В захламлённой комнате воняло мужским потом и дрожжами, а вокруг громоздкого кресла клубился сигаретный дым. Тяжёлый полумрак не давал разглядеть лица хозяина, но интуиция орала «беги». Припозднившаяся Синица сразу поняла, что Морж ею недоволен, но затолкала свои дурные предчувствия под продавленный диван. Очень зря!

– Ты как-то напряжён, котичка, – проворковала она игриво и облизнула губы, – Как насчёт вечернего минета? – девушка была твёрдо уверена, что не натворила ничего, за что её могли бы наказать, но не учла одного: Морж сильно психовал последнее время, и любая информация могла стать гвоздём в крышку её гроба.

– Не называй меня котичкой, дешёвка! – ошалевшая от обрушившейся агрессии Синица не успела среагировать, и её тонкая, аристократичная шея оказалась сжатой чудовищными лапищами этого рыжеволосого чудовища, – Теперь мы все будем сосать! Из-за тебя, болтливая тварь! Сдохни!

Болтливая? Она всего-то с младшей сестрой поговорила, денег на новые сапоги дала и маме маленький презент передала.

– Ахи-и, – захрипела Синица, пытаясь оправдаться, но мужская хватка стала ещё крепче.

– Я же говорил: молчать! Я твой гнилой язык вырежу, слышишь, тварь? Похвасталась? Жируешь, падаль? А чем Плешивому платить будешь? Чем?

В глазах девушки потемнело, от недостатка кислорода её замутило, а сердце замолотило с такой скоростью, что казалось грудная клетка разорвётся. Бестолковая Синица задыхалась. Ещё чуть-чуть и всё… Жизнь оборвётся. Никчёмная, унизительная жизнь бездарной актриски, которую нещадно тягали все, кому не лень.

А и пошло оно всё! Пошли они все! Из красивых голубых глаз потекли слёзы, а с пухлых губ сорвался совсем не кинематографичный стон.

Хватка Моржа ослабла, но легче от этого не стало: два глотка безумно сладкого воздуха, и… в её хорошенькое личико прилетел огромный мужской кулак, покрытый рыжими волосами. Свет окончательно погас.

Несколько минут тишины.

А потом начался ад.

– Чё стоишь? Снимай, блядь! – орал обезумевший от запаха крови Морж, пиная замершего в нерешительности оператора под рёбра, – Снимай, сука, хорош из себя девственницу строить! Я вас всех работать научу! Лёгких бабок захотели? А здесь не халява, здесь кино! Взрослое, жёсткое кино! Работай давай!

Синица с ужасом поняла, что распята на кровати самым циничным образом: запястья и щиколотки саднило от тяжёлых металлических браслетов, врезавшихся в нежную кожу. Судя по всему, Синица была совершенно голая: от холода и страха её всю колотило.

– Ща ты за всё ответишь, паскуда! – Морж вынул из ящика огромный охотничий нож, – Похвасталась? Лёгкие бабки рубишь, тварь? Чем Плешивому платить будем? Чем, а?! Снимай давай, щенок! Её крупным планом, а меня не свети… Ты думала, у Плешивого под носом будешь форсить, а он не прочухает? Тупая белобрысая кукла. Но ничего. Наш новый заказчик любит с кровью, на куски тебя порежу, дырявая грелка, не жалко. Во имя искусства и финансового благополучия. Аминь.

– Я на такое не подписывался, – оператор Лёня, совсем ещё молодой, не старше двадцати пяти лет, парень, поглядел на перепуганную Синицу с жалостью, – Олеська – нормальная баба, хоть и шлюха, она мне тушёнку таскала, когда я голодал, а ты беспредельщик… Тебя Бог накажет.

– Чё?! Ах ты шнырь смазливый, да я тебе рыло разъебу! – побагровевший до самого пупа Морж двинул на подельника, угрожающе похрюкивая.

И тут типичная «тупая блондинка» Олеся Синицкая, по прозвищу Синица, поняла, что нужно действовать.

– Прекратите, мужики! Это всё нервы! – заорала она звучным, бархатным контральто, которым в пору в оперетте высокие ноты брать, а не стонать во второсортной любительской порнухе, – Я знаю, что делать надо! Я виновата, и я найду вам… актрис, – истратив весь свой запал, девушка закашлялась, – Если сейчас разосрёмся, точно всем пизда, – добавила она хрипло.

– Чё ты там пищишь, гусеница? – лишь на секунду Морж отвлёкся на неё, но проворная рука Лёни уже оставила красноречивые отметины в районе его жирной печени. Пара секунд и ошарашенный подлым нападением Морж схватился за кровоточащую дыру в своём обрюзглом брюхе, роняя смертоносный кинжал и сгибаясь в три погибели, – Лёня, я же тебя из дерьма…

– Олеська мне как сестрёнка, а я не шнырь, – произнёс Лёня, занося над противником безжалостный кулак.

– Блядь, – Синица почувствовала, что её мутит, – Ты кто, пацан?

– Я тот, которого ты называла хорошим, Олеся, – ответил Лёня, обрушивая на голову Моржа череду смертоносных ударов. Олеся зажмурилась.

– Сколько крови, – возмутилась она брезгливо, – Неприятно.

– Извини.

Откуда он её знает? Неприметный и неразговорчивый, Лёня появился тут где-то месяца полтора назад. Бритый затылок, высокий лоб, застенчивый взгляд и накаченные плечи, и… аккуратный шрам через всю левую щёку.

Шрам? Когда-то в далёкой юности один знакомый мальчишка получил в уличной драке ножом по лицу… столько крови было. Почти как сейчас…

Синица пригляделась. Лёня? Алёшка? Ну, конечно, Алёшка! Тот самый. Как же давно всё это было, в какой-то другой жизни. Вырос, возмужал, но фраза его эта «Бог накажет»! Он! Он, родный.

– Освободи меня, – тихо приказала Синица, отчего-то испытывая что-то похожее на смущение, – Ты же – тот пацан из детдома, да? Кажется, Алёшка? А я… вот такая я теперь стала, Алёш: блядь продажная. Не смотри на меня…

– Мы все продажные, Олесь, но Бог поймёт.

– Чё заладил: Бог да Бог? Ты человека убил, нет здесь никакого Бога. Куда тело прятать будем?