— Ну что за бред, стоянка же пятнадцать минут!
Я сжала ладонями голову, не до конца веря в реальность происходящего. Ответом мне стал долгий гудок, и поезд «Новосибирск — Адлер» окончательно скрылся из виду. А на станции Дальней остались бетонная платформа, блестящие полоски рельсов, поросшие рыжеватой травой холмы, безоблачно-синее небо и я. В коротеньком топике, шортах и шлёпанцах на босу ногу. Без вещей и денег. Одна.
За десять минут до этого
Пш-ш-ш!
Вагон дёрнуло вперёд, назад, и медленно проплывавший за окном холмистый пейзаж замер окончательно.
— Станция Дальняя! — послышался из коридора голос проводницы. — Стоянка пятнадцать минут.
И одновременно с этим в открытую оконную створку влетела звонкая разноголосица:
— Пирожки, горячие пирожочки! Ржаные, с картошечкой, с капусткой! Свежие, румяные, только-только из печи!
— Кому киселя? Кому молочка? Молочко парное, киселик овсяный, медок липовый!
— Яблочки золотые, яблочки наливные, только с ветки сорванные! Сочные, хрусткие, а пахнут-то, пахнут!
«Яблоки?»
Я отложила смартфон — всё равно в этой глуши сеть ни черта не ловит — и выглянула в окно. Голая платформа из бетонных плит, между которыми пробивалась выгоревшая на солнце трава, торговки в светлых платках, сошедшие с поезда пассажиры — кто покурить, кто и впрямь купить местного фастфуда. Я равнодушно скользнула глазами по жидковатой толпе и остановила взгляд на высокой, стройной женщине с целой корзиной яблок. Крупных, бело-розовых и таких аппетитных, что рот мигом наполнился слюной. Даже почудилось, будто я чувствую одуряюще вкусный яблочный дух — так пахло у бабушки в саду, когда к ней в деревню наконец-то привозили внучку, «оттрубившую» обязательную смену в летнем лагере. Воспоминание было настолько сильным, что играючи отогнало брезгливость к вокзальной еде, и я, вытащив из кошелька последнюю сотню и сунув смартфон в задний карман джинсовых шорт, уверенно вышла из купе.
«Надеюсь, этого хватит, карточки-то здесь наверняка не принимают. Хотя могли бы и придумать что-нибудь — переводы, например. Двадцать первый век всё-таки, вон, даже в поезде можно запросто безналом расплатиться».
Однако прогресс, двигаясь по стране семимильными шагами, станцию Дальнюю явно перешагнул. По крайней мере, когда я, подойдя к торговке с яблоками, заикнулась: «Может, вам по номеру перевести?» — на меня посмотрели с хорошо читавшейся укоризной. Мол, что за бред, девушка? У вас нормальных денег нет?
— Бери, дочка, — женщина радушно махнула рукой на корзину, — бери за сколько есть, да кушай на здоровье.
И я, отдав торговке мятую бумажку, взяла взамен три верхних яблока. До такой степени благоуханных и завлекательно румяных, что невозможно было удержаться. Я впилась зубами в розовый бок, и яблоко сочно хрустнуло, отгоняя панические вопли рассудка: «Бактерии! Ротавирус! Диарея!» А от наполнившего рот медового удовольствия я даже глаза полуприкрыла.
— Вкусно? — добродушно спросила женщина.
— Очень! — невнятно подтвердила я. — Спасибо!
— Кушай, кушай, — повторила торговка, и тут буквально у меня над ухом раздался возглас:
— Ах ты ж! Петельку спустила!
Обернувшись, я увидела у самого края площадки дородную старуху, восседавшую на перевёрнутом ведре, как на царском троне. В руках у неё были блестящие спицы, у ног — корзинка, из которой тянулась серая нить, а на спицах — вязаное прямоугольное полотно. То ли будущий шарф, то ли юбка, кто его разберёт.
«Откуда она взялась? — нахмурилась я про себя. — Не помню, чтобы она тут сидела, когда я подходила».
— А всё ты! — старуха между тем сердито указала спицей на сидевшую рядом товарку, низенькую, худую и сморщенную, с торчавшими из-под не самого чистого платка серыми волосёнками. — Вечно под руку лезешь!
— Да что я-то, Матрёнушка! — в скрипучем голосе обвинённой слышалась неприкрытая опаска. — Я ничего, просто сижу тихонечко.
— Знаю я твоё тихонечко, — буркнула старуха. — То молоко от него скиснет, то кудель запутается. А мне, — она с театральной патетичностью воздела вязание к небу, — мне что теперича делать прикажете? Петелька-то сброшена!
«Тоже мне беда, — подумала я, снова откусывая от яблока. — Как будто перевязать нельзя».
И чуть не подавилась, встретившись с пронзительно-синим взглядом старухи.
— Перевязать-то можно, — со значением, словно намекая на что-то, согласилась та. — Да токмо выйдет уже по-другому.
А? Я с трудом проглотила вставший поперёк горла кусочек и чуть не подпрыгнула от раздавшегося за спиной пронзительного гудка. Испуганно обернулась — и яблоки выпали из рук на перрон, нещадно разбивая бока о бетонную крошку.
— Стойте! Подождите! Меня забыли!
Но тепловоз, выпуская густые клубы дыма, тащил состав всё быстрее, совершенно не обращая на меня внимания.
— Сто-ойте-е!
Я металась по платформе, отчаянно размахивая руками, а поезд неумолимо набирал ход. Пассажиры смотрели на меня из окон, как на пустое место, стоявшая в тамбуре проводница даже бровью не повела, хотя я метров десять бежала почти вровень с ней. Вот мимо проехал последний вагон, и я по инерции соскочила с перрона. Неудачно подвернула ногу, прохромала несколько шагов вслед составу и замерла, осознав: не догнать.
— Как же так?!
Я сжала ладонями голову, не до конца веря в реальность происходящего.
— Ну что за бред, стоянка же пятнадцать минут!
Ответом мне стал затихающий гудок, и состав окончательно исчез из виду. А на станции Дальней остались бетонная платформа, блестящие полоски рельсов, поросшие рыжеватой травой холмы, безоблачно-синее небо и я. В коротеньком топике, шортах и шлёпанцах на босу ногу. Без вещей и денег. Одна.