Иногда мне кажется, что я живу в другом времени. Не в этом шумном, быстром, где все куда-то бегут, а в том, где вещи умеют хранить истории.

Магазин отца — мой второй дом. Здесь пахнет старым деревом, пылью и чем-то неуловимо волшебным. На полках — часы, которые давно остановились, фарфоровые куклы с потускневшими глазами, книги в потрепанных переплетах. Каждый предмет — как запертая дверь в прошлое.

Папа говорит, что раньше у нас было больше покупателей. Но потом открылись новые лавки, модные, с яркими вывесками и рекламой в интернете. А у нас — только выцветшая табличка и редкие клиенты, которые случайно заходят.

Я не жалуюсь. Мне нравится здесь. После школы, когда все одноклассники спешат в кафе или гулять, я иду сюда — протирать пыль с витрин, раскладывать старые открытки, слушать, как папа рассказывает истории о вещах, которые попадают к нам в руки.

Когда я протираю пыль с массивного дубового прилавка, мне иногда кажется, что сквозь пальцы просачивается не просто время, а целые эпохи. Этот магазин — не просто комната со старыми вещами. Он — живой.

Его открыл мой прадед почти сто лет назад. Говорят, тогда сюда приходили люди в дорогих пальто и шляпах, обсуждали антиквариат за бокалами вина, а звон колокольчика над дверью не умолкал целыми днями. Сюда специально приезжали из других городов — не просто купить безделушку, а найти что-то особенное: часы, которые когда-то отсчитывали секунды в кабинете важного чиновника, или брошь, потерянную на балу прошлого века.

Папа иногда достает старые альбомы с фотографиями: вот прадед стоит у этой же витрины, вот дед поправляет вывеску, вот папа, еще мальчишка, с важным видом раскладывает монеты. А теперь — я.

Но времена изменились. Теперь люди чаще смотрят в экраны, чем в прошлое. Новые лавки открываются с яркими витринами, а у нас все так же, как было: те же полки, тот же колокольчик, те же истории. Только людей меньше.

Иногда, когда магазин пуст, я закрываю глаза и представляю, как было раньше: смех, звон бокалов, шепот восхищения перед редкой вещью. А потом открываю — и снова тишина.

Но я верю, что однажды кто-то войдет, остановится у витрины и скажет: «О, это же именно то, что я искал!»

И тогда, хоть ненадолго, магазин снова оживет.

Отец хочет закрыть магазин, который, возможно, приносит больше удовольствия, чем денег, и открыть что-то более прибыльное. С одной стороны, его позиция понятна: бизнес должен приносить доход, иначе зачем им заниматься? Но с другой — если этот магазин для кого-то из семьи стал делом жизни, местом, где душа радуется, то просто так от него отказаться сложно.

В полумраке антикварной лавки, где время, казалось, застыло в резных завитках старинной мебели, я сидела, склонившись над пожелтевшими страницами. Гладкие, словно отполированные веками, фигурки на спинке дубового стула негромко поскрипывали подо мной — этот стул помнил ещё времена, когда по улицам звенели подковы царских карет.

Передо мной возвышалась массивная стойка, за которой я почти исчезала из виду. Свет настольной лампы с абажуром, потрескавшимся от времени, дрожал на страницах книги, выхватывая из темноты строки об истории нашего города. Я водила пальцем по тексту, стараясь не потерять нить повествования, но буквы вдруг поплыли перед глазами — то ли от усталости, то ли от тусклого света.

И вдруг — резкий звон колокольчика над дверью. Громкий, настойчивый, будто нарушающий саму тишину прошлого. Я вздрогнула: кто-то решил зайти в лавку? Отстранив книгу, я приподнялась со стула, цепляясь взглядом за край стойки — из-за её высоты я не видела вошедшего, как и он, наверное, не видел меня.

Тишина сгустилась на мгновение, и я замерла, ожидая...

В лавке повисло тягучее молчание, нарушаемое только глухим постукиванием трости по полу. Я сжала пальцами край стола, чувствуя, как нарастает неловкость.

"Ну конечно, — мысленно усмехнулась я. — Посетители у нас — событие из разряда 'раз в полгода', а тут ещё и такой... неразговорчивый."

— Добрый день, — произнесла я чуть громче, но старик будто не услышал. Он медленно передвигался между стеллажей, его сгорбленная фигура казалась частью этого места — будто ещё один антикварный экспонат, оживший среди пыли. Его трость мерно стучала по потертым половицам, а пальцы с узловатыми суставами скользили по полкам, будто читая невидимые надписи. Лицо он приблизил так близко к вещам, что нос почти касался фарфоровых статуэток. Одна рука — за спиной, поза важного чиновника, осматривающего владения.

Меня будто стёрли из реальности.

От этого стало как-то... неприятно. Не то чтобы страшно — скорее, обидно. Я ведь здесь, за стойкой, живая, а он ведёт себя так, будто лавка пуста.

— Кхм-кхм! — нарочито громко прочистила горло, даже поднялась на цыпочки, чтобы быть заметнее.

Ни реакции.

Старик замер у витрины с часами, его мутные глаза скользнули по циферблатам с тем же выражением, с каким я только что водила пальцем по книге — будто выискивал что-то знакомое.

"Может, он... глухой? Или просто не хочет замечать?"

Я сглотнула, сомневаясь, стоит ли лезть с вопросами. В его поведении была странная уверенность — будто он знал каждую трещинку на этих полках.

Я полностью вышла из-за стойки, облокотившись о нее, скрестила руки на груди и ноги в явном раздражении. Брови сдвинулись, а пальцы нетерпеливо постукивали по локтю.

— КХМ! — кашлянула я так громко, что, казалось, даже глухой должен был вздрогнуть.

Но дед — будто нарочно — продолжал игнорировать. Его костлявые пальцы осторожно подняли маленькую деревянную шкатулку, покрытую замысловатой резьбой. Узоры переплетались в странные символы, а на крышке поблескивали стершиеся от времени буквы на давно забытом языке.

"Ну конечно, — я мысленно скривила губы. — Берёт самую дорогую вещь в лавке. Как будто знает..."

Шкатулка выглядела невзрачно — потемневшее дерево, потёртые края. Но коллекционеры готовы были выложить за неё целое состояние.

Старик что-то пробурчал себе под нос, развернулся ко мне и прошагал к стойке своей кривой, неторопливой походкой. Его мутные глаза вдруг стали чуть яснее, когда он громче произнес:

— Милочка, я хорошо слышу. Не нужно пытаться привлечь моё внимание. Я беру эту шкатулку — заверните её в красивый пакетик, если он у вас имеется. Это подарок для моей прекрасной жены.

Я растерялась. В его голосе не было грубости, но звучало так, будто меня отчитали за шалость. Отчего-то стало стыдно. Кивнула молча — слова застряли в горле.

Зашла за стойку, достала из ящика нарядный пакетик с тканевыми ручками.

— Бантик нужен? — спросила, не поднимая глаз.

— Нет, спасибо, это будет лишним. Хватит и пакетика.

Он взял его дрожащими руками (возраст давал о себе знать) и сам аккуратно уложил шкатулку внутрь. Потом растянул губы в старческую, но удивительно тёплую улыбку.

— Да. Это то, что нужно.

И вдруг протянул мне толстую пачку денег — пятитысячные купюры, перетянутые резинкой.

Глаза расширились. В груди вспыхнула радость: один-единственный покупатель за день только что покрыл расходы на два месяца вперёд! Отец будет в восторге.

Быстро пересчитала купюры, проверила на подлинность.

— Всё в порядке, милая? — спросил старик вежливо, с пониманием.

Подняла на него взгляд — и, наверное, невозможно было скрыть блеск в глазах.

— Да, всё хорошо. Спасибо вам за покупку! Приходите к нам ещё.

Он помолчал, потом вдруг прищурился странно.

— Спасибо, конечно. Но в следующий раз ты придёшь ко мне.

Развернулся и заковылял к выходу.

Я замерла. Что это было? Зачем мне к нему идти?

Но тут же отмахнулась — странный старик, ну и что? Главное, он оставил целое состояние за пыльную шкатулку, которую никто не брал десятилетиями.

А слова его... Какая разница?

Сейчас важнее было другое: я уже представляла, как обрадуется отец.

И улыбнулась.

Я положила деньги в сейф — отец заберёт их, когда выйдет на смену.

Снова устроилась на своём месте, раскрыла книгу по истории нашего городка. Но мысли упорно уводили меня в другое. Вспомнились бабушкины рассказы о том, что когда-то здесь, в этом тихом месте, где все знают друг друга в лицо, обитали совсем иные существа.

«Ведьмы и бесы», — шептала она, поправляя очки. «Город был закрыт. Кто заходил — не возвращался».

Но время стёрло тени прошлого. Или... не стёрло?

Вопрос повис в воздухе, будто паутина, зацепившаяся за угол сознания. Я должна узнать правду.

Свободные от школы и работы дни я трачу на библиотеки, музейные архивы, даже вступила в клуб юных историков. И я не одна.

Макс и Лейла — мои безумные, преданные союзники. У нас даже есть своя «штаб-квартира» — комната, заваленная старыми книгами, картами и вырезками. Мы пропадаем там до ночи, складывая разрозненные фрагменты прошлого, как пазл.

Иногда кажется, что город нарочно прячет свои тайны. Но мы их достанем.

Даже если они спрятаны очень, очень глубоко.

В папином антикварном магазине время будто застывает. Здесь каждый предмет — хранитель забытых историй, и разгадывать их — моё самое большое удовольствие.

Вот, например, за стеклом, на синем бархате, лежит корявая деревянная палочка, испещрённая странными иероглифами. Выглядит невзрачно, но отец строго-настрого запретил трогать её без перчаток.

«Она отравлена», — объяснил он. «Ядом, который ведьмы нашего города создали для бесов».

Но это ещё не самое страшное. Говорят, в этой палочке скрыта сила, способная уничтожить человечество, если попадёт не в те руки. Поэтому она пылится в специальной подсобке — среди других опасных артефактов.

А вот перо — его как раз можно купить. Говорят, тот, кто возьмёт его в руки, начнёт писать стихи и поэмы. Когда-то им владел малоизвестный писатель, чьи произведения никто не оценил. В отчаянии он продал перо моему прадеду — и с тех пор оно ждёт нового хозяина.

Кто знает, может, следующий владелец станет великим поэтом… или, наоборот, проклянет этот дар.

Вот так и живёт наш магазин — на грани между миром обычных вещей и тенью забытых тайн.