал взрыва, крика, досадливого восклицания, хоть какой-то искры нормальной, человеческой реакции на проблему, пусть и мелкую.
Не последовало.
Пауза длилась вечность. Ольга не вздрогнула. Не ахнула. Широко распахнутые, ничего не выражающие глаза не изменились. Липовая улыбка застыла маской, не выдавая ни тени эмоций. Не посмотрела на пятно, не попыталась стереть. Рука, с которой стекали алые капли, словно кровь с лезвия, просто опустилась. Голос, ровный и вдохновенный, не сбился, не потерял пафосных интонаций.
— ...и именно так мы, преодолевая любые преграды, — продолжала, словно ничего не случилось, — идём к нашей общей цели!
Внутри Виктора что-то перевернулось, оборвалось и рухнуло в ледяную пустоту. Не цинизм, не раздражение. Физическое отвращение, подступающее к горлу едкой волной. Леденящий душу ужас, пронзительный и тихий. Перед ним было не лицемерие. Лицемер бы смутился, изобразил досаду, сыграл в прощение. Это было Нечто. Пустота, идеально имитирующая человека. Механизм, который даже при очевидном сбое в программе продолжал воспроизводить один и тот же код.
Старый вопрос, мучивший весь период — молчать или взорваться негодованием, — мгновенно сгорел, рассыпался пеплом. Родился новый, куда более страшный и неразрешимый: он один сохранил рассудок в курятнике безумных счастливчиков, или сам начинает сходить с ума, видя демонов там, где другие видят лишь будни офисной суматохи?
Виктор отступил. Медленно, стараясь не выдавать внутренней дрожи, сжал в руке пластиковый стакан. Вода была тёплой, отдавала пластмассой, но сделал большой глоток, чтобы смыть подступающую тошноту, сбить комок паники, застрявший где-то в пищеводе. Роль снова изменилась. Больше не изгой, не циник. Исследователь, затерявшийся в стае существ, чья природа непонятна и оттого пугающе враждебна.

2

Офис встретил тишиной — неправильной, натянутой, как струна перед обрывом. Виктор толкнул стеклянную дверь и замер на пороге, вслушиваясь в пустоту. Обычно к девяти утра пространство гудело: телефонные звонки, стук клавиатур, обрывки разговоров о сериалах и ипотеках. Сейчас — ничего. Только приглушённое шуршание, будто мыши скребутся в стенах.
Коллеги сидели за мониторами, но не работали. Сгрудились парами у кулера, у принтера, склонив головы. Шептались. Взгляды скользили в сторону кабинета Ольги — стеклянного куба в дальнем углу — и тут же отскакивали, как от раскалённого металла.
Виктор прошёл к столу, стараясь не привлекать внимания. Включил компьютер. Пальцы легли на клавиатуру, но не двигались. Внутренний радар, настроенный вчера на обнаружение угрозы, теперь работал на полную мощность. Каждый звук, каждое движение в периферийном зрении регистрировались и анализировались.
— ...вернулась такой... — донеслось справа, из-за перегородки.
— ...невероятная энергия... — подхватил кто-то слева.
— ...будто подменили...
Виктор напрягся. О ком? Ольга вчера ушла с тимбилдинга раньше всех, не попрощавшись. Пятно вина на блузке так и осталось алым пятном на белом. Механическая улыбка так и не дрогнула.
Дверь кабинета распахнулась.
Выходила Ольга.
Виктор поднял глаза — и внутри что-то сжалось, как от удара под дых.
Улыбка. Широкая. Слишком широкая. Левый уголок рта тянулся к уху, растягивая кожу до неестественного предела. Правый едва приподнят, застыл в полушаге. Мышцы лица работали несимметрично, создавая впечатление маски, натянутой на череп и плохо закреплённой. Глаза оставались прежними — стеклянными, пустыми, как у чучела в музее естествознания.
— Доброе утро, команда! — голос прозвучал слишком громко, слишком жизнерадостно, с металлическим призвуком, будто кто-то включил динамик на максимум. — Сегодня начинается новая эра! Эра саморазвития и продуктивности!
Она шла между рядами столов, и каждый шаг отдавался в тишине, как удар молота. Руки широко раскинуты, ладони раскрыты, будто собиралась обнять всех разом. Движения резкие, угловатые, словно кукла на ниточках, которую дёргает неумелый кукловод.
Виктор не мог оторвать взгляд. Это не была фальшь. Фальшь он распознавал мгновенно — годы тренировки. Это была патология. Что-то сломалось внутри, что-то переключилось, и теперь человек работал по другой программе. Отвращение, знакомое и почти комфортное, сменилось леденящим страхом, который полз по позвоночнику, позвонок за позвонком.
Ольга остановилась в центре офиса, повернулась на сто восемьдесят градусов — движение механическое, точное — и снова улыбнулась. Левый уголок рта дёрнулся, будто под кожей что-то шевельнулось.
— Я чувствую невероятный прилив сил! — выкрикнула она, и голос треснул на верхней ноте. — И хочу поделиться им с каждым из вас!
Нужно было сделать вид, что ничего не заметил. Отвернуться. Погрузиться в работу. Виктор медленно перевёл взгляд на монитор, пальцы задвигались по клавиатуре, набирая бессмысленный набор букв. Внутри колотилось сердце, отдаваясь в висках. Новая цель кристаллизовалась мгновенно: наблюдать, не выдавая страха. Понять, что происходит. И главное — не попасться.
***
Ольга начала обход.
Виктор следил краем глаза, не поднимая головы. Начальница подходила к каждому столу, наклонялась, клала руку на плечо. Говорила что-то тихо, почти интимно. Сотрудники сначала напрягались, отшатывались, но она не отпускала. Давила. Не словами — присутствием. Гиперактивным, удушающим позитивом, который заполнял пространство, как газ.
Первым сдался Пётр — слабовольный, вечно согласный со всеми. Виктор видел, как лицо коллеги прошло путь от растерянности к сопротивлению, а затем — щёлкнуло. Буквально щёлкнуло, как выключатель. Рот растянулся в кривой улыбке, точно такой же, как у Ольги. Глаза остались пустыми.
Процесс занял секунды. Необратимый. Быстрый.
Виктор сжал мышку так, что пластик треснул. Дышать стало трудно. Воздух в офисе сгустился, приобрёл вязкость. В лёгкие входил с трудом, будто через мокрую тряпку.
Ольга двигалась дальше. Один за другим коллеги расплывались в уродливых гримасах. Кто-то сопротивлялся дольше, кто-то — меньше. Результат был одинаков.
Взгляд наткнулся на Марка.
Тот стоял у принтера, прижавшись спиной к стене. Лицо бледное, глаза широко распахнуты. Нормальные. Испуганные. Человеческие.
Виктор поймал взгляд, попытался жестами показать: «Ты это видишь? Скажи, что видишь».
Марк кивнул. Едва заметно. Губы беззвучно сформировали слово: «Да».
Облегчение хлынуло волной, тёплой и почти болезненной. Не один. Не сошёл с ума. Есть свидетель. Есть союзник.
Ольга повернула голову.
Посмотрела на Марка.
Улыбка стала шире.
Она пошла к нему — плавно, неспешно, как хищник, который знает, что жертва никуда не денется. Марк попытался отступить, но упёрся в стену. Ольга подошла вплотную, положила руку на плечо. Наклонилась к уху. Губы зашевелились, но слов Виктор не расслышал.
Лицо Марка прошло путь за несколько секунд.
Страх. Замешательство. Сопротивление, слабое, как у тонущего. А затем — щелчок. Рот растянулся. Глаза потухли. Улыбка — чужая, надетая, как маска на Хэллоуин — заняла место живого выражения.
Виктор смотрел, не в силах оторваться. Внутри рухнуло что-то массивное и несущее. Последний оплот нормальности, последняя надежда на то, что мир ещё поддаётся объяснению. Изоляция накрыла с головой, густая и липкая, как смола.
Марк обернулся. Посмотрел прямо на Виктора. Улыбнулся.
Не своей улыбкой.
Нужно было бежать. Сейчас. Пока не заметили сопротивление. Пока не подошли. Но ноги не слушались. А в голове билась мысль: может, ещё не поздно? Может, можно достучаться? Вернуть друга?
Виктор медленно поднялся. Прошёл к курилке, стараясь двигаться естественно. Марк последовал за ним — автоматически, как собака за хозяином.
***
Курилка пахла застоявшимся дымом и чем-то кислым, химическим — освежитель воздуха не справлялся. Узкое окно выходило на серую стену соседнего здания. Свет тусклый, жёлтый, мигающий от старой лампы дневного света.
Марк стоял у подоконника с идиотской улыбкой, глядя в пустоту. Достал сигарету, прикурил. Затянулся. Выдохнул дым — медленно, механически, будто выполнял инструкцию из учебника.
— Отличный день, правда? — произнёс Марк. Голос плоский, без интонаций. — Ольга такая вдохновляющая. Я чувствую себя... обновлённым.
Виктор шагнул ближе. Сердце колотилось где-то в горле.
— Марк, сбрось этот хлам. — Голос прозвучал резче, чем хотелось. — Ты выглядишь как клоун.
Никакой реакции. Марк затянулся снова, выдохнул дым в окно. Улыбка не дрогнула.
— Марк, это я. — Виктор схватил друга за плечо, развернул к себе. — Очнись. Что она с тобой сделала?
Марк посмотрел на него. Глаза пустые, как у рыбы на прилавке. Улыбка натянута до предела.
— Ничего не сделала. — Голос монотонный, механический. — Просто помогла увидеть. Ты тоже можешь. Не бойся быть счастливым, друг.
Рука Марка легла на запястье Виктора.
Холодная. Влажная. Пальцы сжались — крепко, слишком крепко, до боли.
И в этот момент лицо Марка на долю секунды потеряло форму.
Расплылось, как отражение в воде, по которой провели рукой. Черты исказились, поплыли, перемешались. Кожа стала полупрозрачной, будто под ней шевелилось что-то чужое, живое, пытающееся пробиться наружу. Глаза — на мгновение — стали чёрными, сплошными, без белков и зрачков.
Вспышка. Краткий доступ к истинной сути.
Затем лицо вернулось. Марк. Улыбка. Пустота.
Первобытная паника взорвалась внутри, как граната. Виктор с силой вырвал руку, отскочил к стене, ударившись спиной о кафель. Дыхание сбилось, перед глазами поплыли чёрные точки. Рациональность, цинизм, весь выстроенный годами защитный панцирь — всё рассыпалось в прах перед лицом необъяснимого, физически ощутимого ужаса.
Это было реально. Не галлюцинация. Не массовый психоз. Нечто иррациональное, но существующее. Нечто, что прикоснулось к Марку и забрало его.
— Не уходи, — произнёс Марк, делая шаг вперёд. — Останься. Ольга хочет поговорить с тобой.
Виктор развернулся и побежал.
Не вышел. Не ушёл спокойно, сохраняя лицо. Побежал — как бегут от пожара, от обвала, от того, что невозможно остановить. Толкнул дверь курилки, пролетел через офис, не глядя по сторонам. Коллеги обернулись — все с одинаковыми улыбками, все с пустыми глазами. Ольга стояла в центре, раскинув руки, и смотрела ему вслед. Улыбалась.
Виктор выскочил в коридор, сбежал по лестнице, вылетел на улицу. Холодный воздух ударил в лицо, обжёг лёгкие. Остановился только через два квартала, прислонившись к стене какого-то магазина. Дышал тяжело, судорожно. Руки тряслись.
Что это было?
Массовый психоз, над которым будут смеяться в психушке? Или нечто реальное, с чем придётся бороться в одиночку?
Виктор достал телефон. Пальцы дрожали, но он открыл браузер. Рациональность как оружие ещё не сломана. Просто сменила поле боя. Нужно найти в сети тех, кто тоже видит. Тех, кто знает, что это такое. Тех, кто выжил. Потому что если он не найдёт ответы, то следующим, кто расплывётся в кривой улыбке, будет он сам.

3

Квартира встретила тишиной — плотной, давящей, какой не бывает в живом пространстве. Виктор захлопнул дверь, прислонился к ней спиной, дожидаясь, пока дыхание выровняется. Руки всё ещё тряслись. Перед глазами стояло лицо Марка — расплывшееся, полупрозрачное, с чёрными провалами вместо глаз.
Нужны были ответы. Рациональные, проверяемые, объясняющие.
Виктор прошёл в гостиную, рухнул в кресло перед компьютером. Включил монитор. Яркий свет ударил в глаза, но он не отвернулся. Открыл браузер. Пальцы застучали по клавиатуре: «Кривая улыбка».
Результаты посыпались лавиной.
Соцсети залиты однотипными постами с хештегом #КриваяУлыбка. Фотографии — сотни, тысячи. Люди разных возрастов, полов, национальностей. Все с одинаковыми искажёнными улыбками: левый уголок рта тянется к уху, правый едва приподнят. Глаза пустые. Подписи под фото токсично-позитивные, будто скопированные из одного источника:
«Я выбрал счастье! #КриваяУлыбка #НоваяЭра»
«Отпусти страх, прими радость! #КриваяУлыбка #Трансформация»
«Мы — одна семья! #КриваяУлыбка #Единство»
Комментарии полны агрессивного одобрения. Тысячи лайков. Репосты. Виктор пролистывал ленту, и тошнота подступала к горлу. Это не тренд. Это эпидемия.
Местные новостные порталы публиковали статьи. Заголовки кричали:
«Новый тренд осознанности захватывает город!»
«Эксперты объясняют феномен "Кривой улыбки": путь к внутренней гармонии»
«Психологи рекомендуют: присоединяйтесь к движению счастья!»
Виктор открыл одну статью. Язык напоминал рекламный буклет: гладкий, безличный, напичканный штампами. Цитаты «экспертов» — тренеров по мотивации, коучей, психологов с сомнительными дипломами. Ни слова критики. Ни намёка на сомнение.
Он пролистал до комментариев. Оставил короткое сообщение: «Это не осознанность. Это патология. Посмотрите на их лица».
Ответ пришёл через минуту. Затем ещё один. И ещё. Десятки. Сотни.
«Ты просто боишься быть счастливым».
«Проработай свои внутренние блоки».
«Присоединяйся к нам, и ты поймёшь».
«Сопротивление — это страх. Отпусти его».
Личные сообщения посыпались градом. Незнакомые люди присылали ссылки на вебинары, приглашения на встречи, предложения «помочь». Виктор закрыл вкладку, но руки продолжали дрожать. Они нашли его. Быстро. Слишком быстро.
Нужно было копать глубже.
Он открыл видеохостинг, ввёл запрос. Среди роликов с восторженными отзывами нашёл один — с независимого канала. Название: «Что происходит на улицах? Репортаж без цензуры».
Виктор нажал «Воспроизвести».
На экране появилась журналистка — молодая, с нормальным выражением лица. Усталым, но живым. Она стояла на центральной площади, держа микрофон. Вокруг толпа. Все улыбались. Кривыми улыбками.
— Скажите, что вы чувствуете? — спрашивала журналистка, протягивая микрофон прохожему.
— Счастье, — отвечал тот монотонно. — Невероятное счастье.
— А что изменилось в вашей жизни?
— Всё. — Голос без интонаций. — Я стал частью чего-то большего.
Журналистка переходила от одного к другому. Вопросы разные, ответы одинаковые. Она пыталась сохранять профессионализм, но в глазах читалась растерянность.
Ролик подходил к концу. Камера дрогнула, будто оператор споткнулся. Кадр качнулся, поймал лицо журналистки крупным планом.
Виктор замер.
На лице женщины застывала кривая улыбка. Медленно, будто кто-то невидимый тянул за ниточки, растягивая рот. Левый уголок пополз к уху. Правый остался на месте. Глаза потускнели, стали стеклянными.
Видео оборвалось.
Чёрный экран. Надпись: «Видео удалено пользователем».
Виктор откинулся на спинку кресла. Дышал тяжело, судорожно. Доказательство. Нейтральных наблюдателей не остаётся. Все либо заражены, либо станут мишенью.
Глубокое, всепоглощающее одиночество накрыло волной. Мир сходил с ума, а он остался последним здравомыслящим. Или первым безумцем, который видит то, чего нет?
Продолжать искать в мейнстриме бессмысленно. Там остались только заражённые и их пропаганда.
Виктор открыл новую вкладку. Скачал Tor-браузер. Установил. Запустил. Первым делом - найти тех, кого не слышно в общем хоре.
***
Глубокий интернет встретил темнотой — не метафорической, а буквальной. Чёрный фон, белый текст, минимум графики. Виктор переходил по ссылкам, оставленным на криптовалютных форумах, в чатах параноиков и конспирологов. Большинство вели в никуда. Но он продолжал.
Через два часа нашёл.
Скрытый ресурс. Название: «Невосприимчивые». Для входа требовался пароль. Виктор уставился на пустое поле ввода. Вспомнил старую статью о коллективном бессознательном, которую читал в университете. Набрал: «Тень».
Страница загрузилась.
Форум выглядел хаотично. Сообщения обрывисты, полны опечаток. Люди писали впопыхах, будто за ними гнались.
«Они пришли за моим братом. Теперь он улыбается. Не могу смотреть на него».
«Видел, как тени шевелятся. Не от света. Сами по себе. Пространство дышит».
«Улыбка — это щит. Они прячутся за ней. От чего-то худшего».
«Кто-нибудь ещё видит, как стены теряют форму?»
Виктор пролистывал, впитывая информацию. Паника, страх, отчаяние — но и проблески понимания. Эти люди видели то же, что и он. Они знали.
Нашёл пользователя «Алиса_Холст». Сообщения адекватные, структурированные. Она выкладывала эскизы — цифровые наброски, на которых угадывались очертания пульсирующей черноты, поглощающей городские пейзажи. Здания плавились, улицы искривлялись, люди превращались в бесформенные тени.
Последний пост Алисы:
«У меня поплыли обои в комнате. Узор исчез, превратился в текучую массу. Это длилось секунду. Но я видела. Реальность не стабильна. Она реагирует на нас. На тех, кто видит».
Виктор оторвал взгляд от экрана.
Посмотрел на стену гостиной.
Обои с уродливым повторяющимся узором — цветы, переплетённые стебли — вдруг потеряли чёткость. Линии поплыли, смазались, будто кто-то провёл мокрой кистью по акварели. Узор превратился в бесформенную, текучую массу, которая пульсировала, дышала, жила.
Мгновение.
Затем обои вернулись. Цветы, стебли, чёткие линии.
Виктор вскочил с кресла, отшатнулся. Сердце колотилось так, что в висках стучало. Дыхание сбилось. Перед глазами поплыли чёрные точки.
Это не галлюцинация. Слишком реально. Слишком конкретно.
Реальность не просто искажалась. Она реагировала на чтение. На знание.
Последнее убежище — разум и дом — оказались ненадежны.
Ужас, граничащий с помешательством, полз по позвоночнику, сжимал горло. Можно было закричать. Выбежать на улицу. Попытаться стереть это из памяти.
Но ответы были здесь. В этом форуме. У этих людей.
Виктор вернулся к компьютеру. Сел. Руки тряслись, но он сжал их в кулаки, заставляя слушаться. Немедленно связаться с Алисой.
***
Виктор открыл личные сообщения. Написал Алисе:
«Я тоже вижу. Обои. Лица. Всё. Мне нужна информация. Ответь, пожалуйста».
Отправил. Обновил страницу.
Ответа не было.
Статус: «Была в сети 30 минут назад».
Виктор вернулся на форум. Пролистывал сообщения. Напряжение росло, наполняя комнату, делая воздух плотным.
На форуме появился новый пользователь.
Ник: «Лучезарный».
Аватарка: идеальная кривая улыбка. Левый уголок рта тянется к уху, правый едва приподнят. Глаза чёрные провалы.
Сообщение:
«Мы знаем, где вы. Не сопротивляйтесь счастью. Ваш страх лишь притягивает Тьму».
Виктор замер. Пальцы зависли над клавиатурой.
«Лучезарный» продолжал писать. Быстро, методично.
«Вы думаете, что прячетесь. Но мы видим вас. Каждого».
Следующее сообщение содержало фотографию. Спальня. Мольберт у окна. Незаконченный эскиз на холсте. Виктор узнал стиль — Алиса.
Фото сделано через веб-камеру.
Ещё одна фотография. Другая комната. Мужчина за компьютером, спиной к камере. Ник пользователя в углу экрана: «Тень_Наблюдатель».
Ещё. И ещё. Квартиры, лица, экраны.
Форум взорвался паникой.
«Они взломали нас!»
«Отключайте камеры! Сейчас!»
«Как они нас нашли?!»
Посты начали исчезать. Один за другим. Аккаунты самоуничтожались, оставляя пустые профили. На их месте появлялись новые пользователи — с кривыми улыбками на аватарках. Они писали одно и то же:
«Присоединяйся к нам».
«Счастье ждёт тебя».
«Сопротивление бессмысленно».
Виктор смотрел, как форум «Невосприимчивые» гибнет на глазах. Систематическая чистка. Вирус научился проникать в цифровое убежище.
Сообщение от Алисы.
Виктор дёрнулся, кликнул.
«Они здесь. У моей двери. Слышу голоса. Они зовут меня. Говорят, что всё будет хорошо. Не верь им. Не открывай дверь. Никому. Никогда».
Статус изменился: «Не в сети».
Аккаунт Алисы исчез. На месте профиля появилась пустая страница.
Чувство тотальной потери накрыло волной. Они выжгут всех, кто видел правду.
Виктор посмотрел на веб-камеру, встроенную в монитор. Чёрный глаз, направленный прямо на него.
Можно было отключить всё. Забиться в угол. Надеяться, что не найдут.
Но это не выход. Они уже знают.
Виктор открыл личные сообщения Алисы. Написал последнее:
«Мне нужно встретиться. Я тоже это вижу. Они идут за нами. Если ты ещё здесь — ответь. Пожалуйста».
Отправил.
Выдернул веб-камеру из разъёма. Отключил компьютер. Выдернул шнур из розетки.
Тишина в квартире стала абсолютной.
Виктор сидел в темноте, прислушиваясь. За окном шумел город — машины, голоса, жизнь. Но внутри комнаты было пусто и холодно. Все рухнуло, выживание в одиночку больше невозможно.

4

Виктор проверил замки. Дважды. Трижды. Пальцы скользили по холодному металлу, нащупывая засов, поворачивая ключ до щелчка. Недостаточно. Придвинул к двери тяжёлый комод из прихожей — дерево заскрипело по паркету, оставляя царапины. Сверху навалил стулья. Баррикада выглядела нелепо, но давала иллюзию контроля.
Каждый скрип на лестничной клетке заставлял замирать. Прислушиваться. Соседи возвращались домой, поднимались по ступенькам, хлопали дверями. Обычные звуки. Но теперь каждый из них мог означать угрозу.
Виктор прошёл в гостиную. Тишина давила на барабанные перепонки, превращаясь в гул. Нужен был фон. Что-то, чтобы заполнить пустоту.
Включил телевизор.
На экране — ток-шоу. Ведущий с кривой улыбкой, гости с кривыми улыбками. Говорили о «новой эре осознанности», о «пути к внутренней гармонии». Голоса слишком громкие, слишком жизнерадостные, с металлическим призвуком. Слова сливались в монотонный поток, лишённый смысла.
Переключил канал. Реклама. Женщина с идеальной кривой улыбкой рекламировала йогурт. Мужчина с такой же улыбкой — страховку. Дети улыбались из рекламы игрушек. Все одинаково. Все чужие.
Звук действовал на нервы, скрёб по сознанию, как ногти по стеклу. Но выключить было страшнее. Тишина казалась живой, ожидающей.
Виктор опустился в кресло. Взгляд блуждал по комнате, цепляясь за детали. Тени в углах казались неестественно густыми, плотными, будто обладали массой. Свет от телевизора не достигал их, отражался, не проникая внутрь. Трещина в потолке, на которую он никогда не обращал внимания, вдруг показалась зловещим узором — ломаные линии, складывающиеся в нечто осмысленное.
Он отвёл взгляд. Посмотрел на экран телевизора.
И увидел отражение.
В тёмной рамке экрана, поверх мелькающих картинок, отражалось лицо. Его лицо. Но рот растянут в кривой улыбке. Левый уголок тянется к уху. Правый едва приподнят. Глаза пустые.
Виктор резко обернулся.
Никого.
Комната пуста. Только мебель, тени, мерцающий свет телевизора.
Он снова посмотрел на экран. Отражение нормальное. Обычное лицо. Усталое, испуганное, но живое.
Миг. Обман зрения. Игра света.
Но сердце колотилось так, что в висках стучало. Руки тряслись. Дыхание сбилось.
Угроза не снаружи. Она внутри восприятия. Внутри сознания.
Можно было продолжать укреплять оборону. Ставить мебель, проверять замки, создавать иллюзию безопасности. Но главная битва происходила не там.
Виктор встал. Подошёл к телевизору. Выключил. Экран погас. Тишина хлынула волной, заполняя пространство, вытесняя воздух.
***
Часы показывали половину второго ночи. Виктор сидел на диване, обхватив колени. Глаза слипались от нервного истощения, веки наливались свинцом. Но засыпать нельзя. Во сне придёт что-то худшее.
Тишина стала оглушительной. Не просто отсутствие звуков — активная, давящая масса, которая заполняла уши, проникала в голову. В ней начали рождаться шепоты. Неразборчивые, едва уловимые. Виктор напрягал слух, пытаясь разобрать слова, но они ускользали, растворялись.
За дверью скрипнула половица.
Виктор замер. Прислушался.
Тишина.
Ещё скрип. Ближе.
Шаги? Или дом оседает? Старое здание, деревянные перекрытия. Они скрипят. Всегда скрипели.
Но раньше это не пугало.
Воздух в комнате стал спёртым, тяжёлым. Дышать труднее, будто кислород вытесняется чем-то невидимым. Виктор сделал глубокий вдох — лёгкие сопротивлялись, воздух входил с трудом, оставляя привкус затхлости и чего-то металлического.
Взгляд снова зацепился за потолок. За то место, где днём плыли обои. Трещина. Ломаные линии. Узор.
Он смотрел, не отрываясь.
Узор шевелился.
Медленно. Почти незаметно. Линии изгибались, перетекали одна в другую, складываясь в новые формы. Не галлюцинация. Слишком конкретно. Слишком реально.
Виктор зажмурился. Досчитал до десяти. Открыл глаза.
Узор на месте. Неподвижный.
Но ощущение осталось. Что-то наблюдает. Из потолка. Из стен. Из теней.
Глаза слипались. Веки опускались сами, против воли. Виктор боролся, кусал губы до крови, вонзал ногти в ладони. Боль помогала. Ненадолго.
Провалился.
Тяжёлый, кошмарный сон накрыл мгновенно. Темнота. Холод. Шепоты, которые складывались в слова: «Присоединяйся. Не сопротивляйся. Будет хорошо».
Виктор проснулся от собственного крика.
Комната погружена в кромешную тьму. Свет не горит. Окна — чёрные провалы. Тишина абсолютная.
И он понял, что не один.
В углу, где сходились стены, стояла фигура. Не человек. Не тень. Сгусток тьмы, плотнее и чернее самой ночи, бесформенная масса, нарушающая саму геометрию пространства. И эта масса медленно, с невыносимой, тягучей плавностью, начала поворачиваться к нему. Холод, волнами исходящий от нее, достиг кровати, обжег кожу ледяным прикосновением.
Фигура сделала шаг. Беззвучно. Плавно. Будто скользила по полу, не касаясь.
Ужас сковал его прочнее стальных пут. Он не мог пошевелиться, не мог издать звук. Сердце колотилось где-то в горле, готовое разорвать хрящи.
Ещё шаг.
Закрыть глаза. Молиться, чтобы исчезло. Признать бессилие. Или встретить лицом к лицу.
Он собрал всю свою волю, всю ярость отчаяния, всю ненависть к этому кошмару в один тихий, внутренний вопль. Его рука, тяжелая и одеревеневшая, рванулась к тумбе, нащупала кнопку ночника и вдавила ее.
Свет вспыхнул, ослепляя.
Угол пуст.
Никого.
Только стена, пол, обычная мебель.
Галлюцинация. Сон. Нервный срыв.
Но ощущение присутствия не исчезло. Что-то было здесь. Наблюдало. Ждало. Оно висело в воздухе, давящее и незримое, наполняя комнату тихим, беззвучным гулом угрозы. Галлюцинация оказалась милосерднее реальности. Реальность заключалась в том, что здесь было что-то, что могло являться и исчезать по своей воле.
Виктор сел на кровати, обхватив колени. Смотрел в пустой угол, не отрываясь.
Не поддаться. Не сойти с ума. Ждать. Просто ждать.
***
Часы показывали четыре утра. Самое тёмное время. Виктор сидел на кровати, обхватив колени, и смотрел в потолок. Пытался силой воли удержать реальность от распада. Но реальность ослабевала с каждым вздохом. Давление в комнате нарастало, становясь осязаемым; уши закладывало, как в самолете, и звук собственного дыхания превратился в далекий, посторонний хрип, доносящийся из соседней комнаты.
Воздух стал густым, вязким. Каждый вдох требовал усилий. Лёгкие сопротивлялись, будто вместо кислорода приходилось вдыхать сироп.
И тогда он услышал. Услышал звук, для которого у него не было названия. Не звук — визг. Высокочастотный, пронзительный, впивающийся прямо в сознание, обходящий ушные перепонки. Это была боль. Боль самой материи, ткани реальности, которую рвали на части. Она исходила не извне. Она поднималась из глубины его собственного существа и одновременно сочилась из стен, из воздуха, из самой пустоты между атомами.
Виктор зажмурился, зажал уши ладонями. Не помогло. Визг шёл не через барабанные перепонки. Он рождался в мозгу, в нервных окончаниях, в костях.
Открыл глаза. И тогда случилось.
Потолок прямо над его кроватью перестал существовать. Не треснул, не обрушился — его просто не стало. На его месте зияла Пустота. Не тьма, не чернота в привычном понимании, а нечто иное — пульсирующая, живая бездна, лишенная формы, цвета и смысла. Она дышала. Медленные, тягучие движения, будто вздымалось и опадало гигантское черное легкое. Воздух в комнате стал густым, как сироп, им невозможно было дышать. Виктор задыхался, судорожно хватая ртом липкую, тяжелую пустоту, но легкие не слушались, не могли вобрать в себя эту отсутствующую субстанцию.
И он почувствовал, что эта Пустота не просто висит в пространстве. Она смотрела на него. Внимательно, безразлично и всеобъемлюще. Взгляд, лишенный глаз, сознание, лишенное мысли. Время остановилось, распалось на отдельные, не связанные между собой кадры вечности, оставив его один на один с этим прорывом в небытие, с этим разломом в привычном мире.
Абсолютный, животный ужас парализовал его. Разум, до последнего цеплявшийся за обломки логики и здравомыслия, с треском рухнул, оставив после себя лишь чистое, немое переживание кошмара. Это не был сон. Это была Истина, обнаженная, ужасающая и окончательная.
Воздух хлынул в лёгкие — болезненно, судорожно. Виктор кашлял, задыхался, хватал ртом кислород. Слёзы текли по щекам. Руки тряслись так, что не мог их контролировать.
Все закончилось так же внезапно, как и началось. Через пятнадцать секунд, что показались вечностью, потолок вернулся на место. С той же самой, до боли знакомой трещиной. Воздух снова стал воздухом. Он судорожно глотнул, давясь кашлем, и почувствовал, как ледяной поток кислорода обжигает легкие.
Можно было списать на сон. На нервный срыв. На галлюцинацию от истощения. Можно было пойти завтра в офис, найти Ольгу, позволить ей положить руку на плечо, прошептать что-то на ухо. Надеть кривую улыбку. Больше никогда этого не видеть.
Или принять. Принять, что его комната, его реальность — ненадежны, что за тонкой пленкой привычного мира скрывается нечто, для чего у человечества нет слов. И что «Кривая улыбка» — лишь симптом, щит, спасающий психику от этого всепоглощающего Ничто.
Он посмотрел на свои трясущиеся руки, на знакомую, безобидную трещину в потолке, и понял: бежать некуда. Ложь «улыбающихся» была отвратительнее и постыднее самой чудовищной правды. Он выбрал правду. Его старая жизнь, работа, циничный снобизм — все это рассыпалось в прах, оказалось жалким карточным домиком перед лицом настоящего.
Дверь в нормальный мир захлопнулась.

5

Заброшенный офисный центр встретил запахом плесени и мёртвого бетона. Виктор пришёл на полчаса раньше — проверил каждый угол, каждую лестничную клетку, каждую дверь, которая могла скрывать засаду. Окна выбиты, стены исписаны граффити, пол усыпан битым стеклом и мусором. Идеальное место для встречи. Или для ловушки.
Он стоял в углу первого этажа, прислонившись спиной к стене, откуда просматривался главный вход и коридор. Дышал медленно, контролируя ритм. Сердце колотилось, но руки не дрожали. Страх превратился в холодную, острую концентрацию.
Шаги.
Виктор замер. Напрягся. Рука скользнула в карман, сжала складной нож — жалкое оружие, но лучше, чем ничего.
Алиса появилась бесшумно, сзади. Виктор вздрогнул, резко обернулся, выхватывая нож.
— Тихо, — произнесла она, подняв руки. В одной сжимала баллончик с краской, направленный на него. — Я не враг.
Молодая. Двадцать пять, может, меньше. Осунувшееся лицо, тёмные круги под глазами, которые горели от недосыпа. Волосы собраны в небрежный хвост. Одежда мятая, грязная. На запястье — следы краски, въевшиеся в кожу.
Виктор медленно опустил нож, но не убрал.
— Алиса?
— Виктор?
Кивок.
Пауза. Они смотрели друг на друга, оценивая, взвешивая. Доверять нельзя. Но выбора нет.
— Докажи, что ты с форума, — произнесла Алиса, не опуская баллончик. — Что ты написал в последнем посте?
— «Обои поплыли. Видел, как стены теряют форму. Реальность реагирует на нас». — Виктор сделал шаг вперёд. — Твой последний пост: «Они у моей двери. Слышу голоса». Что случилось потом?
— Я выбралась через окно. Спустилась по пожарной лестнице. — Голос дрожал, но слова чёткие. — Они не ломились. Просто стояли. И звали меня. Своими голосами. Голосами моих друзей.
Виктор кивнул. Правда. Или очень хорошая ложь.
— Покажи лицо, — потребовал он. — Улыбнись.
Алиса нахмурилась, но подчинилась. Губы растянулись в натянутой, неловкой улыбке. Нормальной. Симметричной. Живой.
— Теперь ты, — сказала она.
Виктор улыбнулся. Чувствовал, как мышцы лица напряглись, как уголки рта поднялись неестественно. Давно не улыбался. Забыл, как это делается.
Алиса всмотрелась. Кивнула. Опустила баллончик.
— Ладно. Ты не из них.
Тишина. Напряжение спало, но не исчезло. Они стояли на расстоянии трёх метров, готовые в любой момент бежать.
— Что ты видела? — спросил Виктор.
— То же, что и ты. Стены. Тени. Лица, которые плывут. — Алиса сделала шаг ближе. — Я художник. Я рисую то, что вижу. Пытаюсь понять. Но чем больше рисую, тем хуже становится.
— Хуже?
— Они находят меня. Через рисунки. Через то, что я вижу. Будто я маяк для них.
Виктор хотел ответить, но где-то на этаже выше с грохотом упала дверь.
Оба замерли.
Прижались к стенам. Дыхание затаили.
Тишина. Густая. Давящая.
Шаги. Нечёткие. Скребущие по полу.
Виктор сжал нож. Алиса подняла баллончик.
Из коридора вышла собака. Худая, грязная, с облезлой шерстью. Обнюхала воздух. Посмотрела на них пустыми глазами. Развернулась и ушла.
Виктор выдохнул. Руки задрожали — запоздалая реакция на адреналин.
— Здесь небезопасно, — прошептала Алиса.
— Нигде не безопасно.
— Я знаю место понадёжнее. — Голос дрожал, но в глазах читалась решимость. — Чердак. Там одна дверь. Одно окно. Легче контролировать.
Виктор посмотрел на неё. Увидел тот же животный страх, что и у себя. Тот же отчаянный поиск хоть какой-то опоры.
Кивнул.
— Веди.
***
Чердак встретил пылью и затхлостью. Низкий потолок с балками, завален хламом — старые коробки, сломанная мебель, куски арматуры. Единственная дверь, которую можно запереть изнутри. Слуховое окно, выходящее на улицу. Клетка. Но защищённая.
Алиса заперла дверь, придвинула к ней тяжёлый ящик. Достала из рюкзака планшет, развернула холсты, прислонив к стене.
Виктор подошёл ближе. Посмотрел.
И замер.
Изображения не просто жуткие. Они диагностические.
Стены, источающие чёрные слёзы. Люди, чьи лица стекают, как воск, обнажая пустоту под кожей. Геометрические фигуры, невозможные в трёхмерном пространстве — углы, которые загибаются внутрь себя, линии, которые существуют одновременно в двух местах.
— Я рисую то, что вижу, — произнесла Алиса тихо. — Пытаюсь зафиксировать. Понять структуру.
Виктор указал на один из рисунков. Комната. Потолок, покрытый пульсирующей чернотой.
— Я видел это. У себя дома. Ночью.
Алиса резко обернулась.
— Ты видел Пустоту?
— Если так это называется — да.
Она достала планшет, открыла файл. Цифровой набросок. Та же пульсирующая чернота, но детальнее. Внутри неё — формы. Почти различимые. Почти понятные.
— Это не галлюцинация, — прошептала Алиса. — Если двое видят одно и то же, значит, это реально. Это данные.
Виктор кивнул. Рациональный ум цеплялся за логику. Два свидетеля. Повторяющиеся паттерны. Это можно изучать. Это можно понять.
— Что это такое? — спросил он.
— Не знаю. — Алиса опустилась на пол, обхватив колени. — Но «Кривая улыбка» — это защита. Щит. Те, кто улыбается, не видят Пустоту. Они слепы к ней. А мы...
— Мы видим.
— И поэтому мы — цель.
Виктор хотел ответить, но с улицы донёсся нарастающий, равномерный гул. Низкий. Монотонный. Не механический — органический, будто дышало что-то огромное. Алиса вскочила. Подбежала к слуховому окну. Виктор последовал за ней.
Внизу, на улице, стояла толпа. Тридцать, может, сорок человек. Все с кривыми улыбками. Стояли неподвижно, запрокинув головы, и смотрели прямо на их окно. Не кричали. Не ломились внутрь. Просто смотрели.
Лунный свет падал на лица, превращая улыбки в вырезанные маски. Глаза — чёрные провалы. Пустые. Мёртвые.
Холодный ужас полз по позвоночнику, сковывал мышцы. Виктор не мог оторвать взгляд.
— Они знают, — прошептала Алиса. — Они знают, где мы.
— Да, это не поиск, — произнёс Виктор глухо. — Они чувствуют нас. Это демонстрация.
Толпа не двигалась. Просто стояла. Смотрела. Ждала.
— Нужно уходить, — сказала Алиса, отступая от окна. — Сейчас. Через запасной выход.
— Они могут окружить здание.
— Тогда мы уже мертвы… - Алиса осекся и поправилась, - Или счастливы.
Виктор посмотрел на неё. На дрожащие руки, на широко распахнутые глаза. На страх, который был зеркалом его собственного.
Кивнул.
— Веди.
***
Коридоры встретили темнотой — плотной, осязаемой, которая не рассеивалась даже светом фонарика на телефоне. Виктор и Алиса крались бесшумно, прислушиваясь к малейшему звуку. Снаружи доносился гул — ровный, монотонный, не затихающий.
Чем ближе к выходу, тем сильнее становилось давление.
Голова раскалывалась. Виски пульсировали. Перед глазами плясали цветные пятна, складывающиеся в узоры. Виктор зажмурился, но узоры не исчезли. Они были внутри. Алиса хваталась за виски, стиснув зубы.
— Ты это чувствуешь? — прошептала она.
— Да.
Не просто мигрень. Коллективная атака. Направленная воля, которая давила на сознание, пыталась проникнуть внутрь, вывернуть наизнанку. Реальность затрещала по швам, поддаваясь этому напору. Кратковременные, но яркие вспышки пробивали их сознание: стены по бокам мгновенно покрывались язвами гниющей плесени и осыпались в труху; с потолка на них капала черная, тягучая слизь, оставляя на полу жирные пятна.
Из-за угла доносился шёпот. Десятки голосов, сливающихся в один.
«Присоединяйся. Не сопротивляйся. Будет хорошо».
Виктор сжал кулаки до боли. Ногти впились в ладони. Боль помогала. Якорь к реальности.
— Это не реально, — прошептал он. — Галлюцинация. Психическая атака.
— Откуда ты знаешь? — Голос Алисы дрожал.
— Не знаю.
Они дошли до заднего выхода. Тяжёлая металлическая дверь. Виктор толкнул. Не открылась. Толкнул сильнее. Дверь поддалась, со скрипом распахнулась.
За ней стояла толпа. Не блокировали проход плотно. Стояли полукругом, на расстоянии трёх метров. Все с кривыми улыбками. Все смотрели прямо на них.
Их молчание, направленные на них пустые взгляды создавали невидимый, плотный барьер. Виктор почувствовал, как его разум пытаются вывернуть наизнанку, насильно наполнить той самой ядовитой пустотой, что пряталась за их улыбками. В ушах стоял вой, хотя вокруг царила тишина.
Виктор сделал шаг вперёд. Боль взорвалась в голове. Острая, пронзающая, будто кто-то вонзил раскалённую иглу в мозг. Колени подкосились. Он схватился за дверной косяк, удерживаясь на ногах.
Алиса рядом. Тоже согнулась, зажав рот ладонью, чтобы не закричать.
Разум пытались вывернуть наизнанку. Проникнуть внутрь. Стереть личность. Заменить.
— Не можем, — прохрипела Алиса. — Не пройдём.
Виктор сжал зубы. Посмотрел по сторонам. Узкий проход между гаражами. Слева. Метров пять до него.
— Туда, — выдохнул он.
Они сделали рывок. Пригнулись. Побежали вдоль толпы, не глядя на лица. Воздух сгущался, пытаясь удержать, но они были быстрее. Боль не отпускала, но адреналин заглушал. Ноги двигались автоматически.
Проход. Темнота. Мусорные баки. Запах гнили.
Они выскочили на соседнюю улицу. Побежали. Не оглядываясь.
Остановились только через два квартала. Прислонились к стене, задыхаясь.
Гул затих. Давление исчезло. Голова всё ещё раскалывалась, но боль стала терпимой.
— Мы вырвались, — прошептала Алиса.
— Нет, — Виктор покачал головой. — Это отсрочка. Они нашли нас не случайно. Они видят нас. Чувствуют. Мы слишком отличаемся.
— Что делать?
Виктор посмотрел на неё. На осунувшееся лицо, на дрожащие руки, на страх в глазах.
— Нужен эксперт. Кто-то, кто понимает, как устроена эта война. Как защититься.
— Где его найти?
— Не знаю. — Виктор выпрямился, оттолкнувшись от стены. — Но будем искать. Потому что укрытие больше не поможет. Нам нужна защита.
Алиса кивнула. Вытерла глаза тыльной стороной ладони.
— Тогда идём.
Они пошли в ночь. Двое беглецов. Двое, кто видел слишком много.
Первый союз заключён не в дружбе. В совместном побеге.
Якорь не спасает от шторма. Только не даёт сразу утонуть.

6

Подвал старого жилого дома встретил запахом сырости и машинного масла. Виктор и Алиса спустились по узкой лестнице, освещённой одной мигающей лампочкой. В конце коридора — дверь, усиленная стальным листом. Вместо глазка — камера, направленная прямо на них.
Виктор нажал кнопку домофона.
Треск. Шипение. Затем голос — грубый, параноидальный:
— Уходите. Я ничем не могу помочь.
— Сергей Владимирович, это Виктор Крылов. Мы встречались три года назад. Я брал у вас интервью для статьи о нейропластичности.
Пауза. Долгая. Виктор слышал, как за дверью что-то скрипнуло, будто кто-то придвинул стул ближе к монитору.
— Помню, — наконец произнёс голос. — Вы не исказили мои слова. Редкость. Но время теперь другое. Уходите.
— У нас есть данные, — быстро сказал Виктор, включая старые навыки копирайтера — говорить убедительно, находить нужные слова. — Коллективное бессознательное. Стабильные дельта-волны у бодрствующих субъектов. Аномалия восприятия. Мы видели это. Зафиксировали.
Тишина. Камера чуть повернулась, фокусируясь.
Алиса молча достала планшет. Открыла файл с рисунками. Подняла экран к камере. Стены, источающие чёрные слёзы. Лица, стекающие воском. Пульсирующая чернота, поглощающая пространство.
Ещё одна долгая пауза.
Затем щелчок замков. Дверь приоткрылась на цепочке.
— Войдите. Быстро.
Они шагнули внутрь. Дверь захлопнулась за спиной, замки защёлкнулись.
Сергей стоял перед ними — мужчина лет пятидесяти, худой, с всклокоченными седыми волосами и глубокими морщинами вокруг глаз. Одет в мятую рубашку и джинсы. В руках держал странное устройство — коробку с проводами и мигающими светодиодами.
— Самодельный ионизатор, — пояснил он, направляя устройство на них. — Рассеивает низкочастотные поля. Если вы под влиянием, это должно вызвать реакцию.
Виктор замер. Алиса тоже.
Ионизатор тихо жужжал. Сергей водил им перед их лицами, всматриваясь в глаза.
— Чисто, — наконец произнёс он. — Но этого недостаточно. Раздевайтесь.
— Что? — Виктор не понял.
— До нижнего белья. Нужно убедиться, что на вас нет следящих устройств. Чипов. Передатчиков. Они используют технологии. Не только психику.
Унизительный ритуал. Виктор посмотрел на Алису. Та побледнела, но кивнула.
Выбора не было.
Виктор молча стянул куртку. Рубашку. Джинсы. Остался в футболке и трусах. Алиса сняла свитер и джинсы, стоя в майке и трусах, скрестив руки на груди.
Сергей обошёл их с каким-то сканером — ещё одним самодельным устройством. Проверил карманы одежды. Ощупал швы.
— Чисто, — повторил он. — Одевайтесь.
Они оделись молча. Унижение смешалось с пониманием. Его паранойя — не блажь. Выстраданная необходимость.
— Проходите, — Сергей кивнул в глубину помещения. — И не трогайте ничего.
***
Лаборатория была хаосом. Провода тянулись по полу и стенам, как жилы гигантского организма. Мониторы мигали данными — графики, таблицы, видеозаписи. Самодельная аппаратура громоздилась на столах, издавая тихое гудение.
Сергей прошёл к центральному столу, жестом указал на стулья.
— Садитесь. Говорите быстро. Что вы видели?
Виктор рассказал. Коротко, чётко. Офис. Марк. Лицо, которое расплылось. Ночь в квартире. Пульсирующая чернота на потолке. Форум. Толпа «улыбающихся». Алиса показала рисунки. Объяснила, как они рождаются — не из воображения, а из того, что она видит в реальности.
Сергей слушал, не перебивая. Лицо оставалось каменным. Только глаза горели — лихорадочно, жадно.
— Синдром высшего когнитивного отключения, — произнёс он, когда Виктор закончил. — Я наблюдаю его уже три недели. Пытаюсь систематизировать.
Он подошёл к одному из мониторов, включил видео.
На экране — улица. Люди с кривыми улыбками. Идут ровным шагом, без мимикрии. Говорят монотонно, без интонаций. Движения механические, лишённые индивидуальности.
— Это не вирус? — спросил Виктор. — Не паразит?
Сергей покачал головой, крутя пальцем у виска.
— Вы всё ещё мыслите категориями агента. Агента нет. Это не внешнее вторжение. Это внутренняя трансформация.
— Тогда что?
Сергей открыл другой файл. Два изображения появились на главном мониторе рядом.
Функциональная магнитно-резонансная томография. Цветные графики, показывающие активность мозга.
Первое изображение: мозг нормального человека в состоянии покоя. Всплески активности в лимбической системе — центрах эмоций. Префронтальная кора светится — критическое мышление, планирование. Миндалевидное тело пульсирует — страх, тревога.
Второе изображение: мозг «улыбающегося». Активность в центрах эмоций — ровная, плоская линия. Префронтальная кора почти не светится. Миндалевидное тело мертво. Зато зрительная кора и ствол мозга работают интенсивно — яркие пятна, пульсирующие в ритме.
Виктор не понимал.
— Они... в коме?
— Нет! — произнёс Сергей медленно, показывая на график. — Смотрите! Зрительная кора — гиперактивна. Слуховая — тоже. Ствол мозга работает, как часы. Они видят. Слышат. Реагируют на стимулы. Дышат. Но не чувствуют. Не сомневаются. Не боятся.
Виктор смотрел на плоскую линию там, где должна была быть буря эмоций. Холод полз по позвоночнику.
— Это невозможно, — прошептала Алиса. — Человек не может так функционировать.
— Может, — возразил Сергей. — Если отключить те участки, что делают его уязвимым. Эмоции. Сомнения. Страх. Всё, что мешает выживанию в невыносимых условиях.
Тишина.
Алиса смотрела на график. Губы дрожали.
— Они не стали счастливыми, — произнесла она тихо. — Они просто... ничего не чувствуют. Они мертвы внутри, чтобы не сойти с ума снаружи.
Виктор сжал кулаки. Рациональный ум цеплялся за логику, пытался найти изъян в рассуждениях. Но изъяна не было.
— Как это произошло? — спросил он. — Что запустило процесс?
Сергей откинулся на спинку стула.
— Продолжайте слушать. Нужно докопаться до сути.
***
Сергей встал. Прошёлся по лаборатории, собирая мысли. Заговорил отрывисто, перескакивая с темы на тему, но постепенно складывая картину.
— «Кривая улыбка» — не болезнь. Это иммунный ответ. Коллективная психика, столкнувшись с невыносимой реальностью, выработала анестезию.
— Какой реальностью? — спросил Виктор.
— Духовной истощённостью. Распадом смыслов. Пустотой. — Сергей остановился, посмотрел прямо на него. — Вы видели её. Ту чернотую, что пульсирует. Это не сущность. Не монстр. Это отсутствие. Дыра в ткани реальности, которую мы сами прогрызли.
Алиса побледнела.
— Мы?
— Человечество. Веками мы строили иллюзии: религия, идеология, потребление. Всё, чтобы не видеть Пустоту. Но иллюзии рухнули. Одна за другой. И мы остались лицом к лицу с тем, от чего прятались. С бессмысленностью. С конечностью. С тем, что мы — случайность в равнодушной вселенной.
Виктор слушал, чувствуя, как внутри что-то рушится. Его цинизм всегда был щитом от мелких разочарований. Но это — не мелочь. Это правда, против которой его щит бессилен.
— И «Кривая улыбка» — это защита? — спросила Алиса дрожащим голосом.
— Да. — Сергей кивнул. — Коллективное бессознательное выработало механизм. Точечно разрушить те участки мозга, что ответственны за осознание ужаса. Превратить людей в функциональные оболочки, которые не видят Пустоту. Не чувствуют её. Не сходят с ума от неё.
Алиса посмотрела на свои рисунки. Рука потянулась к лицу, будто она хотела насильно растянуть его в кривую улыбку.
— Значит, они... правы? — прошептала она. — Это и есть спасение? Просто... перестать чувствовать?
Сергей не ответил.
Виктор смотрел на график. На плоскую линию там, где должны были быть эмоции. На яркие пятна в зрительной коре — они видят, но не понимают.
Осознание пришло не как интеллектуальный акт, а как экзистенциальный провал.
Перед ними не выбор между добром и злом. Выбор между горькой правдой — и сладкой ложью. Между сумашестствием — и духовной смертью.
Третьего, казалось, не дано.
Тяжесть, граничащая с отчаянием, давила на грудь. Виктор всю жизнь презирал фальшивую радость. Теперь он столкнулся с правдой настолько страшной, что все фальши и ужасы мира казалась милосердием.
— Что нам делать? — спросила Алиса. Голос срывался. — Принять это? Добровольно убить в себе часть, которая делает нас людьми?
Сергей посмотрел на неё. В глазах читалась усталость. Бесконечная, выстраданная.
— Я выбрал путь изгоя. Заточил себя в подвале с правдой. Медленно схожу с ума, но остаюсь собой. — Он помолчал. — Вы можете выбрать иначе. Никто не осудит.
Виктор посмотрел на Алису. На её испуганное, живое лицо. На дрожащие руки, сжимающие планшет. На глаза, полные боли. Посмотрел на Сергея. На добровольное заточение. На цену, которую он платит каждый день.
И сделал выбор.
— Правда важнее, — произнёс он тихо, но чётко. — Даже такая. Потому что она наша. Настоящая.
Алиса посмотрела на него.
— Настоящая, — повторила она.
Сергей выдохнул. Что-то в его лице смягчилось.
— Тогда вам нужно найти третий путь, — сказал он. — Не сдаться ужасу. Не принять ложь. Найти способ нести бремя истины, не теряя себя.
— Как? — спросил Виктор.
— Не знаю. — Сергей покачал головой. — Но если вы найдёте — это будет настоящая победа. Не над Пустотой. Над собственным отчаянием.
Виктор встал.
Найти третий путь. Остаться человеком в мире, где человечность стала самой большой уязвимостью. Возможно, именно в этом и есть смысл. Не в победе. В сопротивлении.

7

Город больше не был знакомым лабиринтом. Он превратился в патрулируемую территорию, где тени двигались с пугающей целеустремленностью. Виктор и Алиса крались по задним дворам, прижимаясь к стенам, окрашенным в цвет ночной гнили. Их цель — заброшенное почтовое отделение — маячила в двух кварталах, но каждый шаг вперед давался с трудом, будто воздух сгустился до состояния киселя.
Улицы патрулировали не полицейские. Это были группы по три-пять «улыбающихся», двигавшиеся с жуткой, отработанной синхронностью. Их головы поворачивались одновременно, словно по невидимой команде, сканируя пространство пустыми глазами. Они обходили стороной определенные участки, и Виктор скоро понял почему. Над этими зонами воздух визуально дрожал, как над раскаленным асфальтом. Стоило сделать шаг в их сторону, как на виски тут же ложилась невидимая гиря, заставляя мир плыть перед глазами.
Алиса резко дернула его за рукав. Ее взгляд был прикован к стене соседнего гаража. Штукатурка на ней медленно, с противной, тягучей плавностью, стекала вниз, образуя у основания бесформенную, влажную груду. Это не было галлюцинацией — текстура поверхности действительно менялась на глазах, подчиняясь не физике, а чужеродной воле.
И тогда они увидели это. Из переулка на соседнюю площадь выбежали двое — парень и девушка, их лица искажены паникой, глаза выпучены от ужаса. «Невосприимчивые». Они пытались пересечь открытое пространство.
Из всех окружающих переулков, бесшумно, как жидкость, вытекли «улыбающиеся». Они не бежали. Они сомкнулись вокруг беглецов, образовав плотное, непроницаемое кольцо. И замерли.
Парень и девушка внутри кольца не пытались прорваться. Они просто застыли на месте, будто парализованные невидимым током. Их тела напряглись, а затем... лица. Мышцы на их щеках начали неестественно, судорожно дергаться, растягивая рты. Сначала один уголок, потом другой. Несимметрично, уродливо. Процесс занял меньше минуты. Когда кольцо «улыбающихся» разомкнулось и так же бесшумно растворилось в переулках, на площади стояли двое новых. С пустыми глазами и кривыми, застывшими улыбками.
Онемение, тяжелое и леденящее, сковало Виктора. Он только что стал свидетелем акта духовного убийства. Не заражения, не промывки мозгов — тотального стирания.
Он не знал что делать: использовать момент, пока «рой» отвлечен, и сделать рывок к почтовому отделению, или отступить, пока их собственная сигнатура страха не привлекла такое же кольцо? Сердце бешено колотилось, требуя действия, но разум, холодный от ужаса, был категоричен.
— Назад, — выдохнул Виктор, с силой оттягивая Алису, все еще завороженно смотрящую на площадь. — Сейчас же.
Нужно было найти обходной путь. Полностью избегая открытых пространств. Город преподнес им судьбу крыс.
***
В подвале пахло страхом. На единственном работающем мониторе тряслась пиксельная картинка — седовласый мужчина с глазами, полными животного ужаса.
«...они повсюду! Не дайте им забрать данные! Я не могу... я не могу их удержать!»
Это был «Стальной_Алхимик». Его баррикады в мастерской трещали по швам.
— Это ловушка, — прошипел Сергей, не отрывая взгляда от датчиков. — Явная и примитивная. Они используют его как приманку.
— Мы не можем его просто бросить! — голос Алисы дрожал, но в нем слышалась сталь. — Он один из нас.
Виктор молча сжимал кулаки. Чувство беспомощности жгло изнутри. Его ответственность была тяжелым, холодным грузом.
— Мы попробуем, — тихо сказал он. — Отвлечем их. Сергей, можешь устроить короткое замыкание в трансформаторе на улице?
— Бессмысленная театральность, — буркнул тот, но его пальцы уже летали по клавиатуре.
Взрыв света на улице был ослепительным, и на секунду толпа у мастерской замерла в нерешительности. Этого хватило. Они проскользнули через черный ход, в вонючее подвальное помещение, заваленное металлоломом и старыми схемами. «Стальной_Алхимик» сидел на корточках, прижимая к груди жесткий диск. Его тело била мелкая дрожь.
— Спасибо... — он задыхался. — Вы не представляете, что я...
Свет погас. Не просто отключился — был поглощен. Абсолютная, бархатная тьма, из которой начали выползать тени. Не просто отсутствие света — нечто плотное, живое, что обволакивало лодыжки холодными щупальцами. И тогда с грохотом, от которого задрожали стены, основная дверь вылетела с петель.
В проеме, освещенная мерцающим аварийным светом, стояла Ольга. За ней — плотная, безликая стена «улыбающихся». Их коллективный взгляд был физическим ударом, грузом, вминающим в пол. Ольга, не удостоив Виктора вниманием, плавно подошла к «Стальному_Алхимику». Ее руки легли ему на плечи.
Его тело затряслось в немой судороге. Глаза закатились, из горла вырвался хрип, нечеловеческий и полный агонии. Мышцы лица задергались, борясь с чем-то, а затем сдались — кожа и плоть поползли, растягиваясь в ту самую, кривую, безжизненную маску. Процесс занял не больше десяти секунд. Когда он закончился, на месте человека осталась кукла.
Ольга повернулась. Ее улыбка была самой отвратительной из всех, что видел Виктор — в ней читалось не злорадство, а... жалость.
— Пора перестать мучить себя, Виктор. Мы ждем тебя. Не сопротивляйся счастью!
Вина захлестнула его, горячая и удушающая. Он привел их сюда. Он был слепым орудием в их руках. Его попытка помочь оказалась частью их плана. Бессилие жгло горькой желчью.
Он хотел броситься на Ольгу, на эту стену из пустых глаз, в яростном, но самоубийственном порыве, и разорвать на части. Но… Алиса с силой, которой он в ней не подозревал, рванула его за руку вглубь мастерской, к едва заметной двери в стене.
— Бежим! — ее голос был сдавленным криком.
Они вывалились в вонючий переулок, и последнее, что донеслось до них из мастерской, был ровный, беззвучный смех Ольги — звук, который ощущался не ушами, а самой душой, оставляя в ней шрам холоднее льда.
***
Алиса, прижавшись к стене, билась в тихой истерике, ее тело выгибалось в немых судорогах. Слез не было — только сухой, надрывный стон.
— Это ты... это все ты! — выкрикнула она, впиваясь в Виктора взглядом, полным ненависти и боли. — Решил играть в героя! Решил, что справишься! А в итоге... Алхимика нет! Его нет из-за нас!
Сергей, бледный как полотно, монотонно тыкал пальцами в свой прибор, но мелкая дрожь в руках выдавала его состояние.
— Наш пси-след, — пробормотал он, не глядя ни на кого. — Яркий, как прожектор. Они теперь ведут охоту по конкретному следу. Нашему.
В этот момент на заброшенном ноутбуке, служившем ретранслятором, один за другим вспыхнули три сигнала. Три новых сообщения с форума. Три голоса, полные того же отчаянного страха, что был у «Стального_Алхимика». «Они у дверей!», «Помогите дождаться рассвета!», «Я знаю, где их центр!». Каждое слово было лезвием, вонзающимся в незажившие раны.
Виктор машинально подошел к запыленному оконцу подвала, выходившему в узкий проулок. И замер. К дому приближалась группа «улыбающихся». И с ними — он. «Стальной_Алхимик». Его походка была такой же синхронной и безжизненной. Он поднял руку и с геометрической точностью указал пальцем прямо на их укрытие. Его новое, пустое лицо было обращено к ним, словно он видел сквозь стены.
Их нашли. Быстрее, чем кто-либо мог предположить. Предатель, которого они пытались спасти, сам привел охотников к их порогу.
Шока не было. Была лишь тяжелая, усталая пустота. Ожог стыда и вины притупился, оставив после себя холодный, почти металлический осадок. Эмоции отступили, уступив место голому расчету.
Голос совести звучал как приговор: броситься на помощь к этим трем, каждый из которых может быть новой ловушкой, распылить свои ничтожные силы и пасть, утешая себя иллюзией героизма. Но надо было выжить. Заткнуть уши, чтобы не слышать воплей тонущих, и спасать только тех, кто уже в этой хлипкой лодке — себя, истеричную Алису и параноика Сергея?
Виктор развернулся и твердыми шагами подошел к ноутбуку Сергея. Он не смотрел на умоляющие сообщения. Его пальцы, холодные и уверенные, заскользили по клавиатуре. Он запустил протокол «Феникс» — полное стирание всех данных форума, базы пользователей, истории переписки. Затем зашифровал их единственный оставшийся канал связи глубоким, практически невзламываемым алгоритмом.
В наступившей тишине его голос прозвучал глухо, но четко, обращаясь к теням в углу, к призракам на экране, к самому себе:
— Мы не герои. Мы — последние свидетели. И наша задача — выжить. Не погибнуть с чистой совестью. А выжить.

8

Первая камера погасла в 23:47.
Виктор смотрел на монитор, где секунду назад была чёткая картинка пустынной улицы, а теперь — только чёрный квадрат. Не помехи. Не статический шум. Абсолютная чернота, будто объектив закрыли ладонью.
— Сергей, — позвал он, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Сергей уже стоял за его спиной, вглядываясь в экраны. Лицо серое, губы сжаты в тонкую линию.
— Вторая, — произнёс он тихо.
Ещё один монитор погас. Затем третий. Четвёртый.
Одна за другой внешние камеры выходили из строя — не из-за поломки, не из-за отключения питания. Они просто переставали видеть, будто кто-то методично, неспешно закрывал им глаза.
Виктор почувствовал, как холод ползёт по позвоночнику. Это не техническая неисправность. Это послание.
Мы здесь. Мы знаем, где вы. Мы видим вас, даже если вы не видите нас.
Сергей метнулся к другому столу, где на экране осциллографа прыгали зелёные волны. Амплитуда росла — медленно, но неуклонно.
— Низкочастотные колебания, — пробормотал он, водя пальцем по графику. — Аномальный всплеск. Вокруг здания. Много источников. Они собирают энергию.
— Сколько времени у нас? — спросил Виктор, хотя не был уверен, что хочет знать ответ.
— Не знаю. — Сергей покачал головой. — Час. Может, меньше.
В углу лаборатории, у стены, Алиса рисовала углём. Хаотичные спирали, закручивающиеся внутрь себя, складывающиеся в узор, который Виктор уже видел — на её картинах, в своей комнате, в той пульсирующей черноте, что висела над его кроватью.
Рука двигалась быстро, судорожно. Уголь крошился, оставляя чёрные следы на пальцах. Алиса не отрывала взгляда от стены, губы шевелились, шепча что-то неразборчивое.
Виктор подошёл ближе.
— Алиса.
Она не обернулась.
— Оно рядом, — прошептала она. — Оно дышит на нас через стены. Чувствуешь? Воздух... он не такой. Он густой. Липкий.
Виктор вдохнул. Воздух действительно казался тяжелее, будто насыщенный чем-то невидимым. Каждый вдох требовал усилий.
— Нам нужно эвакуировать данные, — сказал он, возвращаясь к Сергею. — Самое важное. То, что нельзя потерять.
Сергей уже копался в серверной стойке, выдёргивая жёсткие диски, запихивая их в рюкзак.
— Исследования. Записи. Графики активности мозга. — Он говорил быстро, отрывисто. — Если мы погибнем, кто-то должен продолжить.
Виктор кивнул. Начал помогать — отключать кабели, извлекать накопители. Руки дрожали. Предательски, неконтролируемо. Он сжал кулаки, пытаясь остановить дрожь, но это не помогало.
План отступления. Нужен план.
Запасной выход — через вентиляционную шахту на втором этаже. Оттуда на крышу. С крыши — по пожарной лестнице соседнего здания. Рискованно, но возможно.
Если успеют.
Если их не окружили.
Если…
Свет погас.
Не постепенно. Мгновенно. Будто кто-то щёлкнул выключателем.
Лаборатория погрузилась в темноту. Только аварийное освещение — тусклые красные лампы вдоль стен — давало призрачный свет, превращающий пространство в декорации кошмара.
Мониторы вспыхнули.
Все сразу. Белый шум, режущий глаза. Из него проступали лица. Десятки лиц. Сотни. Все с кривыми улыбками. Левый уголок рта тянется к уху. Правый едва приподнят. Глаза пустые.
Из репродукторов донёсся шепот. Не один голос. Хор. Мужские, женские, детские голоса, сливающиеся в монотонный поток:
— Не сопротивляйся... Присоединяйся... Будет хорошо... Так просто... Не сопротивляйся...
Виктор зажал уши ладонями, но шепот проникал не через барабанные перепонки. Он рождался внутри черепа, вибрировал в костях, эхом отдавался в зубах.
Алиса закричала. Упала на колени, сжав голову руками.
Сергей стоял неподвижно, глядя на мониторы. Лицо мертвенно-бледное в красном свете.
— Это не атака, — прошептал он. — Это демонстрация силы.
Виктор почувствовал, как стены лаборатории сжимаются. Не физически — психологически. Пространство сжималось, давило, превращая укрытие в гроб.
Они не просто в осаде. Они в пасти чего-то огромного. Чего-то, что уже начало смыкать челюсти.
— Нужно уходить, — выдохнул Виктор. — Сейчас. Пока не окружили окончательно.
— Нет. — Сергей покачал головой. — Лаборатория — крепость. Стены экранированы. Генератор импульсов может рассеять их поле. Мы выстоим.
— Сергей!
— Мы выстоим!
Виктор посмотрел на него. На горящие глаза. На сжатые кулаки. На отчаянную веру в то, что можно удержать хоть что-то в этом рушащемся мире. Прорыв был авантюрой. Почти самоубийством. Но здесь, внутри, они были просто крысами в капкане, который вот-вот захлопнется.
Он медленно кивнул, чувствуя, как тяжесть решения ложится на плечи новым грузом.
— Готовимся к обороне.
***
Первый удар пришёлся на дверь в 00:34.
Не стук. Не грохот. Глухой, тяжёлый звук, будто в металл ударили чем-то массивным и мягким одновременно. Дверь прогнулась внутрь. Не сломалась. Не треснула. Прогнулась, будто сделана не из стали, а из резины. Пространство вокруг неё искажалось, линии изгибались, углы теряли чёткость.
— Держится, — прошептал Сергей, глядя на дверь. — Пока держится.
Второй удар. Третий.
Дверь прогибалась всё сильнее. Металл скрипел, но не рвался. Сергей был прав — его крепость выдерживала.
Но ненадолго.
Сергей метнулся к центральному пульту. Пальцы забегали по кнопкам, переключателям. На потолке загудела установка — генератор электромагнитных импульсов, собранный из деталей старого медицинского оборудования и автомобильных аккумуляторов. Машина взревела, разряды синеватого света заплясали по катушкам. Генератор импульсов выдохнул невидимую ударную волну. На мгновение кошмар отступил. Ухмылки на мониторах поплыли, распались на цифровой шум. Давление в ушах ослабло.
— Работает! — выдохнул Сергей.
Но облегчение длилось секунды. Вокруг лаборатории начали материализоваться зоны.
Виктор увидел первую в углу, у стены. Воздух там стал вязким, плотным, будто превратился в желе. Свет преломлялся неправильно, линии искажались. Стена в этой зоне теряла чёткость — кирпичи плыли, штукатурка стекала, обнажая что-то чёрное и пульсирующее под ней.
Алиса стояла слишком близко. Она вскрикнула, отшатнулась, сжимая руки. Кожа на предплечьях покрылась красными пятнами, будто её обожгло.
— По мне ползают! — закричала она. — Я чувствую! Невидимые! Они ползают по коже!
Виктор бросился к ней, оттащил от зоны. Алиса билась в его руках, царапая себя ногтями, пытаясь стряхнуть то, чего не было.
— Алиса, там ничего нет! Это иллюзия!
— Нет! Они там! Я чувствую!
Её крик разрывал сердце. Виктор прижал её к себе, чувствуя, как она дрожит всем телом.
— Смотри на меня, — произнёс он, глядя ей в глаза. — Только на меня. Дыши. Медленно.
Алиса всхлипнула. Зацепилась взглядом за его лицо. Дыхание замедлилось.
Дверь взорвалась. Не сорвалась с петель. Не разлетелась на куски. Просто перестала существовать — металл испарился, оставив дымящийся проём.
В проеме, в клубах пыли и дыма, стояли они. «Улыбающиеся». Их тела были лишены четкости, будто вылеплены из темного, плотного воздуха. Виктор с ревом бросился на ближайшего, вложив в удар всю ярость и отчаяние. Кулак встретил не плоть, а неподвижную, резиновую твердь. Боль, острая и костная, отдалась в плече. Существо даже не дрогнуло. Его улыбка, нарисованная на безликой маске, казалась вечной.
И тогда в проеме возникла она. Ольга.
Виктор узнал её мгновенно. Та же фигура, те же волосы. Но лицо — кривая улыбка, растянутая до неестественности. Глаза пустые, мёртвые, смотрящие сквозь. В них плавала та самая Пустота, что была на картинах Алисы.
Сергей, увидев ее, застыл. Взгляд его стал пустым, отрешенным.
— Прощайте, архивы, — прошептал он, и с тихим, почти ритуальным спокойствием, разбил кулаком стеклянную панель главного сервера и сунул руку внутрь.
Искры. Треск. Короткое замыкание. Огонь вспыхнул мгновенно, охватывая стойки с оборудованием, провода, бумаги.
— Сергей, нет!
Но было поздно. Один из «улыбающихся» шагнул вперёд. Протянул руку. Коснулся плеча Сергея.
Тело Сергея свело судорогой. Спина выгнулась дугой. Рот раскрылся в беззвучном крике. Лицо начало меняться. Медленно. Мучительно. Мышцы дёргались, кожа натягивалась. Левый уголок рта пополз к уху. Правый застыл. Глаза расширились, зрачки сузились до точек. Через пять секунд на лице Сергея застыла кривая улыбка. Он упал.
Виктор смотрел на тело. На искажённое лицо. На пустые глаза. Шок. Ярость. Вина.
Я привёл их сюда. Я убил его.
Ольга обернулась к «улыбающемуся», на лице которого застыла маска недоумения и шока от последствий содеянного.
— Ты ошибся, — без единой ноты сочувствия произнесла она. — Нельзя силой дарить то, о чём не просят. Сначала нужно было получить их согласие. Неважно как. Любой ценой. А теперь… Тебе не до улыбок. Ты — убийца.
И она пошла на него — несчастного, потерянного, не знающего, куда деться.
— Виктор! — Алиса дёрнула его за руку. — Бежим!
Инстинкт сработал быстрее мысли. Он схватил её за руку, потащил к запасному выходу.
Огонь разрастался. Дым заполнял лабораторию. «Улыбающиеся» не спешили — они просто стояли, наблюдая, ожидая.
Запасной выход — узкий коридор в глубине помещения. Виктор толкнул дверь. Заблокирована. Обрушившиеся конструкции — балки, куски потолка, арматура — перекрыли проход. Ловушка. Они в ловушке. Виктор взглянул на Алису и в один миг ему показалось, что на этой земле из людей остались только они вдвоем. “Как Адам и Ева, - подумал он, - Надо спасти ее. Любой ценой.”
***
Ольга и её группа двигались медленно, методично, сжимая кольцо. Не нападали. Не бросались. Просто шли, шаг за шагом, сжимали пространство, и с каждым их шагом воздух густел, наполняясь тишиной, незвуком, что впивался в виски стальными щупальцами. Психическое давление нарастало.
Виктор видел, как кожа на его руках покрывается язвами. Не иллюзорными — он видел их, чувствовал жжение, боль. Кожа чернела, вздувалась волдырями, лопалась, обнажая мясо под ней.
Он зажмурился. Открыл глаза. Руки чистые. Никаких язв. Но ощущение осталось.
Голоса из прошлого эхом отдавались в голове. Мать: «Ты всегда был таким циничным, Витя. Никому не веришь». Отец: «Ты ничего не добьёшься с таким характером». Марк: «Ты просто завидуешь, Виктор. Завидуешь тем, кто умеет быть счастливым». Голоса сливались, накладывались друг на друга, превращаясь в какофонию обвинений.
Алиса прилипла к стене, как мотылек, пригвожденный булавкой. Взгляд метался от обугленного силуэта Сергея к неподвижным маскам вокруг. Ее дыхание стало прерывистым, свистящим.
— Они... они не злые, — пробормотала она. — Они просто... не чувствуют. Им не больно. Им не страшно. Им... хорошо.
И в этих словах прозвучала невыносимая, гибельная зависть.
— Алиса, держись! — крикнул Виктор, но его голос был чужим, хриплым надрывом.
Она посмотрела на него. И он увидел в ее глазах не страх, а изнеможение. Бесконечную, всепоглощающую усталость. Ту самую, что заставляет сбросить груз с обрыва, лишь бы прекратить падение.
— Я не могу больше это видеть! Почему мы сопротивляемся? — Голос дрожал. — Почему мы цепляемся за эту боль? За этот страх? Может, они правы? Может, это и есть спасение?
— Нет. — Виктор схватил её за плечи, заставил посмотреть на себя. — Это не спасение. Это смерть. Ты умрёшь, Алиса. Не физически. Внутри. Всё, что делает тебя тобой, исчезнет.
Алиса смотрела на него. Глаза полны слёз.
— Я устала, Виктор. — Голос сломался. — Я так устала видеть это. Чувствовать это. Я не могу больше.
— Можешь. Ты сильная.
— Нет. — Она покачала головой. — Я не сильная. Я просто... боялась сдаться. Но теперь я не боюсь.
Она встретилась взглядом с Виктором. В её глазах не было страха. Только бесконечная усталость. И жажда покоя.
— Прости меня, — прошептала она.
И оттолкнула его.
Шагнула к Ольге.
— Алиса, нет!
Виктор бросился за ней, но «улыбающиеся» сомкнули кольцо, отрезав путь. Он бился об их тела — плотные, неподвижные, не реагирующие на удары.
Алиса остановилась перед Ольгой. Подняла лицо.
— Я не могу больше этого видеть, — произнесла она. Не крик. Тихое признание. Освобождение. — Забери меня. Пожалуйста.
Ольга ждала. Ее руки поднялись, как у священницы, готовой принять дар. Алиса подставила свое лицо, заплаканное, искаженное мукой, но с обреченным согласием.
Прикосновение. Кончики пальцев Ольги коснулись висков Алисы. Лицо Алисы исказилось. Рот раскрылся в беззвучном крике. Глаза расширились. Тело напряглось, каждая мышца натянулась до предела.
Виктор смотрел. Не мог отвести взгляд.
Тело девушки выгнулось в немой судороге. Лицо исказила гримаса, в которой было все: боль, ужас, отречение. Мука длилась мгновение, вечность. И медленно, как расплавленный воск, застыла. Превратилась в ту самую широкую, безжизненную улыбку. Зрачки расширились, стали плоскими, как черный лак.
Алиса обернулась к Виктору. Пустота смотрела на него ее глазами.
— Теперь все хорошо, — произнесла она механически, голосом без тембра и тепла. — Все так... просто.
Виктор стоял, не в силах пошевелиться.
Ошеломление ударило по Виктору, как обух. Не просто потеря. Капитуляция. Добровольное падение в бездну. Он предлагал борьбу, спасение — а она выбрала покой небытия. Горькая желчь подступила к горлу. Воля, стальной стержень, что держал его все это время, сломался с тихим щелчком внутри.
Зачем? Ради чего всё это? Сергей мёртв. Алиса мертва. Я один. Против всех. Против мира. Сдаться. Принять. Улыбнуться. Прекратить эту бессмысленную борьбу в мире, где правда режет по живому, а спасение — худшая из пыток.
Ольга повернулась к нему. Протянула руку.
— Присоединяйся, — произнесла она. — Не сопротивляйся. Будет хорошо.
Виктор смотрел на руку. Одно прикосновение. И всё закончится. Боль. Страх. Одиночество. Всё исчезнет.
Так просто.
Рука потянулась вперёд.
Остановилась.
Нет.
Инстинкт жизни. Глубже мысли. Глубже отчаяния.
Не сдамся.
Но ноги, предательские, живые ноги, уже отшатнулись назад. Инстинкт, глухой и слепой, заставил тело рвануться прочь, пока разум цеплялся за пустоту. Пока «улыбающиеся» смотрели на свою новую сестру, он, как затравленный зверь, кинулся в сторону, в клубящийся жар, туда, где в стене зияла пасть вентиляционной шахты. «Улыбающиеся» двинулись за ним, но медленно, без спешки.
Он не герой. Не мститель. Он — беглец. Единственная цель, оставшаяся в распадающемся мире: выжить. Хотя бы на мгновение дольше.
С обожженными ладонями он оторвал решетку и рухнул в черноту. Падение было коротким, удар о холодный металл — оглушительным. Темнота приняла его, как могила. Где-то наверху оставались огонь, улыбки и тело друга. Здесь, на дне, не было ничего. Кроме него одного.

9

Виктор очнулся в темноте, не помня, как долго пролежал без сознания. Тело болело — каждая мышца, каждая кость. Он лежал в куче мусора на дне вентиляционной шахты, в подвале, куда не доставал свет. Медленно поднялся. Ощупал себя — ничего не сломано. Чудо. Выбрался наружу через аварийный люк. Город встретил рассветом. Серым. Холодным. Мёртвым.
Виктор шёл по пустым улицам, не зная, куда идти. Цель исчезла вместе с Сергеем и Алисой. Остался только инстинкт — двигаться вперёд, потому что остановка означала смерть.
Город казался вымершим. Над пустынными перекрестками мигали красно-желтые огни светофоров, отсчитывая время для призраков. Вывески над опустевшими магазинами продолжали назойливо твердить свое: «Твоя улыбка — наш успех!», «Стань лучшей версией себя!». Ветер гулял по разбитым витринам, перебирая осколки и гоня перед собой яркие лепестки искусственных цветов — они шуршали по асфальту, словно лебединые перья.
Воздух плотно пах сладковатой, тошной прелостью. Виктор шел, и земля под ногами то внезапно твердела, как железо, то обретала зыбкость болотной трясины. Он спотыкался на ровном месте, когда гравитация на мгновение ослабевала, заставляя делать нелепый, прыгающий шаг. Тени жили своей жизнью: его собственная растягивалась на десятки метров, а потом резко сжималась в черное пятно у самых ботинок.
В промозглой дымке переулка ему явилось видение: он сам, в дорогом, но безликом костюме, с новым кейсом в руке. Тот Виктор шел уверенно, с пустым, устремленным в несуществующую цель взглядом. Эхо. Отпечаток на пленке реальности.
Жажда скрутила горло стальным обручем. В полуразрушенном ларьке он нашел пластиковую бутылку. Жидкость в ней была бурой, с радужной пленкой и ржавым осадком на дне. Он отшатнулся, выпуская емкость из пальцев. С неба начали падать редкие, тяжелые капли. Там, где они касались асфальта, оставались темные, дымящиеся язвы, распространяя едкий запах гари.
Ноги сами принесли его к знакомому подъезду. Дверь сорвана с петель. Внутри пахло сыростью и тлением. И тут он увидел. Детский рисунок мелом. Кривоватое солнце, домик, дерево. Он проходил мимо него тысячи раз, не замечая. Теперь линии пульсировали, будто по ним бежал ток. Мел смывался невидимым потоком, и из-под него проступала штукатурка. Но это была не штукатурка. Чернота под покровом дышала. Медленно, ритмично, как спящий зверь. Это был не город в руинах. Это был город, с которого содрали кожу. Оголили суть.
Ужаса не было. Пришла усталость. Вселенская, парализующая. Она сковала конечности свинцовой тяжестью. Такой густой мрак звал к себе, сулил конец борьбе. Остаться. Лечь на холодную плитку и позволить тьме поглотить, растворить, стереть.
Он сделал неглубокий, прерывистый вдох. Развернулся и медленно, почти машинально, зашагал обратно — под кислотный дождь, под мертвый свет бессмысленных вывесок, в самое сердце безумия. Без цели. Все цели исчезли. Осталось лишь одно — движение. Просто идти. Куда, не важно, потом видно будет.
***
Площадь открывалась перед ним внезапно, словно прорвав завесу из дождя и тумана. В центре, застывший в ледяном саване, стоял фонтан. Скульптура в его центре — какая-то нимфа или ангел — превратилась в призрачный, обледеневший силуэт. И вокруг, на мокрых от кислотной влаги скамейках, сидели они. «Улыбающиеся». Неподвижные, как часть этого окаменевшего пейзажа. Они не смотрели на него, не поворачивали голов. Их присутствие было таким же естественным и безразличным, как существование фонарного столба.
Возле самой чаши фонтана, на корточках, сидел маленький мальчик. В чистой, словно только что надетой куртке. Он пытался собрать рассыпанные разноцветные стеклышки. Его пальцы вяло перебирали осколки, то и дело роняя их. Лицо ребенка было отмечено не кривой гримасой, а идеальной, жутковатой улыбкой, симметричной, как крылья бабочки, приколотые булавкой. Он поднял голову. Взгляд был пустым, плоским, лишенным глубины.
— Здесь больше не больно, — произнес ребенок. Голос был ровным, без интонации, как озвученный текст. В нем не было ни утешения, ни приглашения. Только констатация факта, холодная и окончательная.
Виктор почувствовал, как подкашиваются ноги. Он сделал шаг к фонтану и посмотрел в лед, покрывавший черную воду. Лед был мутным, покрытым трещинами и узорами, словно морозными цветами на окне в мир иного. И в этом потрескавшемся зеркале он увидел себя.
Изможденное, испачканное сажей и грязью лицо. Впалые щеки, запавшие виски, щетина. Но глаза... В этих запавших глазах, в их глубине, жила усталость. Неистовая, всепоглощающая. В них плавала боль, отчаяние, страх. В них была жизнь. Настоящая, невыносимая, но — жизнь.
И это осознание ударило с такой силой, что перехватило дыхание.
Он всегда считал себя реалистом. Трезвым циником, который видит мир без прикрас. Но теперь он понимал: он видел только половину. Он видел ложь, подлость, гнилое нутро — и гордился этим, носил свою проницательность как броню. Но с той же яростью, с той же слепой верой, он отрицал все другое. Простое тепло чьей-то руки в трудную минуту. Беззвездную тишину взаимопонимания. Мимолетную красоту заката, что никуда не ведет и ничего не просит взамен. Его цинизм был не правдой. Он был щитом. Тяжелым, неудобным щитом, который он так плотно прижал к груди, что тот мешал дышать. Мешал жить. Он был слеп. Слеп по-своему, избирательно, фанатично. Точно так же как эти… улыбающиеся…
Это было странное, болезненное просветление. Опустошение, выжженное дотла, на котором вдруг проступили контуры настоящей, неудобной истины. Его не сломили. Его очистили. Выпотрошили до дна и оставили наедине с голой сутью.
Он смотрел на марионетку-ребенка с его неживой, совершенной улыбкой, и на свое живое, искаженное страданием лицо в ледяном отражении. Сила была не в том, чтобы отрицать одну ложь, приняв другую. Сила была в том, чтобы принять. Принять все. И ядовитый дождь, и леденящий ветер, и эту всепроникающую боль. Принять и увидеть. Просто увидеть.
Он смотрел в пустые глаза ребенка, потом — снова на свое отражение. Ответ рождался из самой глубины опустошения. Его сила — не в отрицании. Она в принятии. В том, чтобы видеть и принять.
***
Ноги понесли его прочь от фонтана, от давящего спокойствия площади. Он свернул в полуразрушенный магазин канцтоваров. Воздух внутри был густым и сладким от запаха разложившейся бумаги, переплетенного с кислотной остротой распавшегося пластика. Полки ломились от мертвого товара. Он схватил первую попавшуюся ручку — она оказалась легкой, пустой. При попытке что-то начеркать на пыльном прилавке, стержень оставил лишь жирную, ржавую полосу. Чернила высохли, испарились, как и все живое здесь. Блокноты в ярких обложках рассыпались в труху от прикосновения, их листья обращались в пепел.
Отчаяние начало снова подбираться к горлу, холодными щупальцами. Но тогда он заметил в дальнем углу, под обломками гипсокартона, коробку. В ней лежала пачка прессованного угля для рисования, уцелевшая в целлофане, и несколько листов плотной, шероховатой бумаги. Они не распались. Они ждали.
Он вышел на тротуар, сел на холодный бордюр, прислонившись спиной к грубо оштукатуренной стене. Напротив стояло здание, чьи контуры плыли, как в мареве. Стены дыбились волнами, окна искривлялись, превращаясь в кривые подобия глазниц. Виктор прижал лист к колену, взял уголь. Рука дрожала, отказываясь слушаться, пальцы плохо помнили, как держать карандаш. Он не пытался изобразить дом. Он пытался поймать сам распад. Рваные, нервные штрихи. Глубокие, черные провалы, в которых тонула реальность. Это получалось уродливо, коряво, но в этих линиях не было лжи. Это был протокол. Актуальный, дышащий свидетельский показание.
И пока он водил углем по шершавой поверхности, случилось чудо — или катастрофа. Рисунок ожил. Не в буквальном смысле. Но на бумаге проступало именно то, что видели его глаза: зыбкость, неустойчивость, эта просачивающаяся изнанка бытия. Он фиксировал не форму, а само ощущение конца.
В этот миг сквозь призму его концентрации прорвался звук. Сначала приглушенный, потом нарастающий. Гул, идущий из центра города, с главной площади. Он вбирал в себя все остальные шумы, становясь единым, мощным потоком. И сквозь него, чисто, металлически, прозвучал голос Ольги, усиленный до немыслимой мощи:
— Приходите к свету. Всех ждет покой.
Спокойная решимость, родившаяся у фонтана, не дрогнула. Не возникло и тени прежнего страха. Вместо него — холодная, кристальная необходимость. Ясность.
Он медленно поднялся. Колени не дрожали. Сложил свои убогие, бесценные рисунки, эти кривые зеркала реальности, и засунул их за пазуху, к телу, чтобы согреть дыханием. Он пойдет на зов не как боец. Не как жертва. Не как проситель.
Он хочет посмотреть Правде в глаза. Не прячась за цинизм. Не защищаясь иллюзиями. Не пытаясь победить или отрицать.
Просто — увидеть.

10

Парки, которые раньше были живыми, пусть и запущенными, теперь выглядели стерильными. «Улыбающиеся» вычищали их методично — выкорчёвывали дикие цветы, подстригали кусты до геометрической правильности, выравнивали землю до идеальной гладкости.
Виктор остановился у одного из парков. Смотрел, как трое «улыбающихся» вырывают с корнем одуванчики. Под их ногами земля темнела, теряла цвет, превращалась в серую пыль.
Не земля. Прах.
Он прошёл мимо дома, где когда-то жил Марк. Тот стоял у забора с кистью в руке, механически покрывая доски ядовито-жёлтой краской. Движения ровные, без пауз. Лицо — кривая улыбка, пустые глаза.
Виктор остановился. Посмотрел на Марка. Искал хоть что-то знакомое в этом лице. Ничего. Человек, с которым он работал пять лет, больше не существовал. Осталась только оболочка, выполняющая функцию.
Виктор опустил взгляд. У основания забора — трещина в земле. Ветром туда занесло семена одуванчика. Крошечные, почти незаметные. Но живые. Он присел. Осторожно прикрыл трещину землёй, чтобы семена не высохли. Встал. Пошёл дальше.
Тело протестовало против близости Пустоты. В висках стучало, перед глазами рябило. Каждый шаг давался с трудом. Искушение остановиться, позволить «улыбке» стереть эту боль, было почти непреодолимым.
Так просто. Одно прикосновение. И всё закончится.
Виктор сжал кулаки. Ногти впились в ладони. Боль помогала. Якорь к реальности.
Он шёл к центру. К главной площади. Туда, где всё началось.
Библиотека показалась вдали. Виктор ускорил шаг.
И замер.
У входа стояла Алиса.
Она вырывала с корнем последний живой куст шиповника, росший у стены. Движения резкие, яростные. Ветки ломались, шипы впивались в руки, но она не замечала. Лицо — кривая улыбка. Глаза пустые.
Виктор подошёл ближе.
Их взгляды встретились. В ее глазах он увидел не просто пустоту. Он увидел активное, агрессивное отрицание. Отрицание всего живого, сложного, неподконтрольного. Она была не жертвой. Она была солдатом, искренне верящим в свою миссию по очистке вселенной от хаоса жизни.
И он понял. Стать одним из них — не сдаться. Это выбрать паразитический путь. Притвориться, что Пустоты не существует, заткнув уши и зажмурив глаза. Но от Пустоты не убежишь. Нужен был другой путь.
Острая, режущая скорбь пронзила его. Не за нее — за все хрупкое и живое, что она с такой легкостью уничтожала.
Алиса бросила куст на землю. Растоптала его. Развернулась, чтобы уйти.
Виктор молча подошёл. Поднял растоптанный цветок шиповника. Несколько лепестков ещё держались на стебле. Аккуратно положил его в карман.
Потом поднял взгляд и шагнул вперед, к центру города. Его путь лежал только к источнику. Он должен был не просто увидеть. Он должен был найти ответ.
***
Главная площадь встретила тишиной.
Тысячи «улыбающихся» стояли кольцом. Неподвижные. Молчаливые. Их коллективная воля давила на сознание, как физическая масса.
В центре кольца — Ольга. Она стояла на возвышении, руки сложены перед собой. Лицо спокойное, улыбка идеальная. Глаза смотрели прямо на Виктора. Он шагнул вперёд. Кольцо расступилось, пропуская его.
Каждый шаг давался с трудом. Воздух сгущался, превращался в желе. Дышать было почти невозможно. Виктор дошёл до центра. Остановился перед Ольгой.
Она заговорила. Голос ровный, лишённый эмоций, но наполненный безупречной логикой:
— Твоя борьба — аномалия, Виктор. — ее голос звучал прямо в его сознании, безупречный и ледяной. — Шум в тишине. Ошибка, которую можно исправить. Прими покой. Прими совершенство Небытия.
— Покой? — Виктор усмехнулся. — Ты называешь это покоем?
— Да. — Она кивнула. — Посмотри.
Ольга подняла руку. Реальность вокруг изменилась.
Виктор увидел «рай», который они создали. Город без боли. Без страха. Без сомнений. Люди двигались по улицам, выполняли функции, улыбались. Всё идеально. Всё стерильно. Статичный мир. Вечный. Лишённый роста. Лишённый случайности. Лишённый жизни. Идеальная пустота в красивой упаковке.
— Это не рай, — прошептал Виктор. — Это кладбище.
— Это эволюция, — возразила Ольга. — Человечество достигло предела. Дальше — только распад. Мы остановили его. Зафиксировали совершенство.
— Совершенство мёртвых.
— Совершенство освобождённых.
Виктор чувствовал, как его воля к сопротивлению тает. Он не мог бороться с этим силой. Он бессилен перед этой логикой, перед этой массой, перед этой Пустотой.
Ольга сделала шаг ближе. Протянула руку.
— Последний выбор, Виктор. Присоединись. Или смотри.
— Смотри?
— На Истину.
Она коснулась его лба. Щит упал. Виктор увидел.
Бесконечная, беззвёздная Пустота. Не тьма. Отсутствие. Абсолютное Ничто, тихо пожирающее реальность. Не злое. Не жестокое. Просто — конечное разложение всего. Звёзды гасли одна за другой. Галактики сжимались в точки. Время замедлялось, останавливалось, исчезало. Всё стремилось к этому. Всё возвращалось в Ничто. Противостоять этому невозможно.
Ошеломляющая ясность.
Виктор понял свою ничтожность перед этим масштабом. Понял бессмысленность борьбы. Понял, что любое сопротивление — лишь отсрочка неизбежного.
Но в этом ничтожестве родилась искра. Крошечная. Упрямая. Он вспомнил цветок шиповника в кармане. Семена одуванчика в трещине земли. Яблоню, которую когда-то видел в детстве, растущую сквозь асфальт. Жизнь не побеждает Пустоту. Но она существует вопреки ей.
Виктор посмотрел в лицо Пустоте. И улыбнулся. Не кривой улыбкой. Настоящей. Озарённой.
— Я вижу, — произнёс он тихо. — Если есть Пустота, то должна быть и Полнота.
Ольга нахмурилась. Впервые на её лице появилось что-то, кроме спокойствия.
— Полнота — иллюзия.
— Нет. — Виктор покачал головой. — Иллюзия — это ваш рай. Полнота — это жизнь. Настоящая. Сложная. Болезненная. Но живая.
— Ты не можешь противостоять Пустоте.
— Не собираюсь. — Виктор сделал шаг назад. — Я буду наполнять её.
Он развернулся. Пошёл сквозь кольцо «улыбающихся». Они не остановили его. Сила не в противодействии. Сила в альтернативе. В творении.
***
Виктор вернулся в библиотеку. Здание стояло заброшенное, пыльное. «Улыбающиеся» не трогали его — для них опасность миновала, и Виктор с его библиотекой, не существовали, не представляли интереса.
Он прошёл внутрь. Осмотрелся. Полки с книгами. Столы. Окна, сквозь которые пробивался серый свет. Это будет его убежище. Не крепость. Сад. Виктор начал с малого.
Нашёл в подсобке старые семена — кто-то когда-то хранил их здесь, планируя посадить. Нашёл землю во дворе, где ещё не прошла стерилизация «улыбающихся». Посадил первое семя. Яблоня. Полил водой из старой бочки. Прикрыл землёй. Отметил место палочкой. Не знал, взойдёт ли оно. Не знал, выживет ли росток в этом мире. Но посадил.
На следующий день посадил ещё одно. Потом ещё. Одуванчики. Шиповник. Дикие травы.
Мир вокруг для других был искусственным раем. Для Виктора — руинами, пронизанными чёрными трещинами. Пустота не исчезла. Она была везде, в каждой тени, в каждом углу. Но он продолжал.
Нашёл бумагу — старые рекламные листовки, оборотная сторона которых была чистой. Начал писать. Записывал наблюдения. Фиксировал изменения. Описывал то, что видел — не для кого-то, а для себя. Чтобы не забыть. Чтобы оставить след.
Чувство бессмысленности давило постоянно. Голос разума шептал: Твой труд никто не оценит. Твои сады умрут. Ты один. Навсегда.
Но Виктор продолжал. «Улыбающиеся» иногда проходили мимо библиотеки. Не замечали его. Шли своими маршрутами, выполняли функции. Но однажды один из них остановился. Посмотрел на цветущий куст шиповника у входа. Взгляд задержался. На лице — кривая улыбка, но на секунду в глазах мелькнуло что-то. Замешательство? Удивление? Мимолётно. Почти незаметно. Но это было что-то. Виктор не знал, что это значит. Не знал, изменится ли что-то. Но продолжал.
Прошли недели. Месяцы. Яблоня дала первые всходы. Крошечный росток, пробившийся сквозь серую землю. Зелёный. Живой. Виктор стоял перед ним на коленях, глядя на этот росток, и улыбался. Настоящей улыбкой. Не кривой. Не вымученной. Душевной. Чистой.
Он понял. Смысл не в грандиозной победе. Не в спасении мира. Не в уничтожении Пустоты. Смысл в самом акте наполнения. Каждое посаженное дерево. Каждый исписанный лист. Каждый аромат цветка — это капля, которая отрицает Ничто. Его присутствие. Его труд. Его жизнь — это живое доказательство того, что есть другой путь. Не борьбы. Не бегства. Творения.
Виктор не был счастлив в обычном смысле. Он не испытывал эйфории. Не чувствовал триумфа. Но он был целостен. Виктор поливал яблоню. Записывал наблюдения. Сажал новые семена. Иногда, когда солнце пробивалось сквозь облака и падало на зелёные листья, на его лице отражалась улыбка. Настоящая. Живая. И в этой улыбке была вся полнота мира.
Мир всё ещё распадался. Пустота всё ещё пожирала реальность. «Улыбающиеся» всё ещё ходили по улицам с мёртвыми глазами. Но в трещинах этого мира теперь цвели сады.