«…потому барышня надоть поспешать, а то имущество убиенной растащут, а вам не будет ни крохи, хоть вы и есть одна наследница…»

Что за бред? Я таращилась на серые листы с прыгающими буквами, сползающими вниз строчками, непривычными оборотами.

Откуда? Как?

Поморщилась, чувствуя тянущую боль в затылке, передёрнула плечами, пытаясь избавиться от неприятной ломоты в мышцах. Те казались чужими, непослушными, словно были набиты пластмассовыми шариками. Такими наполняют антистрессовые игрушки.

Ёксель!!! В жизни не было так плохо! С чего бы? Заболеть вроде не из-за чего, уже две недели сижу дома в тоске-печали по рухнувшей мечте.

Дома? Сейчас-то я где?

Прищурилась, вглядываясь в трепещущий огонёк внутри стеклянной колбы. Керосинка. Что за бред? Хорошо помню, что собралась-таки выползти на улицу, выбросить скопившиеся упаковки от доставленной еды, заодно побродить в ближайшем скверике.

И-и-и…?

Последняя вспышка сознания: распахнутая дверь. Всё!

Теперь сижу за покоцанным столом в сумрачном помещении, вдыхаю сырой, словно заплесневелый воздух и держу в руках три… нет, четыре листа исписанной детским почерком бумаги. Удивительно грубой, как будто упаковочной.

Выпустив из пальцев письмо, я пересилила боль и повернула голову. Где я? Зачем сюда припёрлась? Или меня припёрли, что вероятнее. Хотя, трудно представить, каким образом взрослую бесчувственную девицу вывезли в другой район. В нашем таких отстойных квартир точно нет. Опять же, почему ничего не помню?

— Прочла? — незнакомый женский голос.

Я резко дёрнулась и едва не потеряла сознание от пронзившей от уха до копчика боли. В глазах потемнело, поэтому не сразу различила силуэт в неосвещённом углу.

— Кто здесь? — собственный голос показался не менее сиплым, чем тот, что прозвучал чуть раньше.

Хотела встать, не смогла, тело по-прежнему не слушалось. Зато там — в сумраке — зашевелились. Медленно, словно двигаясь в толще воды, тощая девушка в длинной, до щиколоток, тёмной юбке, из-под которой выглядывали высокие зашнурованные ботинки, и серой, в чёрный горошек, блузке с рюшами вдоль манжет и кокетки выбралась в круг света. Прикид, зализанные в пучок светло-русые волосы и бледное лицо делали её похожей на гимназистку, какими их изображали в старых книгах.

Девица эта удивила меня едва ли не больше, чем каморка, где я необъяснимым образом оказалась. Хотела повторить вопрос и задать ещё сотню-другую, но похожая на тень девушка подняла руку, привлекая внимание:

— Слушай внимательно. Я не задержусь. Без того… Скажи спасибо, что решила объясниться. Могла просто уйти, бросив на произвол судьбы.

Она заговорила, плотно строя фразы одну за другой. Мне оставалось только возмущённо открывать и снова захлопывать рот, видя, что меня-то слушать точно никто не собирается.

Лиза — так её зовут — никогда бы не решилась выдернуть человека из другого мира и занять его место, не случись того, что случилось. Она больна. Здесь её не смогут вылечить, недуг считают смертельным. А на Земле, представьте себе, такие проблемы со здоровьем решают на раз.

Кому охота умирать в девятнадцать, не испытав любви, не построив семью, не родив детей? Вопрос не требовал ответа, иномирянка продолжала сыпать слова, доходившие до меня с некоторой задержкой. Не успевая уточнить один момент, я тут же не успевала уточнить следующий. Оставалось внимать, чувствуя себя утёсом, встречавшим прибой. Ни пошевелиться, ни отползти — знай, обтекай.

Перспективы у меня были так себе, поскольку небольшое родительское наследство Лиза спустила на лекарей. Всё, на что я могла рассчитывать: деньги родной тётки, удачно загубленной накануне. Живой она бы мне ни копейки не дала. А так… может, и повезёт, поскольку стряпчие Лизу не видели, а в документах фотографий нет.

— А ты-то, как же! — опомнилась я, видя, что похитительница шагнула к двери. — У меня в паспорте фотка, и в соцсетях аватарки реальные. По моим документам точно не сможешь жить!

— Это я решу, — сказала Лиза, не оглядываясь, тут же забормотала что-то несуразное, начертила пальцем в воздухе перед собой замысловатый знак и потянула за ручку.

Вокруг проёма возникло эффектное сияние, за ним я успела рассмотреть ярко освещённую лестничную площадку, лифт и арку, ведущую к моей квартире. Как так-то? Рванулась, но смогла только привстать и снова упала на стул.

Злилась. На себя за беспомощность, на Лизу за глупость. Меня-то зачем выдёргивать из родного мира? Можно же как-то иначе решить!

— Эй! Не бросай меня здесь! У нас лечат даже бомжей, скажешь, что потеряла память и документы… — в горле разбухал противный ком, из глаз текли слёзы, я могла только хныкать: — это нечестно, нельзя устраиваться за счёт других людей.

А в ответ тишина. Только в ушах надоедливо шумит.

Где-то минуту я гипнотизировала дверь. Та внушению не поддавалась. Удивляться тут нечему, если уж иномирная авантюристка затеяла всю эту историю, вряд ли отступит от плана в последний момент. Сидеть и реветь точно не стоит. Я зажмурилась, прогоняя слёзы, схватилась за край стола и, тяжело опираясь на него, встала. Шагнула, покачнулась… Грохнусь, пожалуй, плашмя, сотрясение схлопочу, как минимум. Вцепилась в спинку стула и потянула его за собой. Ножки зубодробильно поскребли по тёмным доскам пола. Я скривилась, но пересилила себя, сделала пару шагов к цели, снова протащила стул.

Гхр-р-ргхр… тум.

Наваливаюсь всем весом на спинку, шаркаю левой ногой, потом правой, снова левой. Ловлю равновесие и волоку стул за собой.

Гхр-р-ргхр… тум.

«…Ещё один рывок! Ещё одна попытка...»

Треклятая слабость! Что ж такое-то? Походу Лизка заразила меня какой-то жуткой хренью!

Наконец, я сумела дотянуться до дверной ручки. Дёрнула. Заперто.

Ёксель-моксель!

Я же видела, как девица открывала без напряга, теперь почему не удаётся? Или тут обязательно тарабарщину в качестве пароля произносить? Что за мир? Мало того, что отсталый, так ещё и с заморочками!

Окончательно ослабев, я опустилась на стул, благо тот рядом. Осмотрелась.

Старые выцветшие обои с подтёками, оконце, занавешенное ситцевой шторкой из того же материала, что и блузка на улизнувшей в мой мир девице, стол с непрочитанным толком письмом, альков с кроватью, на которой поверх коричневого покрывала громоздятся три подушки, сложенные пирамидой. Комод, другая стена с дверью… О! Около косяка вбит здоровенный гвоздь, а на нём — ключ. Почти, как у Буратино, так, по крайней мере, показалось в первый момент. Добравшись до ключа, я признала, что размер у него, хоть и больше привычного от моей железной двери, но не настолько.

Судорожно проверила карманы джинсов. О-па! Ни связки ключей, ни мобильника. То есть, пока я витала в неведомых эфирах, Лизавета обыскала меня и забрала всё ценное. Хотя, понятно. Что ей делать на Земле без моего телефона? Карточки банковские к нему привязаны и вообще…

Ёксель! Походу эта змеища круто подготовилась. Ну, да, жить захочешь, не так изгалишься. Злость прибавила мне мощи. Я таки оставила жёсткое сиденье и занялась отпиранием замка. Ключ подошёл, однако радости это не принесло. Всё, что нашлось за дверью: унылый коридор с висячей лампой на повороте, да пара облезлых дверей пососедству с моей. «Моей»! Ага, конечно... В тупичке с другой стороны имелась ещё одна, немного приоткрытая дверь, из которой недвусмысленно тянуло ароматами уборной. Я поспешила спрятаться в комнате. Здесь тоже не сиренью пахнет, но хоть не вонь.

Хотелось выть и колотиться лбом о притолоку. Не стала. Только-только головная боль утихла, возвращать её совершенно незачем.

Что ж… как советуют психологи, в каждой заднице, куда тебя загнала судьбина, нужно искать просветы. Нытьём горю не поможешь, и всё в таком же духе. Действовать! Пусть неразумно и бесполезно, и даже бессмысленно, лишь бы двигаться. Я и двинулась на сей раз в обратный путь к столу. Надо всё-таки прочесть письмо как следует. Раз Лизавета специально для этого задержалась и подождала, когда я очнусь, значит, это важно.

Перебрала листы в поисках начала. Ага, вот: «Драгоценная наша барышня Елизавета Мстиславовна!..» Строки с перечислением поклонов и здравиц я благополучно пропустила в поисках сути. Дальше шли нелицеприятные слова в адрес «моей» тётушки, которая «совести не имамы» выгнала сиротинушку из дому. К сожалению, ни имени, ни, тем более, фамилии бессердечной родственницы, а также адреса её проживания в многословном послании не нашлось. Понятно, Лизавете всё это и так известно, а мне… Мне придётся действовать по присказке: пойди туда, не знаю куда, потребуй то, не знаю, что. Ёксель-моксель!

Повертела бумагу и так, и сяк, даже свернула по намеченным сгибам, получив треугольник, на лицевой стороне которого значилось: «Трубная улица, номера госпожи Купаросовой, в ручки Елизавете Мстиславовне Аскеншиной. Пишет всей душой преданный сей барышне дворник Григорий».

Глубоко вздохнув, я отложила бесполезный документ. Ну, и как прикажете поступить? Фланировать по незнакомому городу и расспрашивать, не служит ли где поблизости дворник Григорий?

К муторному шороху в ушах примешалось мерное постукивание: цок-цок-цок, цок-цок, цок-цок-цок. За окном? Походка всё ещё была шаткой, но опоры уже не требовалось. Кажется, обычная бодрость возвращается ко мне. Пусть по чуточке, зато неуклонно.

Сдвинула занавеску, уткнулась носом в стекло.

Так это дождь! Вот что шумит.

Мне открылась мокрая улица, с дощатой мостовой и бревенчатым тротуаром. Узкая, хотя из-за серой пелены противоположные дома рассмотреть было сложно. Всё, что я смогла понять: у них два этажа и покатые крыши с печными трубами. Сама я по ощущениям находилась на первом, довольно низком. Во всяком случае, подъехавшая карета оказалась в точности напротив.

Дверца экипажа отворилась, в темноте мелькнуло белое — ни кровинки — женское лицо. Совсем рядом со мной забасили:

— Вермишелька! Наконец-то!

Женщина скрылась в глубине, резко крикнув:

— Давай скорее!

Мужчина, до этого стоявший слева от окна, в которое я выглядывала, стремительно пересёк тротуар и запрыгнул в карету. Прежде чем закрыть дверцу, приказал кучеру:

— Гони к Зубастому логу. Двойную цену даю!

Честно говоря, позавидовала этой парочке. Мчаться в крытом экипаже куда приятнее, чем пёхом тащиться под дождём. Не только это. Я, в отличие от басовитого гиганта в широком плаще и с башлыком на голове, не знала, в какую строну мне надо топать. И заплатить не могла ни двойную, ни одинарную, ни даже половинчатую цену, поскольку хозяйка «номера» честно призналась, что денег мне не оставила.

А жить как-то надо! Когда ещё земные эскулапы вылечат иномирянку, и та соблаговолит вернуться домой.

О чём это я? Всерьёз надеюсь, что девица, вкусив бытовых благ и удобств уютной квартирки, доставшейся мне от щедрот беглого папаши, захочет вернуться в позапрошлый век? Даже если я сумею отстоять право на наследство — что, если верить писанине дворника Григория, не так-то просто — ежемесячное содержание за счёт процентов со счетов моей беглой мамаши куда надёжнее!

Нет, господа хорошие, спасение пропадающих — дело рук самих пропадающих. Никто мне не поможет, надо как-то самой выкручиваться. Прежде всего, разыскать-таки дом убитой родственницы. Как? Да проще простого! Имеются же здесь какие-нибудь органы правопорядка! Не каждый день состоятельных горожанок приканчивают, должны знать, где это случилось на сей раз.

***

Вообще-то, я не какая-нибудь размазня! Умею принимать окончательные и бесповоротные решения без лишних метаний и сомнений. Уже в четырнадцать наотрез отказалась эмигрировать с матерью в Австралию. Страшно вспомнить, сколько пришлось выдержать истерик и обвинений в жестокосердии. Мол, единственная и любимая доченька рушит её счастье и всё такое.

М-да… отказавшись от видов на океан и общения с улыбчивым владельцем ранчо, родную Москву я обрела не навсегда. И почему противная Лизка не выбрала для перемещения Израиль или Германию? Там сервис на уровне, и медицина продвинутая. Нет, принесло её в Россию, а мне теперь мучайся всю жизнь в отстойной действительности!

Так… прочь упаднические настроения! Выберусь. Обязательно выберусь, чего бы мне это не стоило.

Воспоминания и рассуждения не слишком отвлекали от сборов. Не представляя, вернусь ли в номера госпожи Купаросовой — возможно, срок аренды закончился, а денег на продление нет, я решила захватить с собой всё, что может пригодиться. Одеться тоже надо соответствующе, девушка в потёртых джинсах привлечёт ненужное внимание, вряд ли по городу гуляют современные мне персонажи. Если только выдёргивание людей из других миров здесь норма. Интуиция подсказывала, что это не так.

Юбку надела поверх штанов, благо она их полностью закрывала. Между побитой молью шубой и драповым полупальто выбрала второе. Дома бы так ни за что не вырядилась, однако других предложений не нашлось. Шляпка… фу, какая древность! Хотя… повертевшись перед мутным зеркалом, заключила, что это лучше, чем платок, особенно если учесть отсутствие зонтика — поля, хоть и не аэродром, всё-таки защитят лицо от мороси.

В кожаный — кстати, довольно приличный — саквояж поместилось много всего. Например, картонная папка с документами, среди которых нашлись паспорт, школьный аттестат и бумага, подтверждающая, что Аскеншина Елизавета Мстиславовна прослушала два курса в педагогическом училище, по болезни отчислена из оного с правом на восстановление. На печати удалось разобрать имя инокини Гертруды, основательницы или покровительницы, что не точно. Пролистав тетради с лекциями, блокноты и учебники, я сложила в саквояж всё, что касалось магии перемещений. Уж не знаю, преподают ли эту необычную специальность в педагогическом училище, скорее всего, Лизавета брала дополнительные уроки, следуя собственным интересам. Мне по понятным причинам тоже надо всю эту муть изучить.

Ёксель! Это вместо того, чтобы исполнить мечту о юриспруденции!

От карьеры юриста меня отговаривали все кому не лень. Мол, профессия не для девушки: либо с преступниками дело иметь, либо с мошенниками, либо с чудаками. Я же круто увлеклась. В тринадцать, когда заподозрила, что мамуля намерена выйти замуж и махнуть на другой конец света, изучила свои права так досконально, что даже адвокаты удивлялись. Нет-нет, не видела себя омбутсменом или куратором неблагополучных подростков, хотела участвовать в настоящих расследованиях…

Что это меня опять куда-то уносит?

Оценив содержимое обувной полочки при входе, отказалась от мысли переобуться. Останусь в своих сапожках. Правда, на них аж по две молнии на каждом, а такие застёжки здесь ещё не изобрели… Пусть. Из-под юбки почти не видно, да и кто будет рассматривать! Неизвестно сколько предстоит пройти, по моему глубокому убеждению, удобная обувь в длительном походе — девяносто процентов успеха.

Всё! Ещё разок обвела взглядом неприветливое помещение, вышла. Заперла дверь, ключ сунула в карман шубки. Вперёд! Кто сказал, что я не сумею?

Первым пунктом программы значился поиск служителей правопорядка.

Не встретив ни души в тёмном коридоре и на улочке, носившей громкое название Трубная, я свернула за угол и попала в гущу народа. По утопающим в грязи доскам в обе стороны тащились телеги. Возчики покрикивали на перебегавших под носом у лошадей прохожих. Колёса давили навозные кучи. Оси скрипели, копыта цокали, доски хлюпали, прогибаясь под тяжестью телег. Отовсюду слышался говор.

Я растерялась и замерла, прижавшись к стене каменного домишки неподалёку от крыльца с вывеской «Калачи, булки, горячий чай». Дверь заведения периодически открывалась и с грохотом захлопывалась благодаря мощной пружине. Каждый раз до меня долетал аппетитный аромат свежей выпечки. Перекусить бы не мешало, увы, у меня с собой не было ни денег, ни даже кредитки, что, впрочем, не спасло бы ситуацию — вряд ли у владельца чайной имеется валидатор.

Немного привыкнув к шуму и толкотне, я двинулась к виднеющейся вдалеке площади. Шла по стеночке, стараясь избегать столкновений, что было сложно. В обе стороны спешили мужики с огромными мешками на плечах, дородные тётки с примотанными к груди младенцами, волокущие за собой ещё пару-тройку громкоголосых детишек. На меня никто внимания не обращал. Хорошо мимикрировала!

Перейдя по мостику не обрамлённую камнем речушку, где крикливые прачки полоскали бельё, и миновав ещё один квартал, я, наконец, увидела городового, возвышающегося над толпой благодаря постаменту в центре. Сначала чуть не приняла его за памятник — удивительно натуральный, прямо восковая фигура. Усач в шинели с широким ремнём и перевязью с прицепленными к ней ножнами, где угадывалась нешуточная сабля, двигал только глазами, будто позируя неумелому художнику.

Пробираясь сквозь толпу, я лихорадочно соображала: как обратиться-то? Товарищ? Гражданин? Ёксель... История — не моя сильная сторона, на ней и завалилась, не добрав балл для поступления.

Повезло! Заметив пробиравшуюся к нему девицу благородного — я на это очень надеюсь — вида, богатырь в форме спустился с возвышения и спросил, заинтересованно меня изучая:

— Что желаете, сударыня?

Прямо, как наши менеджеры в бутиках: «Чем я могу помочь…». В отличие от тех случаев, помощь мне действительно требовалась.

— Простите… — я так и не придумала, как обращаться. Блестящий значок на груди гиганта мне ни о чём не говорил, — подскажите, пожалуйста, как найти отделение?

— Чего? — усач удивлённо поднял густую бровь.

— Отделение полиции, или как тут…

— Участок?

— Да! — обрадовалась я. — Участок! Ближайший!

— Вас ограбили? — сочувственно уточнил городовой, или как его здесь…

— Нет, — испугалась я.

— Тогда что же? О каком преступлении желаете сообщить?

Ёшкин-кот! Везде одно и то же! Прежде чем подать заявление, докажи, что это действительно необходимо.

Я стояла, хлопая ресницами. Сказать, что тётушку убили? Это уже не новость. Признаться, что её адреса не знаю? Подозрительно. Брякнула первое, что показалось более-менее правдоподобным:

— Хочу попросить защиты.

— Э-э-э?

— Мне нужен провожатый.

— Так это, — расплылся в улыбке полицейский, — кавалера попросили бы! Или от него бежите?

— Я не знаю… Мою тётю убили, боюсь одна в дом идти.

— А! — выражение лица собеседника опять кардинально изменилось. Ему, пожалуй, можно в пантомимах выступать. — Меланья Дормидонтовна Аскеншина? Процентщица?

Ух, ты! Ещё и процентщица. Хм… Я кивнула, радуясь правильности предположения о том, что дело это громкое, известное каждому городовому.

— Не могу оставить пост, сударыня, — удручённо покачал головой усач, — проводил бы с превеликим удовольствием.

Я начинала потихоньку раздражаться:

— Вам и не нужно! Стойте на здоровье. Просто объясните, как в участок пройти. Надеюсь, там найдётся кто-нибудь не настолько занятый.

— Это вряд ли, — нахмурился городовой и полез обратно на свой постамент. Уже оттуда пояснил: — Служба, знаете ли. Тут не до глупостей.

Надо бы плюнуть и уйти. В конце концов, я могу и у прохожих спрашивать, где находится дом старухи-процентщицы, теперь-то знаю её имя. Вместо этого стояла и сверлила городового взглядом. Из вредности! Он выдержал минуты две, не дольше. Потом усмехнулся в усы и показал рукой:

— Туда, сударыня. Квартал пройдёте и направо. Третий дом. Спросите следователя Пылкова, он и дело ведёт.

Это удача! Или наоборот?

Вскоре мне пришлось убедиться, что наоборот. Едва я, оказавшись в здании полицейского участка, произнесла «свою» фамилию, как все вокруг забегали, наподобие муравьёв из дымящегося муравейника. Коротконогий толстяк, кланяясь и приговаривая ободряющие фразы, провёл меня через комнату, набитую посетителями, прямиком в кабинет следователя. В спину мне понеслись недовольные возгласы — нигде не любят тех, кто шныряет без очереди.

Господин Пылков, как выяснилось, имел ко мне даже больший интерес, чем я к нему. То есть, лично к нему я вообще никакого интереса не имела, мне бы просто «домой» добраться, ну, и домой тоже. Второе пока нереально. Нужно время, чтобы изучить магию перемещений и открыть портал в родной мир. Время — деньги, как говорится. В моём случае, деньги подарят время. Иначе просто умру с голоду под забором, мысленно проклиная Лизку-авантюристку. Или в монастырь какой-нибудь подвяжусь. Интересно, есть тут монастыри?

Лысый человек в мундире цвета морской волны что-то писал, периодически макая перо в чернильницу. Глаз на меня не поднимал. Я ёрзала в кресле с бархатным сиденьем, специально для меня принесённым словоохотливым провожатым. Хорошая альтернатива грубым табуретам, составленным в две пирамиды в дальнем углу. Массовые допросы тут проводят, что ли?

Комната была большой — в три окна. На подоконниках цвели герани в горшках. За спиной следователя между книжными шкафами висел парадный портрет. Царя? Императора? Короля, быть может? Лицо, понятное дело, знакомым не казалось. Иначе я бы решила, что попала в прошлое. Хотя Лизавета вполне однозначно называла наши миры параллельными. Ёксель… параллельные, это ведь не очень далеко?

— Кхм… — господин Пылков, наконец, счёл необходимым отвлечь меня от разглядывания его обиталища, — …для начала, сударыня, скажите, не желаете ли нанять адвоката?

— Нанять? — переспросила я, не сомневаясь, что удовольствие это дорогое. — Зачем?

Правый уголок рта господина следователя пополз едва ли не до уха:

— Пока вы свидетельница, но в любой момент…

— Свидетельница чего? — встрепенулась я, чувствуя нервную дрожь по всему телу.

Ёксель-моксель… вляпалась Лизавета, а расхлёбывать мне?

— Преступления, сударыня. Страшного, кровавого преступления!

Я развела руками:

— Удивительно слышать такое! Как я могу быть свидетельницей, если только сегодня узнала о случившемся! Мы с тётушкой не общались долгое время…

— Вот-вот! — перебил меня ехидный Череп. — Мотив! Меланья Дормидонтовна, упокой господь её душу, обошлась с вами несправедливо, вот и поплатилась. Разве не так?

— Разумеется, не так! — выкрикнула я, хоть и не была уверена. Мало ли… Однако отвечать за чужие поступки не собиралась.

— Кхм… — следователь снова криво улыбнулся и покачал головой, всем видом показывая, что мои заверения для него пустой звук. — Всё понимаю. Привыкла барышня к роскоши, на приданое опять же рассчитывала, надеялась выгодную партию найти, а тут вредная старуха под ногами путается! И всё же! Топором! По голове! Как жестоко.

— Топором? — пискнула я. Дыхание перехватило, случился спазм, я никак не могла поймать ртом воздух, беспомощно дёргала подбородком и вращала глазами.

Наверное, покраснела или посинела, во всяком случае, Пылков испугался, проворно выскочил из-за стола, налил из графина воды в гранёный стакан и поднёс мне.

Я сделала несколько глотков, сухо поблагодарила и поставила недопитый стакан себе на колени. Следователь посмотрел на меня с подозрением, определяя, не ломаю ли комедию. Качнулся с пятки на носок и пошагал к столу, рассуждая вслух:

— Что вас так поразило, сударыня, неужто в газетах не читали подробностей?

— Газет я не читала. Мне дворник письмом сообщил. Без подробностей.

— Горемыкин?

— Григорий.

Фамилии не знала, но судя по тому, что Череп удовлетворённо кивнул, Григорий и Горемыкин — один и тот же человек.

— Итак, продолжим, — с довольным видом заговорил Пылков, усевшись. — Скажите, драгоценная Лизавета Мстиславовна, за что вы убили свою тётушку?

***

Рука дрогнула, захотелось выплеснуть остатки воды в лоснящееся довольством лицо обвинителя. Чтобы не искушаться, допила и стала вращать стакан, удерживая его пальцами обеих рук.

— Господин следователь, — старалась говорить ровно и не срываться, — неужели вы всерьёз полагаете, что слабая девушка способна размахивать топором направо и налево, как заправский разбойник?

— Не полагаю, — с готовностью отозвался Череп. — А вот нанять того самого разбойника вы вполне могли.

Паника. Я на физическом уровне чувствовала, что вязну в болоте. Стоит вытащить левую ногу, правая ухает ещё глубже. Самое ужасное, что я не представляла, как вела себя Лиза до моего появления здесь. Что если она замешана? Говорить, что я — не я, и тётка не моя? Тогда встанет вопрос, зачем назвалась этим именем. Замыслила чужое наследство присвоить? Мошенничество — не смертоубийство, конечно, но и за это я не готова расплачиваться. Потом, какое-такое мошенничество? Обмен случился, прямо скажем, не в мою пользу. Я вообще пострадавшая сторона!

— Послушайте, — уже готова была признаться, что иномирянка и не могу отвечать за действия или бездействия здешних девиц, в последнюю секунду сдержалась, сипло закончив фразу: — это, в конце концов, оскорбительно.

— Что ж, — нагловато улыбнулся Пылков, — вернёмся к началу. Желаете нанять адвоката?

— У меня нет денег.

Чуть не сказала, что всё отдала разбойникам. Вовремя язык прикусила. Вряд ли мой сарказм оценят по достоинству.

— Полагаю, банк «Веселов и сыновья» легко выдаст вам кредит под залог тётушкиного доходного дома.

Ёксель-моксель! Ай да, старуха-процентщица! Ещё и доходный дом у неё! А племянницу выставила на улицу. Прав дворник, гадкая была бабка!

Я вздохнула, отметая предложение. Ну, не люблю я брать кредиты! Потом, наследство ещё получить надо, на что я почти не надеялась. Едва справившись с эмоциями, зачем-то сказала:

— Он уже заложен.

Пальцем в небо ткнула и попала!

— Знаете? Хм… — Пылков отклонился на спинку кресла и начал поглаживать столешницу, разводя руки в стороны и снова соединяя их перед собой. — Не ожидал, право. А о том, что Меланья Дормидонтовна оспаривала эту сделку, называя её фальшивкой, известно вам?

— Так может, её и убили из-за этого! — встрепенулась я, обретя лучик надежды: у кого-то был мотив не слабее Лизаветиного.

— Может, — нахмурился следователь, — а может, и нет. Так что будем делать? Без адвоката попытаетесь свою непричастность доказывать?

Ответить я не успела.

За моей спиной с лёгким шорохом отворилась дверь, пахнуло дорогим табаком, скрипнула половица, и раздался приятный, очень мягкий баритон:

— Позволите войти, Викентий Викеньтьевич?

Отряд мурашек промаршировал по спине от плеч до самой… до того места, которое намертво приросло к бархатной обивке кресла.

Па-бам… Даже не глядя на входящего мужчину, я попала под его обаяние. Такое бывает? Хотя, чему тут удивляться? Череп отреагировал не слабее. Чуть не подскочил. Сдержался, сел в напряжённой позе, схватившись за стол, и вытаращился куда-то поверх моей макушки:

— Да-да… я ждал. С докладом? — на последнем слове дал петушка. — Присаживайтесь, Арсений Петрович.

Я невольно хмыкнула, поскольку присаживаться было некуда.

Посетитель не растерялся, пересёк комнату и вытащил из груды верхнюю табуретку. Пока незнакомец шёл обратно и усаживался, я им любовалась. Симпатичный. Даже милый. И да… очень обаятельный. Арсе-е-ений…

Прикольно, что его появление так взбудоражило моего мучителя.

Симпатяга расположился сбоку от стола так, чтобы, немного поворачивая голову, видеть меня. Смотрел пока на босса, как я могла предположить, вопреки мандражу, вызванному приходом Арсения у Пылкова. Следователь справился с неподобающим состоянием не сразу. Подчинённый терпеливо ждал, не отводя спокойного, отнюдь не подобострастного взгляда.

Наконец, Череп заговорил и даже умудрился подпустить ехидства:

— Пока вы, драгоценный Арсений Петрович, так сказать, изучаете места, я, сидючи в кабинете, нашёл главного подозреваемого. Вот, извольте полюбоваться, Елизавета Мстиславовна Аскеншина — родная племянница нашей жертвы.

Сердце моё трепетало на уровне правого колена. Только шутливое подмигивание — Арсений на миг повернулся и приободрил взглядом — удержало меня от того чтобы вскочить и броситься прочь. Хуже всего то, что я сама пришла в участок и назвалась чужим именем, фиг бы они нашли меня, если бы не эта глупость. Вот что теперь делать? Пытаясь не подать виду, что напугана, я глубоко дышала, по возможности бесшумно. Пялилась на Арсения, как утопающий на проплывающую мимо лодку. Молодой человек слабо, почти неуловимо улыбнулся и заговорил с нарочитым уважением:

— Поздравляю, Викентий Викеньтьевич, это несомненная удача. Однако вынужден разочаровать вас. Не всё так просто.

— Да? — насторожился следователь. — Вы думаете?

— Факты. Факты упрямы, их нельзя игнорировать.

— И каковы они, эти ваши факты?

Череп посмотрел на меня, окатив морозной неприязнью. Я заметила это боковым зрением и закусила губу, чтобы не брякнуть что-нибудь грубое. Всё ещё верила в благородство обаятельного заступника. Тот запустил руку за борт форменного сюртука — более тёмного и не такого нарядного, как у начальника — и вытащил из внутреннего кармана свёрнутые в трубочку листы. Расправил.

Начальник взял с осторожностью, будто опасался, что бумага вспыхнет в пальцах:

— Извольте на словах, Арсений Петрович.

Положил документ перед собой, не прекращая сверлить меня взглядом. Я чувствовала это, но упорно смотрела на Арсения. Миленький, не подведи!

— Племянница госпожи процентщицы, как известно, проживала отдельно, — ровным голосом начал тот.

— Да-да, в номерах Купаросовой. Нет нужды повторять очевидное! — Пылков сердился. Ещё бы, ему не хотелось упускать ловко пойманную «преступницу».

— Я там побывал, — невозмутимо продолжал Арсений, — выяснилось следующее: Елизавета Мстиславовна два последних месяца не выходила из дому. Более того, её никто не посещал.

— Так-таки никто.

— Вы же не станете подозревать доктора Дедушкина? Он ваш давний знакомый и…

— Разумеется! Георгий Иванович — кристальной честности человек! Однако другие тоже должны были захаживать к фигурантке. Не сидела же она в комнате безвылазно!

— Не сидела. Выходила в… хм… в коридор. Однако и там никто не бывал, можете мне верить, Викентий Викентьевич.

— Как-то это странно звучит.

— Ничего странного, — Арсений повернулся ко мне, подарив долгий вдумчивый взгляд. В чём-то сомневался, но не хотел делиться подозрениями с начальством. — Барышня серьёзно больна. Люди опасались заразиться. Даже соседние номера хозяйке сдавать не удавалось.

— Больна-а-а-а… — чуть слышно протянул Череп, с прищуром изучая моё лицо, — а выглядит цветущей. Притворялась?

— Никак нет. Доктор подтверждает факт неизлечимого недуга. Мы, вероятно, стали свидетелями божьей милости. Чуда.

Пылков огорчённо вздохнул:

— Кругом барышне повезло. От болезни волшебным образом излечилась, он неудобной родственницы избавилась…

— Здесь нет связи, — твёрдо заявил мой защитник. — Важно то, что Елизавета Мстиславовна не причастна к преступлению, физически не могла нанять убийц.

— Не сидела же она голодной! Кто-то приносил продукты…

— Госпожа Купаросова, опасаясь дурной славы номеров, распорядилась насчёт благотворительных обедов. Кухарку я допросил. Она тоже не видела постоялицу, еда доставлялась в номер с помощью специального механизма.

Страх, наконец, отпустил меня. Я обрадовалась за Елизавету, ведь начала было подозревать эту девицу, а судя по докладу, она не виновна. Раз беглянка чиста перед законом, значит, и меня не осудят.

Увы, Пылков не сдавался. Он снова откинулся на спинку стула, скрестив руки на животе и, словно решаясь на подвиг, выпалил:

— А письмо! Подозреваемая могла передать записку вместе с грязной посудой. Вы не думаете, что кухарку нужно привлечь, как сообщницу? Или Купаросова… Эта госпожа тоже может быть замешана. Что если их показания лживы?

— Викентий Викентьевич, — устало прикрыл глаза Арсений, — вы же знаете мои методы…

— Это к делу не приклеишь! Подобные доказательства суд не принимает.

Суд? О чём он?

Защитник будто услышал мои мысли:

— Если нашими совместными стараниями дело дойдёт до суда, Елизавета Мстиславовна будет присутствовать, как потерпевшая. Ведь мы не стремимся наказывать непричастных, не так ли, Викентий Викентьевич?

Теперь я прямо посмотрела на Пылкова, ожидая его реакции. Вид у следователя был, как у подростка, уронившего в унитаз мобильный телефон. Обидно, досадно и непонятно, что теперь делать. В кабинете установилась тишина, лишь из-за двери едва-едва доносился говор посетителей, ожидавших своей очереди. Череп, не меняя позы, разглядывал сначала потолок, потом подчинённого и, наконец, заговорил:

— Сдаюсь, Арсений Петрович, убедили. Прикажу отпустить барышню под вашу личную ответственность.

Он позвонил в серебряный колокольчик, блестевший в лучах, заглянувшего в окна солнца. Тонкая, почти хрустальная мелодия отозвалась в моей груди ликованием. Свобода! Я вот-вот выйду отсюда. Пока не понятно, куда двинуть, но это уже мелочи, лишь бы выбраться.

В комнату вбежал знакомый мне коротконогий человек и склонился, ожидая приказа. Он умудрился смотреть одновременно и на Арсения, и на Пылкова. Начальник нахмурился и без особого желания заговорил:

— Возвращайте конвой в казарму. Арест пока отменяется.

Толстячок снова отвесил общий поклон и выскользнул за дверь. Я потянулась за стоявшим у ног саквояжем, встала. Не терпелось свалить. Мужчины тоже поднялись. Арсений шагнул ко мне, забрал стакан, который я до сих пор грела в ладони, размеренным шагом прошёлся по комнате. Вернул посуду на тумбу, а табурет в пирамиду. Я потихонечку, стараясь не спровоцировать следователя на очередной выпад, пятилась к выходу.

— Могу идти? — спросила сиплым голосом, ни к кому не обращаясь.

Череп недовольно кивнул, не глядя на меня, уселся, взял со стола принесённые подчинённым бумаги, демонстративно углубился в их изучение. Я, словно подхваченная сквозняком, бросилась к дверям, боялась перемены решения. Успела пробежать мимо недовольной очереди, Арсений догнал меня уже в коридоре:

— Постойте! Как вас? Провожу.

«Как вас?» Что это значит? Я остановилась и в недоумении посмотрела на молодого человека. Он забрал мой саквояж, уверенно взял меня под локоть и вывел на улицу.

— Нет-нет, — я пыталась высвободиться, — не стоит. Сама дойду.

— Простите, нужно поговорить. Помните? Пылков отпустил вас под мою ответственность.

Очень не хотелось плохо думать об этом человеке, однако я была близка к тому, чтобы испугаться больше того, как испугалась в кабинете следователя.

— Спасибо, вы очень помогли, — всё ещё надеялась отобрать локоть, но держал Арсений крепко, — хотя вины на мне нет, так что…

— Елизавета Мстиславовна действительно не убивала свою тётю, но ведь вы — не она.

— Не тётя? — растерялась я.

— Не Аскеншина. Кто вы, сударыня?