— Иди-ка погуляй, служивый, — незнакомый мужской голос врывался в сознание сквозь сон.

— Не положено. Заключенная обвиняется в убийстве. Это ж не мелкая кража, — ответил другой мужчина.

О ком они говорят?

Я открыла глаза и села. Противный запах сырости и затхлости, несвойственный моей малогабаритке, тяжелая железная дверь, койка-шконка, зарешеченное окно, ведерный горшок в углу.

Где я? Что это? Камера?

На пороге в полумраке, разгоняемом странным неярким светильником, стояли двое мужчин: грузный, с редкими седыми волосенками и заплывшим лицом, и поджарый низкорослый усач. Видимо, их голоса я и слышала.

— Вот именно! А вдруг ее утром казнить решат, а я с ней и не поговорил, — нехорошо ухмыляясь, отозвался толстяк и показал усачу золотую монету. — А я теперь ее опекун и очень хочу пообщаться. Тесно пообщаться. Очень тесно.

— Ха! К такой и я не прочь прикоснуться, — ответил низкорослик, выхватил монету и посмотрел на меняна меня. Взгляд его был сальный, липкий, отвратительный. Меня аж передернуло!

— Полчаса, — добавил усач, снова взглянув на толстого. — Дверь запирать не стану, но барьерное заклятье накину. Мало ли ей общение ваше не по вкусу придется, и попытается удрать. Мне проблемы не нужны.

— О, ей всё понравится, — хмыкнул жирдяй. — Гарантирую!

— Смотрите, чтоб сильно не орала.

Усач вышел, плотно закрыв за собой дверь.

У меня мурашки пробежали по спине. Неприятные такие, холодные. А вместе с ними пришло и ощущение, что я попала в беду. Да как я вообще тут оказалась?

— Ну вот ты и попалась, кошечка! — голос жирдяя стал низким и хриплым, будто прокуренным. — А то моя сестрица заладила: «Не отдам ее, не отдам!» Будто бы она тебе мать родная, а не мачеха.

Он взялся за пряжку ремня, что сияла у него под пузом, и шагнул ко мне.

— Как удачно, что ты укокошила ее своими собственными ручками! — продолжил этот отвратительный тип и рассмеялся. Да так громко, что аж брыли на его лице затряслись. — Теперь я наконец приберу к рукам всё наследство твоего отца — да проведет его по замирью Ваиф — и  позабавлюсь с тобой!

— Мы знакомы? — спросила я и не узнала собственный голос. Он был выше, мелодичнее и будто бы… Моложе?

— Не пытайся заговорить мне зубы, кошечка, — выдал толстяк, и глаза его предвкушающе сверкнули. — Ничего не выйдет. Я хочу наконец получить желанное. Сейчас и здесь!

В два больших шага он оказался рядом, схватил меня за запястье и резко толкнул. Я упала спиной на жесткую койку, да так, что аж дух вышибло. Мерзкий жирдяй, пыхтя, полез на меня, придавил, не оставляя возможности оттолкнуть, сбежать.  Койка-шконка жалобно скрипнула, цепи, которыми она крепилась к стене, натянулись, пытаясь выдрать из каменной стены металлические штыри, к которым крепились. Кажется, лежанка не была рассчитана на такой вес. Да и я тоже – под этим боровом начала задыхаться.

Ощутила, как он просунул руку между нашими телами, сопя и тяжело дыша, стал копошиться в районе гульфика. Звякнула пряжка, мое бедро до боли сжала огромная ручища. Я вскрикнула, дернулась, попыталась вывернуться, отпихнуть эту тушу, но какой там! В мужике было с полтора центнера.

— Давай, кошечка, сопротивляйся! Люблю, когда погорячее. Но теперь, без своей магии, ты меня уже не отшвырнешь, как в тот раз… — прошептал этот подонок, расстегивая ширинку и заползая лапой мне под подол. — Ты так сладко пахнешь невинностью, в паху аж зудит.

— Это лобковые вши! — выплюнула я диагноз, пытаясь дать хотя бы словесный отпор.

Меня замутило от запаха, который исходил от этого гада: смесь перегара, репчатого лука и немытого тела. Подумала, что надо бы вдохнуть поглубже, чтобы наверняка стошнило. Тогда боров отпрянет, а я уж момента не упущу… Не вышло, не помогло. Я дернулась еще раз, еще, попыталась стукнуть коленом. Свободную руку направила к лицу, стремясь вцепиться насильнику в глаза. Но он оказался проворнее, чем выглядел. Перехватил, сжал кисть, завел руку мне за голову, туда же подтянул вторую и сжал их одной своей здоровой лапищей, сжал чуть ли не до хруста костей.

От безысходности у меня потемнело в глазах.  От осознания собственной слабости и неизбежности того, что будет дальше (ведь мерзкий, но твердый орган жирдяя уже упирался мне в ногу), по щекам покатились слезы.

«За что? — пронеслось в моих мыслях. — За что мне такое?»